ЛН с самого начала озабочен структурой, количественными аспектами, пропорциями, цифрами: он считает деньги, страницы и авторов[273]. Сложной арифметикой отличаются размышления по поводу соотношения текстов на русском и на английском: 40–50 процентов текстов должны быть на английском, 60 процентов на русском, 25 процентов и на русском, и на английском, 15 процентов только на английском, без русских оригиналов (в других местах переписки на эту тему появляются другие соображения, см. ранее). Таким образом книга должна быть понятна «для большинства Запада» – из переписки следует, что в представлениях ЛН речь шла о настоящем бестселлере: он предлагает «в 50 000-80 000 тиражнуть», исходя, по-видимому, еще из советских представлений о тираже, когда, например, тираж в 40 тысяч экземпляров «Стихотворений и поэм» А. А. Ахматовой в «Библиотеке поэта» (1976) считался (и был) мизерным и не мог удовлетворить спрос.
Критерии отбора материала были четко не определены. Отбор должен был быть «строгий и серьезный», «строгий, как в монастыре», «без личных партий и анти-партий», – но до обсуждения конкретного списка имен и собирания тома дело не дошло. «Давай, предлагай, ругай, излагай. Давай ИМЕНА, списки, характер материалов», – писал ККК (письмо № 4). Предоставленный ЛН компендиум имен носил, однако, предварительный и ориентировочный характер.
Исходя из вышеизложенного и предоставленного в приложении материала переписки можно сказать, что в создании канона ККК и ЛН наблюдается, скорее, ряд спонтанных мотивов (которые позднее также часто чувствуются на страницах «Голубой Лагуны») и значительное влияние прагматических или даже случайных обстоятельств. Так, ККК собирается публиковать в книге работы мало известного тогда художника Игоря Тюльпанова[274] – при этом цель сформулирована вполне традиционно с точки зрения аксиологии канона: «Задача: показать художественный процесс в России посредством лучших имен».
В процессе обсуждений, интенсивная фаза которых пришлась на весну – лето 1977 года, не была достигнута единая точка зрения по поводу критериев: печатать «самое главное» или то, что до сих пор не публиковалось? ККК после консультаций с Боултом пишет: «Нужно только новое, на мой взгляд» (письмо № 7). Насколько тесной должна была быть связь авторов и произведений послевоенного периода с авангардом? На основе сохранившихся предложений кажется, что ЛН придерживался более широкого плана презентации «генералов» авангарда, в то время как ККК и Боулт считали, что надо сосредоточиться на тех произведениях, которые окажутся для читателя открытием (несмотря на расплывчатое определение «формального момента», которым пользуется ККК: «Если монографию ограничить ФОРМАЛЬНЫМ методом – не придется открывать Америк и перепечатывать затухлый акмеизм». – Письмо № 7).
Существенным затруднением, с сегодняшней точки зрения трудно представимым, была физическая недоступность материалов. Архив ККК перед эмиграцией был переправлен в Израиль, его получение заняло несколько лет и было сопряжено с многочисленными трудностями[275]. Имеющиеся в наличии тексты зачастую нуждались в непростой технической расшифровке и редактуре: «…тексты полуслепые, перепутанные, в том же Красовицком сам чорт ногу сломит. Сапгир и Холин в пленках, нужен станок для прочитывания и машинка для перепечатывания» (письмо № 12).
Работа с самого начала развивалась непросто. Оба составителя недооценивают сложность пути от замысла к его реальному завершению. Так, ККК пишет самоуверенно: «А насчет, скажем, книги – так это дело плевое. Сделаем» (письмо № 9). Ранее, в 1977 году, ЛН планирует: «…если мы славно поработаем с годик <…> и если мы раздобудем еще 3–4 тысячи долларов… то получится к весне 78 оригинально-славная, необычная <…> КНИГА!» (письмо № 5). Но такой план оказался нереалистичным.
Непосредственно подготовкой материалов оба составителя собираются заняться при встрече, которая, однако, постоянно откладывается. В письме от 4 апреля 1978 года (которое ЛН почему-то датирует «футурологическим» 2078 годом) автор жалуется на отсутствие ответа с октября 1977 года и в письме настаивает на более регулярной переписке: обмениваться письмами хотя бы два раза в год. Он подчеркивает приглашение в Париж, где можно было бы «поработать на поприще истории литературы и культурного движения за последние 16–18 (или 18–20) лет» (письмо № 11). На отсутствие ответа, которое длилось больше полугода, жалуется и ККК: «С августа 77 жду твоего ответа на три моих письма» (письмо № 12). Из его писем видно, что он обижен как на невнимание к своей жизненной ситуации (безработицу и безденежье), так и на отсутствие конкретных предложений со стороны ЛН. Без более четких контуров осталась и сама концепция тома. «Работать над своей (литературной) частью я могу и на расстоянии – было бы над чем и для чего», – пишет ККК [Там же]. ЛН, в свою очередь, еще в самом начале проекта жаловался на недостаток времени: «Но, у меня абсолютно НЕТ времени, есть желание, деньги, материалы и пр., но нет ВРЕМЕНИ; пойми это…» (письмо № 2). Первоначальный энтузиазм соавторов столкнулся с трудностями межконтинентальных связей и с разными представлениями о конкретике совместной работы. Аналогичная интенсивность горячих темпераментов при этих предпосылках стала скорее сдерживающим, чем конструктивным фактором.
