Не оставалось сомнения, что этот зажиточный, бездетный человек по кличке Слюнтявый является агентом гестапо.
Нас посадили на подводу и повезли. Сопровождал подводу своеобразный эскорт — два гестаповских мотоциклиста.
Караван въехал в село Невирков. Когда приближались к церкви, я ужаснулся: по обочине дороги навстречу шла мама.
Неужели подойдёт? Сердце моё стучало: не подходи к нам, мама! Не подходи! Не подходи!…
Но вот она совсем близко… Прядь седых волос выбилась из-под платка, их нежно колыхал ветерок. Опасность уже нельзя было предотвратить. Мама подняла голову и посмотрела на нас.
Я заскрежетал зубами, потряс головой, делая знак: «Не подходи!» На мгновение мама остановилась, точно вкопанная, и вдруг с криком бросилась к нам.
— Стой! — кричали ей полицейские, вскинув винтовки. Ездовой придержал лошадей.
— О милостивый господь бог! — всплеснула мама руками. — Дети мои!… Мои родные… Куда это вас?…
Мама задыхалась, плакала… Подскочила к нам и поцеловала…
— Отпустите, они ни в чём не виноваты! — обратилась к конвоирам. По её бледным морщинистым щекам текли слёзы…
— Прочь отсюда! Прочь! — старший шуцман изо всей силы оттолкнул седую женщину. От резкого толчка мама упала на землю.
— Мерзавцы! За что старуху обижаете? — не удержался я от гнева.
Лошади, подгоняемые возницей, рванулись вперёд.
— Мама! Родная!… — утешали мы. — Не плачь! Мы не виноваты! За обиду они ответят!…
Мама медленно поднялась и долго смотрела вслед удалявшейся подводе, в которой сидели со связанными руками её сыновья… И словно подгоняемая ветром поспешила домой. У ворот лесопильного завода встретила соседа Зигмунда Багинского.
— Ну что, доигрались твои молодчики? — с усмешкой бросил он матери. — На кого руку подняли? А? Против такой армии! Разум потеряли!…
— Не тешься чужим горем, от своей беды не уйдёшь!…
Дома мать подробно расспросила Катю о случившемся.
— А где Жора, Володя, папа?
— Не знаю, мамочка, они ещё не приходили.
Когда дети уснули, мама накинула на плечи шаль и вышла во двор. Тёмная ночь повисла над селом. Уставшие глаза с трудом различали тропинку, убегавшую к темнеющей полосе лиственниц. Вдруг послышались чьи-то шаги. На мгновение мама остановилась. Следят?
Шаги приближались, вот уже мелькнула тень человека. Мама узнала Слюнтявого. Он миновал кусты, за которыми притаилась она, и удалился.
Мать пошла к Никифору Янчуку, чтобы узнать, где муж и остальные дети.
— Никифор Яковлевич, не сердитесь. За советом и помощью к вам.
Янчук рассказал:
— Сегодня после обеда полицаи и немцы оцепили наш хутор. Обшарили все уголки и убрались к чертям. Не успели два последних полицейских скрыться за поворотом дороги, как во дворе появился ваш Владимир. Я жестом предупредил его о приходе карателей, и он скрылся. А когда стемнело, отправил Жоржа и Володю в Свирки, к отцу. Там они и ночуют. Тамара понесла им ужин.
— Никифор Яковлевич! — попросила мать, — поведите меня к ним!
— Пойдём!
Мать подробно рассказала отцу о трагической встрече с сыновьями и о слежке Слюнтявого.
Услышав кличку Слюнтявого, Янчук вскипел:
— Этот ещё при панской Польше предавал людей! Однажды я решил разделаться с доносчиком. Мы встретились один на один. Косолапый сапоги целовал, клялся, что никогда пакости не сделает. А теперь…
Наступило минутное молчание. Мать нарушила его первой.
— Забыла, Коля несколько раз говорил о каких-то муравьях. Поняла так, будто что-то важное там спрятано.
Отец знал о нашем муравейнике.
— Нет, оружия пока брать не будем. Сначала пойду в Леоновку, Горыньград, Рясники, встречусь там с надёжными людьми, узнаю настроение. Жорж останется на хуторе, а ты, Марфа, с Володей будешь дома. Тебя не тронут.
Брезжил рассвет…
ЗАПОЗДАЛЫЙ ОБЫСК
Ездовой остановил уставших лошадей. У крыльца особняка Межиричского гестапо стояли офицеры. «Как заслуженных людей встречают», — посмеялся я в душе.
Мы слезли с подводы, осмотрелись.
— Марш! Без оглядки! — шумел шуцман, выслуживаясь перед гестаповцами.
Нас подвели к дежурному. Его лицо показалось мне знакомым. Как будто где-то встречал. Но где именно? Ага!… В Липенском лесу, правда, тогда он был в штатском. Да, вспомнил! Это — кулак Кирилл из Совпы.
— Ваши фамилии, хлопцы? — пробасил Кирилл.
— Струтинские — Николай и Ростислав. Братья.
У полицейского нервно задёргались веки, он потянулся к винтовке.
— А!… — злорадствовал фашистский лакей. — Знаю, знаю вас! Давно за вами охотимся!
Его наглая откровенность огорчила нас. Но именно сейчас требовалась выдержка. Как никогда раньше, она помогала стерпеть обиды.
Нас провели по деревянной лестнице в полуподвал, втолкнули в камеру, дверь закрыли на засов. Вот когда мы с грустью осознали безысходность своего положения. Я как затравленный зверь метался из угла в угол. Ведь у нас столько энергии! А тут сиди и жди, когда с тобой расправятся…
Брат пытался успокоить:
— Коля, не отчаивайся! Я шепнул Ростиславу:
— При нас документы, куда их деть?
