<…> В некоторые листы будут вмонтированы электронные схемы, с пульсирующими искусственными свечами (лампочками)» [АГЛ 2А: 124–125]. Дальше у этой футуристической книги должно быть звуковое измерение: она должна обладать запахами, ритмом, динамикой, скоростью.
Концепция книги о русском искусстве XX века возникала приблизительно в то же время, когда ЛН был увлечен воспоминаниями о собственных медиально-футурологических фантазиях более чем десятилетней давности. Но книга, над подготовкой которой он собирается работать со своим другом и соратником ККК, носит другой, более консервативный характер: она должна в определенном смысле лишь показать путь к будущей книге-лабиринту, став ее ретроспективной легитимацией. В то же время определенные экспериментальные типографические приемы предполагались и в этой книге классического формата[255]: ЛН собирался ввести всевозможные «дырки», раскладушки, игры с размером, характером и цветом шрифта (см. подробный план будущей книги в письме № 5).
Оба соавтора подчеркивают в переписке оригинальность своего проекта: «Ведь дело-то ПРИНЦИПИАЛЬНО новое. Таких книг – не было» (письмо № 3), и убеждены в успехе: «Выйдет мировая книга» (письмо № 2). Они учитывают политическое измерение своей идеи: книга должна была стать полемическим ответом советскому официозу. Незадолго до письма ЛН от 15 апреля 1977 года, в котором изложены мысли по поводу содержания и формы планируемой книги, ККК пишет о своем замысле составить коллажный репортаж о ситуации неофициальных художников и авторов в Ленинграде, основанный на дневнике Ю. Н. Вознесенской. Судя по всему, этот блок материалов в дальнейшем должен был быть трансформирован в литературную часть совместной книги. ККК описывает эту работу как завершенную и более важную, чем роман «Hotel zum Тюркен», над которым он интенсивно работал с первых дней эмиграции:
Сделал книгу, против которой роман мой – эстетское гавно
(Письмо № 3)
Именно на этой основе зарождается идея «кооперации в издании солидном», с поддержкой профессора Техасского университета Джона Боулта («Джончик НАВЕРНЯКА “за”»), «но – вопрос “нумеро уно”: где, что и как? На каком языке?». Прагматически ставится с самого начала проблема целевой аудитории: «Делать: для Америки или для Европы? Вопрос» (письмо № 3). ККК предлагает в качестве издателя Техасского университета, в котором он в то время еще преподавал, а в качестве аналогии опирается на успех альманаха «Аполлон-77», вышедшего как раз в 1977 году.
Попытка написать собственную историю русского авангарда и тех современных течений, которые опираются на эстетику авангарда, связана, с одной стороны, с тем, что ЛН считал себя прямым наследником К. С. Малевича, В. В. Кандинского, Н. Габо, И. Г. Чашника, Н. М. Суетина и др. и был недоволен той трактовкой авангарда и его наследия, которая происходила вокруг него в то время. Группа «Движение», частично признаваемая культурными властями[256], в официальном восприятии считалась не продолжением авангарда и не наследником супрематизма, конструктивизма и кинетики 1910-1920-х годов, а группой орнаменталистов-оформителей, по сути дела – технологически продвинутых дизайнеров. Но и эта ниша не смогла обеспечить «Движению» иммунитет, и многие его члены воспринимали обстановку как всё более безвыходную, хотя ЛН не оставался во внутренней эмиграции и всё время искал для своих проектов заказчиков, применение, возможность их публичной презентации. Это было также связано с характером произведений, нуждающихся в институциональной поддержке – зачастую это были технологически амбициозные сооружения, кинетические объекты в публичном пространстве, «кибер-театр» и т. д. ЛН иногда удавалось реализовать сложные проекты с помощью специалистов, но часто появлялись затруднения и препятствия со стороны властей. Вкратце своеобразное положение ЛН описано в письме ККК к Жаклин Фонтэн от 20 сентября 1975 года: «Даже Лев, с его исключительной политичностью и осторожностью, испытывает сейчас немалые трудности. Можно сказать, ходит по острию ножа»[257].
«Авангардистская» рецепция «Движения» имела место лишь за пределами СССР, где работы группы начали выставляться с 1965 года, впервые в Чехословакии, Италии, Югославии (Хорватии)[258].
Далекой от идеала была, с точки зрения ЛН, и рецепция его творчества со стороны сообщества советских неоавангардистов – так называемых неофициальных художников, которые зачастую вызывали подозрение как раз своим сотрудничеством с официальными институциями[259].