Еще одной проблемой оказался тот факт, что некоторые оригинальные материалы (например, «богатейшие архивы обериутов»), привезенные из СССР, начали публиковаться в других местах: «А пока, поскольку ты заглох, часть первоклассных материалов уже разошлась по разным издательствам», – упрекал ККК своего соавтора (письмо № 12). Отсутствовала любая формальная основа для работы в виде договора с авторами статей и переводчиками. Свой приезд в Париж с целью работать над книгой ККК считает нереалистичным: «…пособие по безработице кончилось, надо зарабатывать» [Там же].
С течением времени реализация амбициозного проекта становится всё менее реалистичной. ЛН участвует в выставочных проектах в Бохуме и Берлине – это будут последние большие выставки «Движения». Весной 1979 года Джон Боулт назначает ККК заведующим секцией литературной практики в The Institute of Modern Russian Culture at Blue Lagoon, исследовательского центра, который он создал и возглавил. Появляются публикационные, выставочные проекты, выступления, съемки, которые на время оживляют затухшую было переписку авторов. Однако та легкость, с которой они собирались подготовить весь материал для книги, оказалась иллюзорной. Еще весной 1977 года ККК писал ЛН: «Лэ, то, что ты предлагаешь, – грандиозно, но потребуется целый научно-исследовательский институт и уйма времени. А пока – есть Джон и я» (письмо № 7). Год спустя ККК подытоживает: «Сам же видишь, год прошел, а дело с мертвой точки не сдвинулось» (письмо № 12). Через несколько дней, получив ответ ЛН на свое письмо, ККК открыто высказывает разочарование, связанное со способом, которым ЛН распоряжался полученными материалами, и формулирует отказ от работы в паре:
«Серьезную и глубокую книгу» мне придется «создавать» самому, но при этом ограничившись только поэзией. <…> Работать с тобой при наличии такого тона в письмах я не хочу и не буду, ищи кого поподатливей. <…> После целой серии твоих писем мне уже не грустно, а – грязно. В каждом письме стараешься задеть и поглумиться. <…> А разговоры о книге – оставь. Пока не вижу конкретных предложений, с моей же стороны – были.
(Письмо № 14)
В последних строках этого письма ККК пишет о начале того проекта, который станет его opus magnum: «Сейчас получил заказ от издательства на три тома в 1000 страниц, чем и займусь в это лето». Издательством было Oriental Research Partners; из трехтомного собрания русской поэзии XX века через два года родится АГЛ. С начала 1980-х ККК уже полностью занят ее изданием, о чём пишет ЛН подробнейшие сообщения, но отношения двух крупных личностей всё больше портятся и постепенно прекращаются совсем.
История, которая прослеживается на основе переписки, – это история энтузиазма, направленного на создание канона русского авангарда в разных областях культуры; история, которая тогда еще не была написана и в таком виде, как ее замыслили авторы, не написана и по сей день. ККК и ЛН исходили из особых личных и исторических предпосылок и амбиций, которые были запечатлены в их планах. Они оба обладали уникальными, тогда еще по большей части не опубликованными произведениями своих современников, которые вывезли с собой из СССР.
Их амбиции состояли в желании не только создать неподцензурную картину русского культурного развития за последние десятилетия, но, безусловно, и определить собственное место в этих ими самими созданных рамках. Неизвестно, что именно из своего поэтического творчества собирался печатать ККК, – только в намеках известен контекст, в котором бы оказались его произведения в книге. Но понятно, что он бы таким образом попал в магистральную линию главных течений русской поэзии, литературы, культуры послевоенного времени, опирающейся на наследие авангарда. Безусловно, аналогичной, центральной, позицией отличалось бы и творчество ЛН, представленное в книге как краеугольное проявление современных рецепции авангардистских начал в культурной и общественной (а не только эстетической) художественной практике.
Планы, дошедшие до нас, оставляют открытыми огромное количество вопросов. Сами составители не смогли договориться и определиться в том, что именно хотят печатать, и мы не знаем, как бы в дальнейшем развивался процесс отбора и как бы он объяснялся в ненаписанных статьях и комментариях, в невозникшем предисловии составителей. Однако весь представленный в переписке набор следов – и тех, которые сохранились, и тех, которые остались имплицитными, и тех, которые вообще не возникли, – являет собой уникальный памятник не только культуры того времени, но и перформативного обращения с ней посредством архива, индивидуальной биографии и – не в последнюю очередь – эпистоляр