– А чем закончилась эта история?
– Они с Костей как-то разобрались. По-моему, поругались навсегда.
– Вы туда вложились в качестве дружеской поддержки Косте? Или у Вас интерес к книге был?
– У меня просто водились тогда деньги, девать их было некуда. Долгие годы я владел фирмой, производящей электронное оборудование для фармацевтической промышленности. Мне хотелось хоть как-то поучаствовать в культурной жизни: в периоды больших выставок в Нью-Йорке, к примеру, моя фирма устраивала в «Русском самоваре» Романа Каплана званые обеды для избранной клиентуры.
…А вообще, сам я признавал слова Льва Толстого: «Если можешь не писать, не пиши», – и не писал. Все же вокруг меня писали: Фромер, Кузьминский и еще многие люди. И все они вызывали мое одобрение.
– А кто еще вызывал?
– Дело в том, что у меня в Израиле, в Иерусалиме, в 1973/74 году был книжный магазин «Дар» (по Набокову). И туда стекался самый разный народ. Там было много разных поэтов и писателей. Были очень талантливые люди, были и не очень. Были и просто говнюки, извините за выражение.
Была, к примеру, такая Юлия Шмуклер. Она издала маленькую книжечку. Но эту книжечку я храню в течение сорока лет. Это удивительная проза! Называется «Уходим из России»[537]. Эта женщина находила правильные слова и брала за душу, думаю, любого читателя. А потом сгинула… Исчезла с небосклона. Мы пытались ее разыскать. Говорили про нее разное: что она скитается без копейки денег, что просит подаяние, что убила себя…
Короче, нет Юлии Шмуклер… А я бы так хотел издать ее!
– А Вы документальный фильм Андрея Загданского «Костя и Мышь» видели?
– Он мне его присылал. Я не хочу его смотреть. Так же, как и мемориальное видео. Зачем ворошить душу? Лучше всё оставить как есть. Что они мне могут сказать, чего я не знаю?
Антология и ее авторы
Концепции периодизации «второй культуры»: Олег Охапкин – Константин КузьминскийЮлия Валиева (СПбГУ, Санкт-Петербург)
(По материалам Amherst Center for Russian Culture)
Фонд К. К. Кузьминского в Центре Русской культуры Амхерстского колледжа представляет уникальный источник для изучения русской неподцензурной литературы и неофициальной культуры 1950-1980-х годов. Существенную часть этой коллекции составляет обширное эпистолярное наследие самого Кузьминского, в том числе его переписка периода эмиграции с ленинградскими поэтами Б. И. Тайгиным, В. И. Уфляндом, Е. Б. Рейном, Л. В. Лосевым, В. П. Крейдом (Крейденковым), Э. М. Шнейдерманом, О. А. Охапкиным, В. В. Гаврильчиком, Ю. Н. Вознесенской, В. И. Эрлем, В. Г. Ширали, П. Н. Чейгиным и др.
Для составителя «Антологии новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны» (далее – Антология) переписка, по сути, заменяла хронику художественной жизни. В письмах его адресантов содержатся сведения о событиях и участниках неофициальной культуры Ленинграда, книжных новинках, готовящихся и несостоявшихся публикациях, выставках, поэтических чтениях. Письма дают представление о расположении литературных сил, внутрилитературных связях, формах художественной жизни в их динамике (от брежневской эпохи до перестройки и периода независимой литературы 1990-х включительно). Они насыщены именами, датами, значимыми деталями, что позволяет реконструировать реалии «второй культуры», относящиеся не только к явлениям творческим, но и к сфере повседневного.
Поскольку большинство отложившихся в фонде эпистолярных текстов, что закономерно, адресованы Кузьминскому и/или являются ответами на его письма, по ним можно косвенно судить о его методах формирования Антологии: ему присылают труднодоступные тексты, ответы на анкету составителя, краткие биографические справки и свои воспоминания об отдельных персоналиях; высказываются и суждения (подчас полемические), касающиеся общих принципов подготовки Антологии.
Публикация собранного Кузьминским ценного историко-культурного материала, колоссального по объему и количеству персоналий, требовала систематизации. Им рассматривались разные модели концептуализации материала: от искусствоведческих и литературоведческих до поэтических и эзотерических, в том числе созданные его современниками. Так, его заинтересовала изобретенная поэтом, филологом и знатоком индуизма Вадимом Крейдом колода карт, о которой тот упомянул в письме:
Дорогой Костя,
Благодарен за Ваше теплое письмо от 16 декабря. <…> Вы предлагаете мне прислать для возможной публикации колоду карт, которую я изобрел года два назад и котор<ую> пока держу в секрете (принцип ее). Но к русской поэзии она не имеет отношения, и я не знаю зачем ее публиковать в Антологии. Смысл этой новой колоды – «философская машина». To-есть отыскано некоторое количество самых вечных категорий человеч<еского> ума и опыта, и каждой такой категории присвоена своя масть и своя картинка и символика. Сверяя с историей философии, я пришел к выводу, что я не пропустил ни одной важной категории. Таким образом эти карты можно раскладывать в своего рода метафизические пасьянсы и получать ситуации неожиданного столкновения идей – своего рода (машина краснеет за меня) медитация. Но можно и гадать и играть в азартные игры на деньги, если угодно.
