Я стучу в дверь. Обыкновенно стучать приходится долго – квартира очень большая. Но тут дверь мгновенно открывается. Перед дверью стоит мой двоюродный брат.
– Наконец-то! Мы тебя давно ждем. Входи скорее.
Я недоумеваю:
– Но ведь я пришла раньше, чем было условлено. Обед готов?
– Какой там обед! С Димой случилось несчастье!
Я вдруг вижу, хотя в прихожей и полутемно, что у него совершенно бледное перекошенное лицо.
– Несчастье? – как эхо повторяю я. – С Димой? Арестован, заболел, под трамвай попал?
Володя машет на меня рукой:
– Хуже! Проиграл казенные деньги. – Он называет астрономическую цифру и торопливо и сбивчиво рассказывает, что Дима вчера ужинал со своими московскими приятелями. Хорошо выпили, а Дима пить не привык, и, когда они после ужина пошли в знакомый домашний картежный клуб, он увязался за ними. И тут он, хотя у него собственных денег было мало, проиграл их и, уже ничего не соображая, стал отыгрываться на казенные деньги, доверенные ему для закупок, и тоже проиграл их. А теперь ему грозит расстрел.
– Расстрел? – снова повторяю я, недоумевая, не соображая, как все это могло случиться с Димой, таким разумным, уравновешенным, с «железным характером», к тому же только три месяца тому назад женившемся на Леле, прелестной шестнадцатилетней большеглазой девочке, совершенно беспомощной, всецело от него зависящей.
– Как он мог? Ведь его действительно расстреляют за растрату.
– Он был пьян! Он ничего не соображал. Его, конечно, расстреляют. И Леля тоже погибнет вместе с ним.
Он берет меня за плечи и, наклонившись надо мной:
– Его надо спасти. Мы с тобой должны его спасти!
– Что же мы можем сделать? Ведь у нас нет денег!
Но он пристально заглядывает мне в глаза:
– Надо постараться отыграть деньги. – И у самого моего уха: – Ты должна постараться отыграть их!
Я так поражена, что резко отталкиваю его:
– Ты с ума сошел! Чтобы я…
Но он, не слушая меня, продолжает:
– Мы с Димой решили. Тебе всегда везет. Ты отыграешь. А если проиграешь – результат прежний. Но все-таки это шанс спасения. Ты должна согласиться и пойти туда!
– Чтобы я пошла в карточный клуб? Но ведь это страшно опасно: игроков, если красноармейский налет, арестовывают, сажают, ссылают. А сейчас, в связи с Кронштадтом…
– У них милиция подкуплена. Никакой опасности.
– Нет, – решительно говорю я, – нет! Я никуда не пойду. Это безумие. Я играть не умею. Пусть он сам отыгрывается, а я наотрез отказываюсь. Сумасшествие какое-то!
Мы все еще стоим в прихожей. Дверь залы вдруг отворяется, и Дима, пробежав несколько шагов, бросается передо мной на колени.
– Спасите меня, спасите!
Слезы текут по его молодому мужественному лицу, придавая ему не то младенческое, не то старушечье выражение.
– Спасите меня, спасите! Спасите Лелю, ведь она тоже погибнет. Это единственный шанс, пусть ничтожный, но все-таки шанс! Леля в положении! – всхлипывает он, как будто этот довод должен меня убедить.
Мне отвратительно, мне страшно, я закрываю глаза, чтобы не видеть его.
А они вдвоем наперебой уговаривают меня всеми возможными и невозможными способами.
– Если ты не пойдешь и Диму расстреляют, – почти кричит Володя, – у тебя всю жизнь будут угрызения совести. Ты всю жизнь будешь мучиться!
Дима, должно быть истощив все доводы, только громко всхлипывает и целует мои бархатные, покрытые снегом сапожки.
Я совершенно потеряна. Я больше ни минуты не могу выдержать этого безумия.
– Хорошо, – говорю я, сама удивляясь тому, что я говорю. – Я согласна. Я пойду. Но только перестаньте. Перестаньте! Прекратите сейчас же!
Дима вскакивает:
– Вы ангел, вы ангел. Вы мое спасенье! Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Володя присоединяется к нему, и вот они в два голоса благодарят меня.
Но это как-то не доходит до меня. Все вдруг потеряло реальность, как только я произнесла – «я согласна», все мне стало безразлично, как будто все это происходит не со мной и меня не касается.
Я все еще стою в прихожей у входной двери, словно я только что вернулась из Дома литераторов. Но я уже совсем не та, которая так весело вбежала сюда. Я другая. Вернее, я – никто.
– Надо спешить, – торопит Володя деловым тоном, – ведь «хождение» разрешается только до шести, а теперь уже пять. Это очень далеко – на Васильевском острове, Двенадцатая линия. Идем, идем скорее!
Я вижу, как они торопливо надевают пальто и шапки, закутывают шеи шарфами. Я жду. Мне одеваться не надо – ведь я даже не успела сбросить с себя шубки.
Мы спускаемся по лестнице. Они беспрерывно говорят что-то, но я не слушаю, вернее, даже не слышу. Они с двух сторон поддерживают меня под руки. Я не протестую, хотя мне, наверное, было бы легче идти одной. Нет, не знаю – легче или труднее, я как-то не чувствую, что иду и даже, вероятно, очень быстро иду – ведь мы уже на Невском. Мы идем не по тротуару, а по середине проспекта.
