К утру Александр вернулся, умылся, привычно фыркая и расплескивая воду, переоделся и, не замечая Катерины, уехал в поле.
Вскоре в пыльном дорожном костюме примчался Николай, порывисто взбежал на крыльцо и громко заколотил в дверь:
– Только что из Малинников. Агафья все рассказала.
Катерина отрешенно пригласила его войти и налила чаю:
– Вы тоже судите меня?
– Тебя? За что?
– За то, что не молилась, а ведьму позвала.
– Да любая мать сделает все, что угодно, ради спасения своего ребенка. Я поступил бы так же.
– Тогда отчего Саша меня судит?
– Не знаю, Катерина. Думаю, винит себя за то, что подвел тебя, что не смог тебе помочь.
– Почему же тогда не говорит со мной? Будто виноватее меня нет никого на белом свете? – заплакала Катерина.
Она плакала и не могла успокоиться.
– Ну тише, тише, это пройдет, забудется, – успокаивал Николай, а про себя думал: «Черт знает, что такое!» – я поговорю с Александром.
– Правда? И он вернется? – встрепенулась Катерина и вытерла слезы.
– И он вернется, – устало сказал Николай.
Эти долгие дни и недели, когда он пытался забыть Катерину, отдалиться, стали тщетными, обратились в прах в одно мгновение. Один ее взгляд – и он готов был бежать по ее зову, выполнять любые желания, даже помогать стать счастливой с другим. Николай корил себя: «Где моя сила? Я военный офицер, ранен в бою, но не могу устоять перед этой женщиной. Я проклят, заколдован – не иначе».
Вышло, как сказал Николай: в тот же день после разговора с ним Александр вернулся и вел себя как ни в чем не бывало, веселился и шутил. Катерина ожидала какого-то объяснения между ними, но так и не дождалась. «Наверное, к лучшему», – успокоилась она.
Николай настоял, чтобы Александр каждый день привозил жену в усадьбу играть с Наташей или помогать Агафье на кухне: оставлять ее одну на хуторе было небезопасно: скоро ожидались роды. Катерина обрадовалась. Посидев в одиночестве на хуторе, заскучала: шить нельзя, одной в лес беременной ходить нельзя – плохая примета, да и опасно. Да и тосковала без Александра, который с утра до ночи уезжал в поля: то сенокос, то прополка, то уборка озимых.
Семнадцатого июля Агафья с Катериной варили варенье из вишен. Сначала предстояла самая неприятная работа: покрывая все вокруг въедливыми брызгами кислого сока, вытащить шпильками косточки.
– Тьфу ты, собака! – то и дело раздражалась кухарка. Она терпеть не могла варить вишневое варенье. То ли дело сливовое: возни мало, косточки большие, а варенье сладкое и ароматное, со шкурками. Но урожай вишни в этом году оказался, как назло, огромным: ни конца, ни краю этим ягодам. – Ты свои банки пометишь и отдельно в подвал поставишь, – наказывала Агафья. – Как народишь младенчика, муж все на хутор свезет.
– Да неудобно как-то: сахар-то не мой, а барский… – отнекивалась Катерина.
– Так ведь и ты барину варенье варить не должна, вот за работу и возьмешь десяток баночек-то.
Провозившись с ягодами все утро, принялись наконец варить. Агафья притащила четыре медные сковороды с длинными деревянными ручками и растопила плиту. Поставила две сковороды, предварительно отмерив в них воды и сахара, еще как мать учила. Или свекровь? Уже не вспомнить… Когда сироп разогрелся, расползся и стал то тут, то там покрываться пузырьками, кухарка добавила по ложке патоки – чтобы варенье не засахаривалось. В кипящее сладкое варево Катерина осторожно засыпала исходящие соком, обмякшие бессердечные ягоды. Вскоре показалась тревожная ароматная пена, сначала нерешительно потопталась у краев, а потом, осмелев, с нарастающим гулом и шипением захватила всю кипящую поверхность «вари». Кухня наполнилась беззаботным летним ароматом. Сковороды задребезжали, и Агафья, ухватив ложкой капельку сиропа, опустила ее в воду – та пошла ко дну.
– Готово! – радостно оживилась Агафья. – Давай следующую партию. – И убрала две сковороды с кипящей «варей» на стол, отдохнуть.
Катерина тем временем поставила на плиту две новые сковороды, с которыми предстояло проделать ту же операцию, и приготовилась отмерять сахар.
В кухню ворвался взъерошенный Ермолай:
– Всеобщая мобилизация! Война с Германией!
Агафья упала на колени:
– Господи помилуй!
– С чего ты взял? – не поверила Катерина.
– Нарочный из Старицы прискакал – указ на площади зачитывал. А чего зачитывать? – сплюнул Ермолай. – Одни старики с детями в Бернове сидять. Мужики с бабами на сенокосе сейчас.
Как назло, Николай и Александр тоже уехали в поле.
– Ты скачи, Ермолка, барина с управляющим найди, им скажи, – попросила Агафья. Когда Ермолай вышел, завыла: – Ох, чуяло мое сердце беду! Ох, останемся мы сиротинками! Ох, правду старцы сказали!
– Что делать-то, Агаша? – тоже начала всхлипывать Катерина.
Вид плачущей Катерины на последних неделях срока привел кухарку в чувство. Еще разродится со страху, не дай Бог. Агафья встала и закрыла чугунными крышками горелки:
– Ты давай успокойся, милая, не про то забота твоя. Про ребятеночка свого думай. А мужики сами разберутся. Вот Николай Иваныч приедет и все нам правильно скажет.
