Охапкин апеллирует к Чижевскому, сопровождая свои календарные схемы указанием на года активности Солнца, в подтверждение неслучайности тех или иных рубежных дат, в том числе открывающего «Бронзовый век» 1956 года, традиционно соотносимого с началом «оттепели»[556]. Показывая свою осведомленность в астрономических данных, поэт тем не менее обращается в основном к нумерологическим константам русской картины мира. Избирая в качестве меры число 7, он указывает единой продолжительностью символического века (в том числе «Бронзового») 49 лет (семь раз по семь). Правда, автор не всегда последователен: рассуждая о количестве веков в составе цикла, он называет семь, а перечисляет восемь: I. Оловянный век (Зима); II. Медный век (Весна); III. Золотой век (Лето); IV. Серебряный век (Осень); V. Свинцовый век (Зима); VI. Бронзовый век (Весна); VII. Железный век (Лето); VIII. Платиновый век (Осень) [1: Л. 2].
Если, по теории Чижевского, «в каждом столетии всеобщий цикл исторических событий повторяется ровно 9 раз» [Чижевский 1924: 27], то у Охапкина – семь раз. Соответственно, согласно концепции последнего, продолжительность цикла оказывается не 11 лет (каку Чижевского), а 13. Именно 13-летний цикл лежит, по Охапкину, в основе смены поколений поэтов:
Семь поколений, XX век:
148. 1. 1905, 1906, 1907, 1908, 1909, 1910, 1911, 1912, 1913,
1914, 1915,1916, 1917[557],
149. 2. 1918, 1919 (и так далее. – Ю. В.), 1929, 1930,
150. 3. 1931, 1932 (и так далее. – Ю. В.), 1942, 1943,
151. 4. 1944, 1945 (и так далее. – Ю. В.), 1955, 1956,
152. 5. 1957, 1958 (и так далее. – Ю. В.), 1968, 1969,
153. 6. 1970, 1971 (и так далее. – Ю. В.), 1981, 1982,
154. 7. 1983, 1984 (и так далее. – Ю. В.), 1994, 1995…
(В этой таблице семь рядов по вертикали, в каждом ряду последовательно перечислено 13 годов, представляющих годы рождения поэтов одного поколения.)
Век при таком подходе включает в себя 7 поколений («седмирицу») и равен не столетию, а 91-му году (семь раз по 13). Охапкин дает интерпретацию этому числу через символику «возмездия»: «Получается в общем век – 91 год. Если учесть, что по Библии дети страдают за грехи родителей аккурат до седьмого колена, получаем именно век – 91 год» [8: Л. 18].
В календаре Охапкина особым значением наделены памятные даты, обозначающие наступление христианской эры. Так, «Бронзовый век» начинается годом воплощения Христа; счет поколений поэтов (= крещеных) – годом рождения Иоанна Крестителя. Таким образом, себя Охапкин относит к 151-му поколению (рожденные в 1944–1956 годах) христианской эры, 4-му – в XX веке; Кузьминского – к 150-му поколению (рожденные в 1931–1943 годах), 3-му в XX веке: «44 года рож<дения>.– я, Крив<улин>, Ожиг<анов>, Страт<ановский>. Мы – начали новое поколение. Вот почему вы – ты, Брод<ский>, Лён и т. д. есть предыдущее поколение» [6: Л. 13 об.].
В вопросе о датировке рождения Христа Охапкин придерживается определенной трактовки, настаивая на том, что «истинны<м> год<ом> Рожд. X.» является 5-й год до н. э. [6: Л. 13]. Заметим, что в книге Бикермана эта дата напрямую не названа[559]. Скорее всего, Охапкин пользовался Толковой Библией (А. П. Лопухина), а затем переводил указанные там года по таблицам Бикермана. В комментариях Толковой Библии к «Евангелию от Матфея» говорится, что годом рождения Христа, согласно астроному Кеплеру, считается 748 год от основания Рима, но «…теперь почти всеми экзегетами принимается, что Христос родился в конце 749 года от осн<ования> Рима, или на 2–3 года раньше начала нашей христианской эры» [Толковая Библия 1911: 53]. В Синхронической таблице летосчисления, приведенной Бикерманом, 749-й год от основания Рима соответствует 5-му году до н. э.[560]
Идея символического календаря, очевидно, стала складываться у Охапкина еще в начале 1970-х и первоначально воплотилась в стихах. В ряду литературных источников его концепции назовем стихотворения из романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», поэму А. А. Блока «Возмездие», «Поэму без героя» А. А. Ахматовой, «Ленинградский апокалипсис» Д. Л. Андреева.
