Приехав в деревню, Николай-дружка и Петр-полудружье отправились выкупать невесту, оставив волнующегося Александра дожидаться у подводы. Как полагалось, ворота оказались заперты. Под веселое улюлюканье ребятишек и под присмотром деревенских зевак началась «торговля».
Николай дурным голосом, притворяясь деревенским мужиком, начинал:
– Мы приехали не за лисицей, не за куницей, а за красной девицей, есть тут у нас девушка сговорена, подарочком одарена.
Ему отвечал Тимофей Бочков:
– Я пустил бы, да выросла у меня среди двора береза – ни пешему пройти, ни конному проехать.
На что Николай, войдя в раж, отвечал:
– Нам твоя береза не помеха, мы приехали не одни: нас приехало семеро саней, по семеро на санях, по двое на запятках, по трое на загрядках.
– Так продолжалось около получаса. Николай, по научению Петра, бойко препирался с Тимофеем, припоминая шутки и прибаутки до тех пор, пока им не сказали: «Просим милости» – и не отперли ворота.
Николай скрепя сердце, понимая, что вот оно, неизбежное, что надо перенести эту боль, прочувствовать ее до конца, и только тогда возможно исцеление, вернулся за Александром и за руку ввел его в бочковский дом. Невеста с подневестницами, Глашей и Полей, стояла за перегородкой у печи.
В белом подвенечном платье Катерина казалась такой трогательной и красивой, какой он никогда ее еще не видел, и Николаю на мгновенье почудилось, что это его она ждет, что это он, а не Александр, женится на ней сегодня. Перед его глазами пронеслась вся их будущая жизнь, которая невозможна, представились дети, которым не суждено родиться.
Николай, рассеянно заплатив девушкам по рублю, дрожащей рукой вывел Катерину к жениху. Совершенно забыл, что нужно делать дальше. Ему со смехом подсказали, и он, как полагается, обвел молодых три раза вокруг обеденного стола.
Федор с Дуськой кое-как благословили жениха и невесту иконами и караваем: Федор так набрался с утра, что Дуське пришлось держать мужа и молиться, чтобы он чего-нибудь не устроил в самый ответственный момент. Счастливых Катерину и Александра вывели во двор и усадили порознь на подводы. Николай, куражась напоказ, балагурил и щедро осыпал свадебный поезд хмелем и рожью, а Петр как заведенный щелкал вокруг кнутом, отгоняя нечистую силу. Наконец отправились в церковь.
Перед венчанием отец Ефрем посадил растерянную Катерину на скамью, строго велев никому к ней не подходить. Она слышала, как у алтаря разговаривают Александр, Николай и отец Ефрем, шутят, но ей вдруг показалось, что сегодня любимая Тихвинская смотрит строго, с осуждением. Знак, дай мне знак! Какая будет моя доля? Помоги мне, спаси меня! Прости мне грехи мои, Матерь Божья! От волнения и от терпкого запаха ладана Катерине стало нехорошо, она заплакала. Слезы полились сами собой, обжигая щеки: ей стало жалко свою никчемную разнесчастную дозамужнюю жизнь, родителей, а прежде всего самою себя. Вспомнился Николай, как он плакал тогда, когда отвозил ее в санях к родителям, его бледное и несчастное лицо, когда он сегодня ее увидел. Ох, что станется со мной теперь? Что меня ждет?
Катерина, так сильно желавшая этой свадьбы, радовавшаяся ей, вдруг обо всем пожалела: что встретила и полюбила Александра и что согласилась выйти за него. Жил бы он счастливый со своей ровней, грамотной, благословленный отцом, а она жизнь ему всю, змея, перекрутила, от родни отбила. Грешница, пусть сама того не желая, влюбила в себя женатого Николая. До этого мгновения ей казалось возможным передумать, все вернуть обратно, а теперь, сидя в подвенечном платье на скамье под иконами, она почувствовала неотвратимость того, что происходит. Захотелось скрыться, убежать, но что люди-то скажут? Мать? Как дальше жить? А с ним что будет, с Александром?
Мысли путались, сомнения обуревали Катерину. Каким он станет для нее мужем? Внезапно откуда-то взялся страх, что он, ее Александр, такой нежный и мечтательный, который на одну минутку приезжал с полей, лишь бы только пожелать ей доброго утра, станет ее бить. Откуда-то взялась дурная мысль: вот Любку муж забил – одна рука вдоль тела висит, нерабочая. А он загулял с бабой из Подсосенья. И вся деревня про это знает.
Катерина не заметила, как Николай и Глаша под руки вывели ее к алтарю и началось венчание. Певчие, специально приглашенные по этому случаю из Старицкого монастыря, запели псалом «… жена твоя, яко лоза, плодовита в странах дому твоего…»
Венчальная корона, надетая Николаем, больно сдавливала голову Катерины. «Как терновый венец. Не на радость я замуж выхожу. Это знак, знак! Не будет мне с ним легко. Не свою корону надеваю, ой, не свою».
Вот постелили белый накрахмаленный рушник. Катерина вспомнила, что люди говорили – кто первый на рушник ступит, тому и хозяином в доме быть. Подождала, пока Александр занесет свою ногу, и только потом наступила сама: не хватало еще, чтобы худое говорили, что управляющий под пятой у бабы своей.