Полагая эпистолярные тексты жанром искусства, письма поэтов Кузьминский наделял особым статусом – синтеза биографического и творческого. Критикуя цензурированность переписки в академических изданиях Пушкина и Маяковского, он размещал присланные ему письма на страницах Антологии без редакторской обработки, выделяя их эстетическую значимость заглавием («Д. Дар. Письма и проза», «Пять писем поэту», «Пять писем поэтам из романа “Хотэль цум Тюркен”») или комментарием («Остальные данные см. в стихах и в письмах»).
В настоящей статье на основе писем Олега Охапкина к Константину Кузьминскому из коллекции Amherst Center for Russian Culture и материалов Антологии рассматриваются предложенные ими концепции периодизации новейшей русской поэзии XX века и устанавливаются некоторые их важные источники.
Олег Александрович Охапкин (1944–2008) – основоположник религиозного направления петербургской неподцензурной поэзии. Его имя связано с возрождением в 1970-е годы жанров русской духовной поэзии.
Предваряя публикацию стихов Охапкина в мюнхенском журнале «Грани», Д. Я. Дар начал рассказ о нем семейным преданием об избранности поэта: «В лютый для России год, во время Ленинградской блокады, когда младенцы рождались, как маленькие
Blue Lagoon, Texas. РОВ 7217 Austin, Texas 78712». Из пояснения В. Крейда: «Она была основана на трех китах: философской системе Санкхья, китайской “Книге перемен” и колоде карт Таро. Сходство этих крайне разных источников состоит в том, что каждая представляет замкнутую систему ИСЧЕРПЫВАЮЩЕЙ модели мира. В Санкхье весь мир представлен в 25 категориях, в “Книге перемен” – в 60 с небольшим ситуациях, и ничего в человеческих отношениях не может быть за пределами этих ситуаций. Задача состояла в том, чтобы синтезировать картинки Таро, категории Санкхьи и ситуации Книги перемен в единые символы, которые таким образом становятся многомерными вглубь» (Письмо В. Крейда к Ю. Валиевой от 18 августа 2017 года). трупики, в одном из родильных домов на берегу Невы родился мальчик. Ангельской красоты» [Дар 1978: 44].
В автобиографии 2007 года события своей жизни Охапкин перечисляет кратко:
Я родился 12 октября 1944 года в Ленинграде, в семье пожарных. Скоро мать и отец развелись, и я рос без отца. Семья наша была верующая: и меня, и младшую сестру мою, Галину, крестили. <…>
В 1963 году я поступил в музыкальное училище им. Мусорского по классу вокала. Занимался я у заслуженного артиста РСФСР В. Морозова. Впоследствии пел в хоре радио и телевидения у Григория Сандлера.
В 1966 году я ушел из хора и стал писать стихи сознательно. Первая публикация была в альманахе «Молодой Ленинград» за 1970 год. <…>
В 1967 г. познакомился с И. А. Бродским и его кругом поэтов. Печатался мало, и в основном в Ленинграде. С 1974 г. стал печататься в самиздате и чуть позднее в тамиздате. <…> Первая книга («Стихи») вышла в издательстве «Беседа» в Париже в 1989 г. Первая книга на родине вышла в 1990 г. и называлась «Пылающая купина»…[539][Охапкин: 2011: 322]
С 1960 года он занимался в литобъединении «Голос юности», сначала у Дара, потом у А. М. Емельянова; в 1969-м поступил в ЛИТО при Ленинградском отделении Союза писателей к Г. С. Семенову.
По словам Охапкина, он познакомился с Кузьминским в 1970 году через Эрля, с которым был дружен по кафе на Малой Садовой [Охапкин 2009: 140][540]. Этим же годом датировано посвященное Кузьминскому стихотворение Охапкина «К другу моему» («Куда мне притулиться с собачьим умом?..»), затем вошедшее в составе подборки из 20 стихотворений в машинописную антологию Кузьминского «Живое зеркало (второй этап ленинградской поэзии)» (1974)[541]. Этой же подборкой с сохранением посвящений, эпиграфов и порядка следования произведений начинается представляющий Охапкина раздел в томе 4Б Антологии[542]. Попутно заметим, что для Охапкина участие в «Живом зеркале» стало, по всей видимости, первым самиздатским опытом; в истории же их творческих взаимоотношений с Кузьминским – первой публикацией под одной обложкой.
Охапкин не раз бывал у Кузьминского «в комнате на бульваре Профсоюзов (ныне Конногвардейский), в проходном дворе, который выходил на Красную улицу (Галерную нынче), на верхнем этаже…» [Там же]