Каратели, по-видимому, так обрадовались поимке, что даже забыли обыскать нас. И мы немедленно воспользовались этим. Извлекли из карманов записи, план лесного участка и некоторые другие бумажки. Попади они в руки врага, нам бы не поздоровилось. Но где их спрятать? Ростислав обнаружил в полу, между досками, щель. Приподняв одну доску, сунули туда документы. Лишь после этого облегчённо вздохнули.
Теперь спокойно осмотрели камеру. Стены сложены из кирпича, пол — из широких, прогнивших по краям досок. Оконная коробка укреплена решёткой из толстых прутьев с зазубринами.
Побег исключался.
Подавленные случившимся, молча улеглись на полу. Но тут же раздался топот по лестнице.
В камеру ворвались гестаповский офицер с револьвером в руке и двое шуцманов.
— Обыскать! — приказал гестаповец.
Шуцманы ощупали нас с ног до головы, а затем приказали раздеться. Они усердно прощупывали в одежде каждый шов. Но ничего не нашли. Опоздали!…
Фашист выругался, гаркнул на шуцманов и скрылся за дверью. За ним поспешили каратели. Неприятно заскрежетал засов.
— Ну, кажется, на сегодня все, теперь отдохнём.
Однако заснуть мы не могли. Нахлынули воспоминания о далёком детстве. Что привело нас сюда?…
НА УРОКЕ „ЗАКОНА БОЖЬЕГО"
…Наспех сложив в сумку тетради и книжки, Мария собралась уходить. Заметив меня, уже одетого и притаившегося за дверью, она предупредила:
— Не возьму тебя с собой. В школу принимают с семи лет, а тебе только шесть. Понял?
Я не послушался и выбежал на улицу. Тогда Мария крикнула маме:
— Заберите Колю! Ведь смеяться будут!
— Мария, возьми… Я тебе не помешаю, буду сидеть тихо… Возьми!…
Сестра остановилась. Строго посмотрела на меня:
— Ладно, идём!…
С того дня я стал школьником.
…После уроков мы с двумя мальчиками играли возле школы в «шпака». К нам подбежал одноклассник Коля Протащук.
— Вас зовёт учительница!
Все трое предстали перед Екатериной Константиновной.
— Идите к батюшке и передайте ему моё приглашение придти на урок «закона божьего».
Захватив с собой дубинки, специально приготовленные для обороны от злых собак священника, мы гурьбой побежали к церкви.
— И я с вами! — догнал нас Коля Протащук.
— Давай!
Едва открыли калитку, как на нас набросились два здоровенных пса, спущенные с привязи. Кто-то крикнул: «Айда, вперёд!» — и мы ринулись в «наступление», пустив в ход дубинки. Собаки с визгом удрали из двора.
— Вы что, как бандиты, с дубинками?! — заорал Селецкий, выскочив на порог.
— Здравствуйте, батюшка! — заискивающе поклонились мы и поочерёдно коснулись губами его холёной руки. Так нас учили в школе.
— Батюшка, вся школа просит вас придти на «закон божий»!
…В класс вошёл священник. Все встали и хором приветствовали его: «Здравствуйте, батюшка!»
Несмотря на то, что я и Коля Протащук сидели за задней партой, глаза Селецкого, сверкая, остановились вначале на Коле, а затем на мне.
Коля наклонился в мою сторону и тихо:
— Сегодня поп сгонит злость за своих псов. Видишь, какую линейку принёс.
Селецкий размеренным шагом подошёл к нам, присел рядом и спросил заданный урок о каком-то апостоле, то ли об Иване, то ли о Петре, не помню. Коля, хотя и заикался, отвечал уверенно. Однако Селецкий назвал его мерзавцем, схватил левую руку Коли и сильно ударил по ладони линейкой. Потом ещё и ещё…
Я видел, как дрожали от боли и обиды губы товарища, его серые глаза налились злостью.
— Садись, болван! — затрясся поп. С его головы свалилась высокая, синего цвета, бархатная шапка с крестом на макушке. Это ещё больше разозлило священника. Он сам поднял шапку и, закинув назад растрёпанные волосы, надел её.
«Ну, теперь мой черёд», — подумал я. И не ошибся. Селецкий пересадил Колю за другую парту и придвинулся ко мне.
— Надеюсь, белобрысый, ты лучше выучил божий закон? Его надо знать твёрдо! Ведь это основа нашей жизни, — бубнил Селецкий над моей головой.
Я отвечал путано. Тогда поп дал мне такого подзатыльника, что из глаз посыпались искры. А он издевался: приказал вытянуть левую руку и с силой начал бить линейкой по ладони. Я не выдержал и отвёл руку в сторону. Поп рассвирепел и ударил меня по голове.
Это был последний урок «закона божьего», на котором я присутствовал.
Дома я рассказал о произволе «святого». Отец возмутился, набросил на плечи пиджак и хотел идти к истязателю.
— Успокойся, Владимир, — умоляла мать. — Сам знаешь, к чему приведёт твоя вспыльчивость. Ты и так на учёте. Тебя, как «сторонника большевиков», арестуют, а дети останутся без куска хлеба.
Отец внял просьбам матери и остался дома.
— Бедное дитя, как же он тебя, Коленька? — мать прощупывала мою голову, надеясь обнаружить ссадину. — Руки б ему поотсыхали, негодяю! В церковь больше ни за что не пойду! — немного успокоилась. — Знаю, сыночек, за что он тебя побил. За отца! Он же в церковь не ходит. Не раз Селецкий упрекал: «Почему, Марфа, муж не исповедуется? Безбожник он. Прихожане на утреннюю идут, колокола звонят, а он на видном месте дрова колет. Грешно!»