Не понимала ни слова, что говорил отец Ефрем. Покорно, не вдумываясь, повторяла слова молитвы и крестилась.
«…а жена да боится своего мужа…
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, Слава тебе, Боже!»
Отец Ефрем крепко обвязал рушником руки молодых. Как оковы надел – подумала Катерина. Она смотрела, как волнуются их венчальные свечи, как медленно стекает по ним воск. Молитва не шла. «Как свеча горит – такой и жизнь будет, – говаривала мать, – быстро прогорит – на жизнь недолгую, смерть придет». «Ах, какая же ждет меня? Долгая или короткая? Счастливая или нет?»
Священник начал неспешно обводить молодых вокруг аналоя. Длинное свадебное платье волочилось за Катериной, на каждом круге рискуя уцепиться за аналой и прервать процессию. Николай, не отрывавший взгляда от Катерины, заметил ее волнение, наклонился и незаметно для окружающих распутал шлейф, не дав ему остановить таинство.
Венчание закончилось. Вот и все. Отец Ефрем давал молодым напутствие, говорил что-то хорошее и правильное, про Божью благодать, про ангела, которого Господь дает каждой семье во время венчания. Катерина ощутила облегчение и радость: «Как я могла думать всякие глупости, сомневаться? Вот он, Александр, – теперь муж мой, родной!» Будущая жизнь представилась ей: большая счастливая семья, смеющийся Александр. Безграничное блаженство завладело ею, захотелось кричать: как же все-тки-то хорошо-о-о! Александр улыбался своей доброй, широкой улыбкой, и в жизни Катерины не случалось мгновения прекраснее.
Глаша и Поля заплели Катерине замужние косы, и новобрачные вышли к людям, дожидавшимся на паперти. Собралась толпа: все село и даже окрестные пришли посмотреть, как венчается управляющий. «Какая же, Катька, ты счастливая!» – шепнула Глаша.
Свадебный поезд тронулся в усадьбу. На первых, щедро украшенных разноцветными бумажными цветами, санях сидели Александр и Катерина, правил Александр. Снега к тому времени навалило много, и новоиспеченный муж не гнал лошадей, боясь перевернуться. Но Катерине было неуемно радостно, сердце бешено колотилось в груди – эй, выпустите меня! – она встала в санях в полный рост и что есть силы погнала лошадей в гору, прытко стегнув вожжами:
– Э-э-эх, а ну пошли-и-и-и!
Гости, ехавшие в свадебном поезде позади, смеялись:
– Ну дает, Катька! Лихая жена досталась Александру Александровичу!
Столы во флигеле, перегруженные заплаканной с холода снедью, уже томились в ожидании. Николай предлагал для свадьбы всю усадьбу: гуляй, раз такое дело! Но Александр, посоветовавшись с Катериной, отказался – она не на шутку испугалась и даже расплакалась: только не там, прошу тебя! Посаженые родители – Ермолай и Агафья – встречали молодых рыжим глазурованным караваем и строгими потускневшими иконами, которые достались молодожену от родителей.
У дверей молодым постелили белый холст и налили две хрустальные рюмки водки. Александр и Катерина, как положено, пригубили, вылили остатки за правое плечо и бросили хрусталь под ноги. Рюмка Александра жалобно зазвенела, не разбилась, завертелась волчком у его ног, и тогда он со всей силы придавил ее своим каблуком, крутанул – и она с треском рассыпалась на мелкие кусочки.
«Вот так же он и меня растопчет, как и эту рюмку», – подумалось вдруг Катерине, и она сама испугалась этого непонятно откуда взявшегося предчувствия.
Александр с улыбкой подхватил Катерину и легко перенес через порог. Молодых снова три раза обвели вокруг праздничного стола и усадили во главе.
Агафья затянула жалостливую песню:
Ах, жарко в тереме свечи горят…
Остальные бабы подхватили:
Горят свечи воску ярого;
Ах, жалко плакала свет Хавроньюшка.
Унимал ее родной батюшка,
Уговаривала родна матушка:
Не плачь, не плачь, мое дитятко!
Уж я тебя не в полон даю,
Не в полон даю, не полонить хочу;
Уж я тебя замуж отдаю,
За умного, за разумного,
За белого, за румяного,
Ведь я тебя не одну пущу,
Не одну пущу, поезжан пошлю,
Поезжан пошлю, сваху снаряжу.
Государыня моя матушка!
Я сама знаю, про то ведаю,
По домам гости все разъедутся, И сватьюшки все разойдутся,
Одна я, младешенька, остануся
На чужой дальней на сторонушке,
У чужого отца, матери,
У чужого роду-племени.
Эта песня и все последующие казались такими безотрадными, что Катерина, забыв про радость, только что владевшую ей, плакала, не переставая, – бабы знали свое дело. Она оплакивала и себя, и свою судьбу, и молодость, и красу, и родителей – все то, о чем пелось весь вечер.
Тем временем гости веселились от души: вину, водке, браге не было видно конца. Родственники Катерины удивлялись обилию: щи с мутной жирной поволокой, лоснящийся окорок, словно лакированный молочный медовый поросенок, очевидно, подавившийся яблоком, ароматные куриные потроха. На десерт Агафья расстаралась: соорудила большой яблочный пирог со взбитыми сливками.