В Москве важнейшую роль в приватном общении об авангарде, причем на основе оригинальных произведений его классиков, сыграл Георгий Костаки, греческий дипломат и крупнейший коллекционер, начавший собирать свою коллекцию сразу после конца Второй мировой войны[260]. В его большой квартире-музее в Москве, сначала на Ленинском проспекте, а затем на проспекте Вернадского, многие молодые художники знакомились с шедеврами отечественной культуры, исключенными из публичного дискурса[261].
ЛН воспринимал Костаки весьма критически, не признавая его авторитета и заслуг. Костаки, по его мнению, «выскочка», «патологический самообожатель», «жлоб махровый и отъявленный спекулянт и аферист, да еще главное сотрудничает с… КГБ с 1948–1949 годов»[262]. ЛН формулирует принципиальное раздражение по поводу его роли коллекционера и мецената современного искусства (Костаки собирал не только авангард, но и современную живопись): «Больше всего меня возмущает то, что они создают ложную картину-представление»[263].
В письме ККК от 15 апреля 1977 года (письмо № 5) ЛН сообщает ККК о своих контактах с Костаки и с его дочерью Аликой, с которой был хорошо знаком, утверждая, что «последние 4 года <до эмиграции. – Т. Г.> торчал у них по 3–4 раза в неделю, когда бывал в Москве». ЛН формулирует в письме много серьезных моральных претензий к коллекционеру: он утверждает, что 3–4 человека из-за него после войны попали в сталинские лагеря, что тогда Костаки и начал сотрудничать с КГБ, отговаривая от эмиграции некоторых художников (в том числе И. И. Кабакова и В. Б. Янкилевского). ЛН инкриминирует Костаки подставные пожары и кражи перед его собственным отъездом из России, целью которых был нелегальный вывоз из СССР большого количества произведений русского авангарда (которые, таким образом, не надо было официально оформлять).
Особенно критически ЛН рассматривает просьбы о содействии, которые Костаки вместе с дочкой писали председателю КГБ Ю. А. Андропову и Л. М. Брежневу; к последнему Костяки, согласно ЛН, обращался по имени, называя его миротворцем… Имеет место также упрек в антисемитизме – после «Бульдозерной выставки» 1974 года Костяки якобы «возмуща<л>ся этими жидами Рабинами и Глезерами[264], которые не дают спокойно жить».
Та канонизация русского авангарда и налаживание связей преемственности с современным искусством, которые осуществлялись посредством Костяки, ЛН казались весьма проблематичными. Вместе с ККК ЛН собирается противопоставить этой ложной картине собственную версию исторической и современной художественной действительности. Фактически книга, которую ЛН собирается составить вместе с ККК, должна была представить западной аудитории дефинитивный канон русской культуры XX века. Рабочее определение звучало так: «“Обзор совр<еменной> культуры-искусства в пределах СССР за 1913/12
Книга должна была предназначаться в первую очередь западному читателю, не владеющему русским языком: 75–90 % текста должно было быть на английском, оставшаяся часть – русские оригиналы (в других местах переписки встречаются другие соотношения). ККК обещает обеспечить качественных переводчиков, работающих за три доллара за страницу, притом что официальный тариф – 30–70 долларов (письмо № 4). Одновременно важнейшая часть литературной части книги – сами художественные произведения, как поэзия, так и проза, – провозглашаются ККК не поддающимися переводу: «Насчет языка – проза, кою имею – непереводима. Равно и стихи. Остается – статьи» (письмо № 7).
ЛН предлагает ККК утвердить его (т. е. ЛН) в качестве главного редактора и издателя (письмо № 5). Он брал на себя также заботу о художественной части, которой вместе с ним должен был заведовать Джон Боулт, в то время как за ККК признается «приоритет – авторитет – “паритет” и пиетет» в области поэзии и литературы. В качестве авторов статей ККК в ответ предлагает целый ряд специалистов – Ш. Дуглас, В. Ф. Маркова, В. К. Завалишина и др. (письмо № 9).
С целью совместной работы над книгой ЛН предлагает оплатить поездку ККК из Техаса в Париж («весь огонь беру на себя». – Письмо № 5). В письме от 5 июня 1977 года ККК описывает трудности, связанные с поездкой: поскольку ни у него, ни у его жены нет работы («Перспектив пока никаких, но в Европу ехать не следует». – Письмо № 8), он должен каждые две недели ходить получать пособие, трудно получить документы в Сан-Антонио. Кроме того, ККК до начала работы над совместным проектом с ЛН собирается закончить и напечатать двухтомник, посвященный ленинградской поэзии и состоящий из «Дневника Юлии <Вознесенской