В Александровском Заводе, где Чернышевский написал продолжение своего революционного романа, они объявили «царские» земли своими. А кабинетских чиновников прогнали.
В Татаурово и Николаевском крестьяне решили не платить царю за сучья, сухостой и валежник, которые они привозили на топливо.
Их примеру последовали в Урульге и Куэнге, агинские же буряты вынесли такой приговор: «Кабинет его величества захватил наши земли, леса, веками владеемые бурятами-аборигенами, отбил наши самые лучшие сенокосные пади и леса. Хозяйничают объездчики-лесничие, учиняют безответным темным бурятам произволы и всяческую эксплуатацию их. Мы терпим материальную нужду и таскание по судам. К тому же, будучи низки в культурном отношении, находимся под давлением правительства, поставленные в необходимость вести кочевой образ жизни.
Постановили: изъять из пользования Кабинета все местности, владеемые нами по речке Оленгуй, Ара, Иле, Урее и прочим»…
Между тем война с японцами закончилась. Генерал Стессель позорно сдал Порт-Артур, в Цусимском проливе нашли смерть русские корабли, жителей острова Сахалин привезли в Читу, и вагоны поставили в тупиках.
У сахалинцев не было ни теплого белья, ни одежды, ни продуктов. Вагоны насквозь продувались ветром, дети умирали один за другим. Железнодорожники как могли помогали им — кто пищей, кто одеждой. А воры, бандиты и грабители, привезенные с острова, разбежались по городу и стали грабить население.
В Чите, как и в других городах, появились вдохновители еврейских погромов. Они ходили с черными знаменами, на которых было вышито «СД» (Слово и дело), и призывали сахалинцев к погрому. В это время по всей стране стали создаваться боевые дружины. Такое решение принял III съезд партии. Создавались они и в Чите, рабочие вооружались.
Рабочая дружина быстро навела в городе порядок: грабежи прекратились.
Но рабочие продолжали вооружаться. Зная, что в материальном складе много оружия, они попросили его выдать. Заведующий отказался и вызвал солдат. Прибывший офицер приказал своим солдатам стрелять в рабочих. Солдаты стрелять отказались. Тогда офицер выстрелил сам и тяжело ранил рабочего Кисельникова. (Теперь его именем названа одна из улиц города). Когда рабочий умер, хоронить его вышел весь город. На Читу-первую шли люди с окраин, даже из ближних сел.
Гимназисты и ученики реального училища тоже пошли туда. Они хотели возложить на гроб убитого венок. Учащихся увидел из окна своего штаба генерал Карцев. Он приказал поднять по тревоге дежурный взвод и «рассеять толпу». Но в колонне шли вооруженные дружинники, и казаки напасть побоялись. Зато через несколько дней они напали на учащихся и избили их нагайками. Губернатор приказал закрыть гимназию и выставил там вооруженную охрану.
Революционные события в Чите нарастали. На предприятиях были избраны Советы рабочих, а в воинских частях Советы солдатских и казачьих депутатов. Они по существу взяли всю власть в свои руки. Так в Забайкалье образовалось крохотное Советское государство. Конечно, это была еще не та Советская власть, что установилась потом, но все же это были Советы, и руководили ими читинские большевики.
Совет солдатских и казачьих депутатов предъявил военному губернатору (он же командовал и войсками) свои требования. Это были очень скромные требования: улучшить солдатам пищу, обучать неграмотных, запретить офицерам бить солдат и говорить им «ты».
Казакам большевики советовали добиваться, чтобы их призывали на службу без своей лошади, без своего обмундирования и оружия. Все это казаки должны были покупать за свой счет, и многие, отправив сыновей в армию, оставались нищими.
Вскоре к рабочим примкнули служащие. А потом и связисты. Впервые трудящиеся люди стали сами себе хозяевами.
В железнодорожных мастерских и вагонном депо рабочие установили восьмичасовой рабочий день. И в этом никто им теперь не мог помешать: губернатор остался без войск. Войска перешли на сторону народа.
Профсоюзы в Иркутске, Верхнеудинске, Чите и на некоторых станциях создавали для рабочих библиотеки, а кое-где и столовые. Никто раньше о рабочих не заботился, и они теперь сами стали заботиться о себе.
В Маньчжурии к этому времени скопилось много войск, которые участвовали в войне. Война была бестолковой, а ее организация и того хуже: бои давно кончились, а пушки, снаряды и колючую проволоку все подвозили и подвозили.
Когда, наконец, войска стали отправлять в Россию, эшелоны двигались черепашьим шагом: не хватало исправных паровозов, не было четкости в продвижении поездов. Вину за это царские власти сваливали на рабочих: они-де бастуют. Тогда в декабре 1906 года рабочие взяли в свои руки и управление железной дорогой. Они создали комитеты, в которые послали путейцев, паровозников, вагонников и представителей администрации. (Этим тоже руководили большевики. В партийный комитет Читы входили В. К. Курнатовский, который был вместе с Лениным в ссылке, И. В. Бабушкин, несколько лет назад занимавшийся в Петербурге в кружке Владимира Ильича и А. А. Костюшко-Валюжанич.)