Туман. Особенный, петербургский туман. В полутьме слабо белеют сугробы и снег под ногами. Мимо нас сквозь туман проскальзывают редкие прохожие, похожие на тени.
В памяти всплывают строки:
И совсем не в мире мы, а где-то
На задворках мира средь теней.
Да, средь теней, и я тоже тень.
В тишине глухо доносятся орудийные выстрелы. Это там, в другом мире, стреляют почему-то…
И вот наконец Васильевский остров. Мы продолжаем шагать. Я совершенно не знаю Васильевского острова.
– Пришли. Слава богу, – говорит Дима. – Слава богу, не опоздали!
– Перестань Бога славить, – обрывает его Володя. – Еще сглазишь. – И мне: – Ну, ни пуха тебе ни пера!
Пришли?.. Значит, сейчас…
На мгновение мне становится страшно, мне хочется бежать, спрятаться.
Но я уже вхожу с Димой в темный дом. Не поднимаясь по лестнице, он стучит в какую-то узкую дверь явно условным стуком. За дверью хриплый голос:
– Пароль?
– Золотой зонтик! – отчеканивает Дима. И дверь открывается.
Мы входим в большую накуренную комнату. С потолка спускается керосиновая яркая лампа. Под ней за зеленым столом сидят пять человек спекулянтского типа. На столе лежат нераспечатанные колоды карт. При нашем появлении все поворачивают головы и с любопытством уставляются на нас.
Дима сбивчиво объясняет, что он привел заместительницу, которая будет играть вместо него. И он широким жестом указывает на меня:
– Будьте знакомы!
Один из игроков, с длинными усами, похожий на моржа, встает и, подойдя к нам, с изумлением осматривает меня сверху донизу и, подняв руку, тыча мне указательным пальцем почти в грудь, недоумевающе спрашивает Диму:
– Это будет играть?
«Это» – в среднем роде.
Дима кивает.
– Да-да. Вместо меня.
Похожий на моржа игрок пожимает плечами и снисходительно:
– Что ж? Попробуем…
И он придвигает для меня стул к столу. Я сбрасываю шубку на груду мужских шуб, лежащих на сундуке, и, не снимая меховой шапочки, сажусь за стол. Длинноусый игрок берет колоду карт.
– Начнем! – торжественно объявляет он. – Больше ждать некого. Мало кто рискует выйти из дома сегодня.
И мы начинаем играть.
Дима кладет передо мною пачку денег – ему удалось занять их у своих приятелей. Я даже не пересчитываю их.
Я играю совершенно механически с тем же чувством отсутствия себя и нереальности всего, что сейчас происходит. Играю с переменным успехом, но все же скорее с успехом. Пачка денег слегка увеличилась.
Дима стоит за моим стулом.
– Ставьте крупней, – шепчет он по-французски, – ставьте крупней! Крупней!
Я оборачиваюсь к нему:
– Не смейте говорить по-французски. Не мешайте мне. Сядьте там в угол и молчите!
Я сама удивляюсь своему властному, повелительному тону, но он молча повинуется и садится в дальний угол. А я продолжаю так же играть.
Время идет незаметно. На больших часах на противоположной стене без четверти четыре утра, значит я сижу здесь уже столько часов! Но усталости я не чувствую и – хотя это, казалось бы, невозможно – ни о чем не думаю, равнодушно глядя на медленно утолщающуюся пачку денег передо мной.
Если так будет продолжаться, я к утру отыграю лишь ничтожную часть нужной астрономической суммы. Но это меня как-то не касается, не доходит до моего сознания.
И вдруг я вздрагиваю, будто по мне прошел электрический ток. Все сразу меняется и вокруг меня, и во мне. Меня охватывает необычайное волнение, на меня налетает вихрь с ума сводящего вдохновения и восторга – вот-вот захлебнусь в нем и умру тут, за этим столом.
Это длится не больше минуты, и все опять приходит в порядок, но ощущение восторга и вдохновения все еще продолжается, как будто над моим ухом трубит победная труба. Да, победа! Победа! Мне сразу становится ясно, что это победа, что поражения быть не может, что все, что я сейчас делаю, непременно должно удасться. Все, даже самое невероятное.
Мне сейчас все доступно. Я все могу. Волнение сменяется блаженным покоем и уверенностью. Я уже совсем по-новому начинаю играть – не механически, а сознательно, с чувством редкого удовольствия.
Я удваиваю, утраиваю ставки, я то и дело говорю: «Ва-банк!» – и не удивляюсь нисколько, что передо мной теперь целая гора денег.
Ведь я знаю, что не могу проиграть. Я играю так довольно долго. Часы на стене показывают пять.
Я смутно соображаю, что я, наверно, отыграла уже весь Димин проигрыш, и начинаю, шурша деньгами, подсчитывать их, в чем мне любезно помогает игрок, сидящий рядом со мной.
Оказывается, я действительно отыграла все, даже немного больше суммы, казавшейся мне астрономической.
Теперь бы я могла прекратить игру. Но я знаю – это у игроков считается неприличным.
И к тому же еще половина шестого, а «хождение по улицам» разрешено с шести. Значит, надо продолжать. И я продолжаю. Но теперь с желанием проиграть излишек. Мне жаль этих игроков – может быть, это не те, что вчера обыграли Диму. А я их обобрала.