>» и собственной антологии «Живое зеркало. Второй этап ленинградской поэзии», подготовленной еще до эмиграции. Этот замысел остался нереализованным.
ЛН был готов взять на себя и часть финансовых затрат по изданию книги – вложить 5000 долларов, – рассчитывая, что расходы в целом обойдутся в десять, а может быть, и в одиннадцать тысяч долларов (ККК предполагал половину этой суммы. – Письмо № 4). На вопрос, где взять недостающие четыре-пять тысяч, ККК отвечал «прагматически»: сделать такую книгу, с его точки зрения, «дело плевое», – а если денег недостаточно, то надо делать дешевле (письмо № 9). В другом письме ККК уточняет свои финансовые возможности: «Насчет найти 3-4000 – то только через 5 лет. Пока нету. Может, Джон что присоветует» (письмо № 7). Те же финансовые обстоятельства мотивируют повторные отказы ККК ехать в Париж и являются одной из причин, по которым реальная работа над подготовкой книги – кроме эпистолярных размышлений о ее содержании – даже не началась: «А чем машинисткам платить? На какие шиши я сделаю копии с фотоматериалов, с микрофильмов и т. д.? Фотография здесь стоит 6 долларов штука» (письмо № 12).
«План-структура» будущей книги состоял, согласно предложению ЛН в письме от 15 апреля 1977 года, из трех частей.
Первая часть охватывала период 1910-1917-1932, причем в начале 1930-х годов ЛН усматривает границу как эстетически – стилистическую (торжество социалистического реализма), так и культурно-политическую: «…в этом году, в принципе, наступил перелом-пиздец, и пошла черная эпоха страха и деградации со всеми этими социалистическими реализмами, союзами художников, писателей, композиторов, Сталин-Горький и пр.». В этой части, посвященной признанной классике авангарда, ЛН видел главным образом прелюдию к современности, ее историческую легитимацию. Из общего объема 500–600 страниц на эту первую часть должно было быть выделено примерно 100 страниц лишь с несколькими цветными иллюстрациями. Причин для краткого представления авангарда для ЛН в основном две: «из экономии и для того, чтобы наше время лучше представить, сочнее». В качестве иллюстраций этого раздела ЛН предлагал работы 1920-х годов из своей коллекции – «редчайшие», «страшно интересные» и «неопубликованные» (письмо № 5).
По мысли ККК, всего цветных репродукций предполагалось 10 («стоимость одной цветной – 300 долларов». – Письмо № 4) – из них три П. Н. Филонова, В. В. Стерлигова, И. Г. Чашника, 1–2 кинетиста на выбор ЛН (по-видимому, для наглядности преемственности). Обилие Филонова усиливалось предполагаемой статьей о нем Шарлотты Дуглас, поэтический авангард олицетворял В. В. Хлебников. Одновременно с установкой на канон ККК подчеркивал, что «всё зависит от наличия материалов, НОВЫХ, а не Кандинский Лисицкий Малевич» (письмо № 7).
Вторая часть (150 или 120 страниц) должна была быть посвящена приблизительно 25 годам между 1932 и 1956/57, и ее идеологическую окраску ЛН воспринимает через цвет: вся часть в плане оформления должна была быть серой (а не черно-белой). На уровне вербального описания – это время «мракобесия и жути гулаговской, полная стерилизация в искусстве и культуре». Визуальный ряд строился на фотоколлажах, «фотомонтажах и тоталитарной (“тотальной”) симметрии сталинизма (нацизма)». Прямая аналогия советских и нацистских структур власти казалась однозначной и ККК, который на основе имевшихся у него фотографий писал: «Найти бы книгу об интерьерах рейхканцелярии[265] (вышла перед войной) – там один к одному Литейный!» (письмо № 7)[266]. ЛН предлагает: «Документы: постановления, решения декреты… прославление Сталина, Гитлера, исступление и удушение. Жуть! Гулаг культуры в России и на окраинах. (Пишу предельно сжато, телеграфирую.)». Во второй части ЛН предлагает брать примеры почти исключительно из советской прессы, сборников сталинских декретов, эпистолярного жанра – предлагает, например, печатать письма А. А. Ахматовой и О. Э. Мандельштама.
Первоначально ККК занимал свойственную ему радикальную позицию по составу авторов и сомневался, не слишком ли известны обэриуты для того, чтобы включать их в книгу, явно сильно переоценивая широкую международную востребованность позднего авангарда к тому моменту (1977): «Даже обернуты уже известны ежу. Открыть же поэзию “ничевоков” – это я полагаю делом достойным[267]. Сталинский китч (любимое Джоном искусство) – дело хорошее, и именно надо в серых фотах, но здесь его знают, и хорошо. Если же говорить авангардом – то ни там ни тут его не знают» (письмо № 7). Позднее ККК всё же предлагает для второй части материалы по обэриутам, фотографии Д. И. Хармса, включая «гениальные рукописи» – стихи и воспоминания «последнего обериута» И. В. Бахтерева (письмо № 12).