Запасных частей для паровозов не было — их приходилось снимать с одних паровозов и ставить на другие. Рабочим пришлось срочно оборудовать теплушки и послать их в Маньчжурию. Но зато вскоре вместо десяти эшелонов в сутки дорога стала пропускать шестнадцать. При царской власти такого никогда не бывало. Крохотная Советская республика не только жила, но и доказывала, что рабочие могут управлять любыми делами гораздо лучше, чем купцы, капиталисты и царские чиновники. Но развеваться над городом красному флагу оставалось уже недолго.
Царь отдал приказ подавить восстание «с беспощадной строгостью и всяческими мерами». Уж на что — на что, а на «подавление» денег не жалели. На содержание учебных заведений Читы отпускалось семь тысяч рублей в год. А на разгром забастовки не пожалели 150 тысяч.
Свой приказ в Маньчжурию — почти вся русская армия еще стояла там — царь отправил по телеграфу и с нарочным. Телеграмму ему пришлось посылать через Москву — Тбилиси — Тегеран — Дели — Сингапур — Кантон: Читинский телеграф был в руках комитета почтово-телеграфных работников.
По этому приказу генерал Ренненкампф срочно отправился в Читу на подавление восстания.
Ранненкампф выступил с востока, а с запада мчалась другая экспедиция, снаряженная в Москве. Командовал ею генерал Меллер-Закомельский, который только что справил кровавый пир в Прибалтике, подавив там крестьянское восстание. Он проявил при этом особое рвение, потому что крестьяне разгромили несколько его поместий. История располагает многими фотографиями его «подвигов»: жена начальника одного карательного отряда любила острые ощущения и фотографировала расстрелы. (Среди фашистов, напавших на нашу Родину в 1941 году, тоже ведь были такие любители.) Деду моему Яку Яновичу удалось тогда избежать пули барона: он уехал в Россию. Но царская охранка бдительно следила за его батрацкой хижиной. И когда он через три года появился в родных краях, его немедленно схватили, заковали в кандалы и отправили — куда же еще? — в Сибирь…
С востока и запада надвигались на Читу два вооруженных до зубов отряда. А в Чите не было ни одной пушки. Рабочим удалось захватить только винтовки из числа тех, что вывозили с маньчжурского фронта. Они организовали отряды Красной гвардии и стали обучаться военному делу. Обучал их бывший офицер, большевик Костюшко-Валюжанич.
Красногвардейцы свезли в железно дорожные мастерские оружие и продукты, стали минировать подходы. Навстречу поездам карателей были высланы отряды подрывников. Но они ничего не могли поделать: поезда шли, выслав вперед охрану.
Первым к городу подошел поезд Ренненкампфа. Он пришел ночью, тихо, с потушенными огнями. Город не спал — с вечера долго гудели тревожные гудки, леденя сердца: вот-вот должна была пролиться кровь.
Рабочие в мастерских ждали подкрепления от солдат. Но солдат в последнюю минуту арестовали, все дороги и улицы оказались занятыми патрулями карателей. Ренненкампф наступал на рабочих напористей, чем во время войны на японцев. Увидев, что они окружены со всех сторон, что на город направлены пушки, угрожая мирному населению, рабочие решили сложить оружие. Ничего другого им не оставалось: надо было сберечь силы для новых битв.
Расправа с революционерами была короткой. Больше ста солдат и рабочих ушло на каторгу. Многим из них никогда уже не суждено было вернуться оттуда. А четверых приговорили к смертной казни: Костюшко-Валюжанича, Вайнштейна, Столярова и Цупсмана. Столяров был рабочим, на его квартире каратели нашли много оружия. Цупсман работал помощником начальника станции — это он передал рабочим вагоны с винтовками. А Вайнштейна просто спутали с одним из агитаторов, который походил на него.
Накануне расстрела в вагон к приговоренным пришел священник, чтобы «побеседовать» с ними.
— Отец, вы-то зачем сюда? — возмутился Костюшко. — Убирайтесь отсюда, ибо вы именем Христа прикрываете убийство!
Батюшка ушел, а Костюшко обратился к охранникам:
— Ну, а вам я желаю поскорее избавиться от солдатчины. — Те молча пожали ему руку.
На месте казни — у подножья Титовской сопки — для приговоренных были вкопаны столбы. Всех четверых поставили к столбам и хотели завязать глаза.
— Не надо, — попросил Костюшко, — мы встретим смерть с открытыми глазами.
Когда солдаты подняли винтовки, Столяров сказал так просто, словно был на рабочем собрании:
— Пожар революции только разгорается, он не потухнет. Мы погибаем за рабочее дело, нам возврата нет. Но вы, остающиеся жить, должны довести начатое дело до конца… Солдаты, стреляйте прямо в грудь, чтобы я не мучился!
Когда поручик Шпилевский уже подал команду «пли», Костюшко успел еще крикнуть:
— Братья-солдаты! Мы умираем в борьбе за свободу, за лучшее будущее всего народа. Да здравствует революция!
После первых двух залпов упали Столяров, Цупсман и Вайнштейн. Костюшко стоял, глядя прямо в глаза солдатам: они стреляли мимо него!