Пришла, утираясь платком, заплаканная Клопиха:
– Ох, беда! Мужиков наших на смерть отправляем!
– Ты чего городишь-то, – вмешалась кухарка, показывая на Катерину, – может, и обойдется как-нибудь. Уж царь-батюшка наш не допустит погибели своих ребятушек-то.
– Ох, мой Васенька! – не унималась Клопиха. – Не пущу!
Григорий Иванович зашел на кухню, отрезал себе ломоть хлеба и сказал:
– А я поручаю себя Царице Небесной. Хочу пострадать за веру святую, за царя-батюшку и родимую мать-землю русскую, за православный наш народ. Пострадать, да и помереть в сражении. Не поминайте лихом, – с этими словами он поклонился и ушел – поехал в Старицу.
Вскоре во дворе заржали лошади: прискакали Николай с Александром. Александр стремительно вбежал на кухню и обнял Катерину:
– Катя, родная, иду отечество защищать! Пора!
Катерина опешила:
– Неужто ты поедешь, не дождавшись родов? А убьют тебя, так и не узнаешь, кто у тебя, сын или дочь?
– Так ведь всеобщая мобилизация, Катя, война, как же можно!
Николай, который пришел после Александра, вмешался, стал успокаивать Катерину:
– Поедем завтра в Старицу – может, и не мобилизуют, – у него после окончания университета отсрочка, к тому же единственный кормилец в семье.
– Как? Сидеть и трусливо штаны протирать, пока другие воюют? – встрепенулся Александр.
– Во-первых, нечего горячку пороть, может, мы немца напугаем, и не будет никакой войны, а во-вторых, у нас сенокос сейчас – об этом тоже надо подумать. Чем лошадей на войне кормить, воздухом? Не будет сена – не будет и победы, кавалерия воевать не сможет. Делай каждый свое дело! И вы все не ревите! – начал выходить из себя Николай. – Что тут? – он подошел к столу, на котором стояла еще горячая сковорода с ароматным вишневым вареньем. – Вот и варите, запасайтесь на зиму!
– Барин, а старцы-то все знали – быть войне-то, – запричитала Агафья.
– Чему быть – того не миновать, – отрезал Николай. – Немца побьем, и все! Не реви, – он подошел к Агафье и обнял ее за плечи.
Катерина, бледная, в оцепенении, сидела на лаве. Слезы куда-то пропали. В один миг ее счастье исчезло. Неужто останется совсем одна? Как выдержать такое горе? Муж уйдет воевать. А что, как ребенок сиротой вырастет, так и не увидит своего отца? Катерина почувствовала, как дитя неистово забилось у нее под сердцем, как будто услышав ее горестные мысли. Катерина стала ласково гладить живот, но резкая боль обхватила поясницу и тут же теплая вода потекла у нее между ног на пол.
– Саша!
Александр бросился успокаивать жену:
– Не бойся, я дождусь, не оставлю тебя.
– Уже, уже началось!
– Как? – испугался Александр. – Что же делать?
Агафья опомнилась первой:
– Ну вот, напужали бедную! Рожает раньше срока! Повитуху нужно! Ермолай! Ехай за ей!
Ермолай, занятый мыслями, мобилизуют его по возрасту или нет, больше всего хотел сейчас выпить, а не мчаться опять через все село:
– За кем ехать?
– Мы с Егоровной договорились. Скорей! Да смотри не говори, что Катька рожает! Скажи, пусть приходит – лошадь обещалась посмотреть. – Агафья стала растирать спину у стонущей Катерины.
– Какую лошадь? – не понял Ермолай.
– Скажи Егоровне, что лошадь нужно посмотреть – она поймет!
– Да что сделается от родов бабе? Хоть корова вырасти у ней в пузе – и та выскочит, – с досадой сплюнул Ермолай и поехал за повитухой.
Николай, хладнокровно воспринявший весть о войне, в первые минуты схваток Катерины тоже растерялся. Сейчас, после слов Ермолая, опомнился, засуетился:
– Черт! И Петр Петрович как раз в Старицу поехал. Давайте-ка ее наверх, в мою спальню.
Катерина, хоть и мучилась от боли, стала противиться:
– Нет, Саша, вези меня домой!
– Куда? Ты еще по дороге, не дай Бог, родишь!
– Неудобно это! – Мысль о том, чтобы рожать в постели Николая, показалась ей противоестественной, дикой.
– Ничего, как барыня рожать будешь, – успокаивала Агафья.
Николай подхватил ее под одну руку, Александр – под вторую, и мужчины повели стонущую Катерину в спальню.
Со словами: «Помогай, Бог, трудиться!» скоро пришла Егоровна. Николай и Александр вышли, оставив Катерину с повитухой и Агафьей.
Катерину переодели в чистую рубаху, распустили волосы и дали выпить крещенской воды. Клопиха помогать в родах не пошла, но, сама мать, сжалившись над страданиями роженицы, зажгла во всем доме перед иконами Сретенские и Пасхальные свечи. Детей приказала увести в дальний конец дома.
– Эх, бабья мука. – Егоровна начала растирать живот и спину Катерины коровьим маслом. Зажгла в изголовье веточку полыни.
Николай с Александром отправились дожидаться в кабинет, но и туда из спальни явственно доносились крики Катерины. Каждый раз лицо Александра искажалось: