У входа их встретил Николай, которого Катерина совсем не ожидала сейчас увидеть, – он не собирался приходить на литургию. Николай поздоровался и похристосовался с Наташей, Александром, которого, как оказалось, он сегодня ждал, и наконец, с Катериной. В первый раз после того случая в кабинете он подошел к ней так близко, что она снова ощутила запах его дорогого одеколона. Его поцелуй, да еще в присутствии Александра, совершенно смутил ее. Словно произошло не невинное христосование, а нечто большее, стыдное, на глазах у Александра. Катерине показалось, что губы Николая, едва коснувшись ее щеки, готовы были скользнуть ниже, к ее губам, на глазах у всех, и что Александр обо всем догадался и теперь презирает ее. Более того, она почувствовала, что ее тело откликнулось, заволновалось от близости Николая. Покраснев, она украдкой взглянула на Александра, но тот оставался невозмутимым и улыбался как ни в чем не бывало.
Николай предложил всем вместе подняться по узкой лестнице под купол и первым подал руку Катерине.
На колокольне захватывало дух от открывавшегося вида: внизу, прямо у храма, тонкой темной лентой извивалась разлившаяся после холодной снежной зимы Тьма, а на холме между еще голых деревьев белела усадьба. Как на ладони виднелись ожившая на Пасху деревня, поля, томившиеся в ожидании сева, и ближние леса, поредевшие за зиму.
Николай и Александр стояли плечом к плечу и разговаривали. Николай с высоты колокольни показывал свои владения. Катерина переводила взгляд с одного мужчины на другого. Николай был старше Александра лет на десять: широкий открытый лоб, отмеченный крестом морщин между бровей, и спокойный взгляд. Александр – высокий, по-мальчишески худой, с тонким гордым носом. «Похож на святого Пантелеймона с иконы», – подумала Катерина и испугалась собственной мысли.
Николай сразу же заметил, как Катерина смотрит на Александра, и что она смутилась, когда он подошел, – будто помешал им. Зависть больно ужалила его: «Когда же она успела влюбиться в него?» – и тут же кольнуло предчувствие, что потерял ее.
Спустившись, Николай с Наташей и Катериной отправились на повозке в усадьбу, а Александр верхом зарысил следом, обмениваясь взглядами с Катериной.
Николай с любопытством и горечью рассматривал Катерину: «Вот она какая, когда влюблена» – на губах играла легкая улыбка, которую она не могла скрыть, щеки пылали румянцем, глаза по-особенному щурились. Катерина не замечала, что Николай наблюдал за ней. Все мысли её рвались к Александру. Катерина радовалась, что он приехал, но вместе с тем тревожилась: а вдруг не понравится ему, когда он узнает ее получше?
Вернувшись из церкви, все без исключения домашние под надзором строгой Клопихи приступили к умыванию: в первый день Пасхи в воду клали серебряные и золотые предметы и обязательно красное яйцо. После этого Клопиха, чтобы уберечь от сглаза, перекрестившись, покатала пасхальное яйцо по рукам и лицу Наташи и Никиты. Она радела, чтобы Пасху праздновали как надо, а то как бы чего не вышло. Николай, с детства привыкший соблюдать традиции, не верил в приметы, но и не возражал, а даже радовался, что дети увидят, а может, даже сохранят воспоминания об этом дне.
Отец Ефрем и другие дьяконы в сопровождении алтарников, тяжело ступая, то и дело смахивая пот, принесли иконы: Воскресение Христово и Николая Угодника. Их вышли встречать во двор усадьбы. Иконы «поднимали» по особым случаям: на Пасху, Илью и на Успение – обносили крестным ходом все дома в Бернове и в других деревнях прихода, начиная с усадьбы Вольфов. Огромные иконы не проходили в дверь иной избы, а несли их пять крепких мужиков одновременно.
Как только отслужили молебен, Николай пригласил разговляться. В Берново приехали Татьяна Васильевна, Павел, Фриценька и помещица Юргенева с дочерью Верой и молодым врачом Сергеевым. Наташу, Катерину и Александра позвали за стол вместе со всеми.
Усаживаясь во главе стола, Николай решил, что сегодня же отошлет управляющего обратно: «Не хочу, не могу потерять Катерину!» Но чем больше он размышлял, слушал Александра, тем больше тот ему нравился. «Нет, это неблагородно, низко. Не имею права вмешиваться. Ничего предложить я не могу, так пусть Катерина сама выберет свою судьбу».
Первое пасхальное яйцо съели, разделив его по числу сидящих за столом. В Страстную пятницу Катерина строго постилась – пила только воду, а в субботу толком и времени на еду не оставалось, поэтому сейчас это яйцо показалось лучшим на свете лакомством.
К праздничному столу Агафья приготовила множество угощений: запекла барашка, окорок, пожарила телятину – все приносилось холодным, горячее и рыбу к пасхальному столу не подавали. Всего заботами Агафьи на столе красовалось сорок восемь различных блюд по числу дней истекшего поста.
Двоюродная сестра Татьяны Васильевны, обедневшая помещица Людмила Александровна Юргенева из Подсосенья, была преувеличенно ласковой, елейной старухой. Из экономии каждый день обедала у разных родственников и соседей. Но как только приходилось гостей у себя принимать, то перед каждой переменой блюд извинялась: «Ох, жаркое сегодня пригорело» или «Ах, грибочки нынче невкусные – закисли» – так постепенно к ней перестали ездить.
Жила вдова Юргенева с дочерью. Вера Юргенева была скромной и приятной девушкой. Без денег и при матери, про которую каждый считал своим долгом рассказывать анекдоты, Вера засиживалась в девках – ей шел двадцать пятый год.
На Пасху Юргеневы привезли к Вольфам молодого врача – Петра Петровича Сергеева. Муж Юргеневой заметил одаренного крестьянского сироту и отправил учиться медицине в Казань. И вот сейчас, получив диплом, Петр Петрович вернулся в Подсосенье.
– Вот, Николай Иваныч, привезла, как обещала, нашего молодого врача, – начала хвастаться старая Юргенева.
Решение отправить сироту в университет принимал ее покойный муж, а она по скаредности противилась, но теперь, когда мужа не стало, с легкостью приписывала лавры меценатства себе.
– Да-да, конечно, помню, Людмила Александровна, – рассеянно отозвался Николай. Сейчас он мог думать только о Катерине и ее вспыхнувшей влюбленности к другому.
– А, этого, который из крестьян, что ли? – встряла Татьяна Васильевна, нисколько не смущаясь тем, что «этот, который из крестьян», сидел за тем же столом.
– Да-да, Петр Петрович – врач. Окончил Казанский университет, – костлявым пальцем указала на молодого человека Юргенева.
– Ах, чудесно, голубчик! Так вот послушай, у моей кухарки на ноге вот такая шишка… – начала было живописать Татьяна Васильевна.
Петр Петрович тут же спас ситуацию:
– Если позволите, сударыня, я приеду к вам на неделе и осмотрю вашу прислугу.
Людмила Александровна продолжила свой монолог, пользуясь ситуацией:
– Вот вы сами давеча говорили, Николай Иваныч, что лекаря в Бернове нет, – дескать, плохо это. Вот и в Малинниках кухарка…
– Дорогая Людмила Александровна, я вам больше скажу: уже справлялся по этому делу в Старицком земстве, – сказал Николай.
– Что вы говорите?
– Да, и мне подтвердили, что найдут кое-какие средства на строительство больницы в Бернове. А часть денег по помещикам в уезде соберем – и построим.
Петр Петрович не мог поверить своему счастью: недавний выпускник, он боялся, что придется возвращаться в город и искать работу. Вера подскочила и стала целовать Николая со словами «милый душка, Николай Иваныч!». Гости зашумели, стали поздравлять Николая.
– А лесу ты где возьмешь, Никола? – осадила общий пыл Татьяна Васильевна.
– В складчину дадим – и я, и Паша, и остальные соседи, да и ты, маменька, не разоришься, поучаствовав.
– Дам-дам, – подтвердил Павел.
– Ну, коли все участвуют, так и я делянку отдам. А ты, Люся?
– Ну какой у меня лес, помилуй? Одна труха.
Все рассмеялись – знали, что Юргенева прибедняется по привычке, а уж леса у нее вокруг Подсосенья найдется.
– Позволь, милый друг, не ты ли чересполосицей собрался заниматься? Когда ж управишься? – не унималась старуха Вольф.
– Ну, во-первых, лес на больницу только зимой валить будем. Вы пока, Петр Петрович, можете принимать пациентов в здании нашего волостного суда – найдем там помещение.
– Премного благодарен, Николай Иванович! – воскликнул Петр Петрович, потирая от волнения руки.
Николай, кивнув ему, продолжил, показывая на Александра:
– Во-вторых, вот мой управляющий, маменька, он и поможет с чересполосицей – Александр Александрович Сандалов.
Сердце у Катерины заколотилось. «Екатерина Федоровна Сандалова – как красиво звучит! Если Бог даст», – поправилась она, удивляясь своей самонадеянности.
– Из каких же ты будешь? – верная свой привычке, начала допрос Татьяна Васильевна.
– Из новгородских купцов, сударыня, – встал из-за стола и поклонился ей Александр. – Выучился в Московском императорском университете.
– Каков аршинник… А что ж ты в торговлю батюшке своему подсоблять не пошел?
– Не люблю торговать – не мое это.
– А в говне копаться твое? – резко заметила помещица.
За столом от неожиданности прыснули. Фриценька покраснела. Но открыто смеяться опасались, боясь навлечь на себя гнев старухи.
– Органические удобрения я считаю лучшими, сударыня, – галантно выкрутился Александр.
– Так, а вот про листья мне расскажи: вот говорят, надо по осени из лесу листья на поля завозить, гноить их в ямах и как удобрение развозить. Слыхал про такое?
– Слыхал, но не советую: удобрения получается очень мало, такой метод не оправдывает затраченных трудов. К тому же вредно для леса: почва обнажается и мерзнет, а семена деревьев сгнивают и не всходят. Нет, не советую.
Татьяна Васильевна с интересом посмотрела на нового управляющего. Он определенно начинал ей нравиться.
– Хорош, хорош, хоть и молод совсем. А чем родитель твой в Новгороде владеет?
– Несколькими домами, десятком лавок, винокурней, пекарней, сыроварней, есть отделение нашего Торгового дома в Москве в доме купеческого общества, что на Солянке.