Прочтение Охапкиным романа Пастернака, как полагаю, было опосредовано исследованиями американского слависта Д. Д. Григорьева (о. Дмитрия), настоятеля Американской православной церкви, профессора русской литературы Джорджтаунского университета, и прежде всего его статьей «Пастернак и Достоевский», опубликованной на русском языке в 1960 году в журнале «Вольная мысль»[561]. В этой статье критерием для сопоставления мироощущения двух писателей служит отношение их персонажей к смерти: «От внутреннего непримирения с мыслью о смерти и разрушении они приходят к мистическому утверждению жизни как Высшей Сущности, наполняющей и содержащей весь мир. Их героев поддерживает именно эта жизнеутверждающая сила, которую они черпают в окружающем их мире, в природе» [Григорьев 1960: 84].
Анализируя сюжет двух произведений Юрия Живаго – задуманной им во время болезни поэмы «Смятение» о пребывании Христа во гробе до воскрешения и стихотворения «Магдалина II» о Марии, принявшей воскресшего Христа за садовника, Григорьев истолковывает их через эпиграф из Евангелия от Иоанна, предпосланный Ф. М. Достоевским к «Братьям Карамазовым» («Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то принесет много плода» [Ин. 12: 23–25]): «Смерть – врата к бессмертию. Чтобы наследовать жизнь вечную надо умереть, т. е. перейти в другое состояние» [Там же: 85].
Такая интерпретация поэмы «Смятение» существенно отличается от данного в романе авторского пояснения о ее замысле: «[Юрий] пишет поэму не о воскресении и не о положении во гроб, а о днях, протекших между тем и другим. <…> Он всегда хотел написать, как в течение трех дней буря черной червивой земли осаждает, штурмует бессмертное воплощение любви, бросаясь на него своими глыбами и комьями, точь-в-точь как налетают с разбега и хоронят под собою берег волны морского прибоя» [Пастернак 1988,1: 184][562].
Охапкин отдает предпочтение не авторскому видению этого эпизода, а его истолкованию Григорьевым; «ключом» для него тоже служит последняя строка стихотворения «Магдалина II»: «Но пройдут такие трое суток ⁄ И столкнут в такую пустоту, ⁄ Что за этот страшный промежуток ⁄ Я до Воскресенья дорасту» [Там же, II: 250].
В стихотворении Охапкина «Мария Магдалина» (1972)[563] содержатся аллюзии на оба указанных ранее текста из романа. К поэме «Смятение» отсылает здесь образ «земляных волн» (волн смерти). В отличие от Пастернака, у Охапкина отсутствуют мотивы «вглядывания в бездну смерти», «отождествления себя с Христом», историческая дистанция с евангельскими событиями подчеркивается образом плащаницы («море складок», «льняные волны»), складки которой запечатлели страдания Спасителя[564], но этот образ призван не сломить, а, напротив, укрепить дух поэта в его следовании полному терний пути:
Он вспоминал потом, что понял всё,
Едва увидел это море складок
И этот плат, который свыше сил
Увидеть было. Вызывали страх
Не пятна крови, но льняные волны.
[Охапкин 1979: 82]
Глагол «коснуться», которым у Пастернака вводятся мотивы личной вовлеченности, запредельного хождения («Рады коснуться и ад, и распад, и разложение, и смерть, и, однако, вместе с ними рада коснуться и весна, и Магдалина, и жизнь. И – надо проснуться. Надо проснуться и встать. Надо воскреснуть»), в стихотворении Охапкина поставлен в отрицательную форму императива («Не прикасайся ⁄ Ко мне! Еще я не был у Отца. ⁄ Мой путь еще не пройден до конца»), тем самым акцентируется позиция автора[565] – сходная в данном вопросе с Н. С. Гумилевым: «Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками», «все попытки в этом направлении – нецеломудренны»[566].
Идея о том, что путь к обновлению предполагает осознание идущим, откуда он вышел, звучит в стихотворении Охапкина «22 марта 1975 года»[567], о предназначении их поэтического поколения («Мы рождены в годину горя, ⁄ Но для великой радости…» [Охапкин 19786:107]). Мотив «заглядывания в темень» соединен здесь с пасхальными мотивами[568]:
Но жизнь идет. Стой! Кто идет? – Господь.
Что делать нам, рожденным в это время,
Когда животный страх перебороть
Уже нельзя, не заглянувши в темень?
<…>
Светает. Равноденствие. Весна.
Великий пост. В грядущем солнце всходит.
Стой! Кто идет?.. И видно по погоде:
Природа просыпается от сна.
[Там же: 108]
В письмах Охапкина содержится немало советов Кузьминскому относительно готовящейся Антологии. Один из них звучит для представителя поэтов «второй культуры» неожиданным: включить в состав Антологии не только нонконформистов, но и конформистов (правда, с соответствующей пометой)[569]. Свою позицию Охапкин поясняет стремлением «всё и всех примирить и воссоединить.