Третий период – 1957–1977 – как близкий самим авторам должен был быть представлен гораздо подробнее. ЛН с энтузиазмом обращается к ККК с утверждением, что тут они оба прекрасно помнят становление своего поколения, себя и своих коллег. Страниц у этого раздела планировалось 350–380 (в другом месте – 400), приблизительно 15 цветных репродукций или больше. Из поэзии сюда входили поздние Ахматова и Пастернак[268], а затем полу– и неофициальные поэты: Бродский, Горбовский, Сапгир, Соснора[269], Кузьминский, Красовицкий, а также их антиподы – «комсомольские» поэты Вознесенский и Евтушенко, «но чуток: 2–4 вещи»[270]. Из прозаиков упоминаются Битов и Аксенов. Не совсем понятно, приводил ли ЛН эти имена как примеры и ориентиры или планировал в рамках сжатой редукции ограничить представление литературного процесса данного двадцатилетия примерами лишь нескольких ярких представителей.
Вдобавок к уже перечисленному, ККК в своем ответе называет – явно на основе текстов, которые находятся в его распоряжении, – еще «барачных поэтов (Сапгир, Холин)» и уточняет свои представления по подборке современной прозы: «Прозы будет страниц полста. Не боле. Конструктивистской, и со статьей. С шизами Эрля и Богданова[271]. И моя» (письмо № 9).
В изобразительном искусстве ЛН выделяет «рабиниану» Оскара Рабина, с 1956–1957 годов, бывшую «центром притяжения» не только для москвичей, но и для питерцев. Дальше идут Неизвестный, Кабаков, Янкилевский, Соостер, Булатов, Брускин и Ламм. ККК (еще до получения плана ЛН, см. письмо № 4) предлагает публикацию о трагически погибшем ленинградском художнике Евгении Рухине, работами (и архивом) которого располагала профессор Университета Тринити в Сан-Антонио Сара Бёрк. Подборка представителей разнообразного (в плане эстетическом, возрастном, социальном) сообщества неофициальных художников производит достаточно случайное впечатление, но очевидна установка на широкий диапазон позиций, школ, кружков.
Специальной группой – без конкретных имен – ЛН ставит в план «кибернетический сюрреализм» «типичных западников». И наконец – кинетизм. Главный представитель этого течения – сам ЛН, но его ученики и сторонники, как он утверждает, есть и в других советских городах: кроме Москвы и Ленинграда/Питера это еще и «Харьков, Одесса, Казань, Рига, Свердловск и др.». В центре этого явления – коллектив «Движение» за пятнадцатилетний период с 1961 по 1976 год. Специальное значение этой части ЛН обосновывает тем, что это «совсем другая тенденция, та самая ФУТУРОЛОГИЯ, тем более что единственная тенденция (не считая “пяти” поэтов), действительно связанная с 1-й частью (т. е. 1920) и вытекающая оттэдова…».
Важной для ЛН оказывается тем самым позиционирование художников «Движения» как главных наследников исторического авангарда. Причем здесь можно увидеть тройное ядро художественной современности, с точки зрения ЛН: в его центре находится он сам как основоположник кинетически-кибернети-ческой художественной футурологии, (самая) прямая связь с авангардом и принцип коллектива – сети мест и людей, причастных к «Движению». Этот аспект ЛН часто подчеркивал как важную черту своей деятельности.
Впервые в этом разделе появляется музыка – джаз, «серьезная музыка» (композиторы А. М. Волконский, Н. Н. Каретников, Э. В. Денисов, С. А. Губайдулина, А. Г. Шнитке). Из письма ЛН от 19 мая 1977 года мы узнаем, что по музыкальной части главным экспертом должен был быть композитор А. И. Рабинович-Бара-ковский, «спец по музыке в СССР», который знает «всех и всё» (письмо № 6). Специалисты-посредники, должные обеспечить фундированную подачу материала, выступают частью того виртуального коллектива, который, по мнению ЛН (и отчасти ККК), должен был стать гарантом качества будущей книги.
Музыка, с точки зрения ЛН, важна не просто как еще один раздел художественной деятельности – в этом плане книга никоим образом не претендовала на охват всех искусств – а скорее с точки зрения интермедиальной. Этот аспект он называет напрямую: «Никто еще до сих пор не пытался посмотреть общие связи в разрезе культуры между лит. + искусств изобр. + муз. + архитект., а мы должны хотя бы поставить эту проблему, если уж не вскрыть ее, а?» Если составители ЛН и ККК олицетворяли собой связь искусства с литературой, которая, кстати, вскоре после их обсуждений стала одной из отличительных черт парижского журнала «А – Я»[272], то их планы охватывали еще больше творческих областей, но без концептуального обоснования. ЛН интересовался музыкой и использовал ее в некоторых своих произведениях – таким образом она, очевидно, попала и в план книги. ККК собирается писать (или заказывать) статьи даже о бардах и балете (письмо № 9).
Незаурядным являлось сочетание презентации художественных произведений (и их биографически-интерпретационного описания в статьях) с документами, касающимися быта их авторов, с одной стороны, а с другой – с материалами официальной советской культурной политики (преимущественно во второй части книги, посвященной сталинизму и началу оттепели). ККК хочет и тут показать фрагменты соответствующего быта: «праздничные столы, кретинские морды» (письмо № 7). «Обзор современной культуры-искусства» предполагал широкий дискурсивный диапазон; относительно фотографий ККК упоминает не только мастерские художников и их высказывания, но также «церкви, пивные ларьки», фотографии чтений и поэтов, формулирует и эксплицитную задачу «показать условия существования». Но эти «условия» имелись в виду в плане материальных условий, мест и сообществ, быта. Что касается связи с ситуацией в других местах, странах, контекстах, то по крайней мере ККК формулирует позицию с установкой исключительно на Россию, подчеркивая ее культурную автономность: «Независимость русского авангарда (старого и нового)» (письмо № 4).