– Не могу это слышать. Все я виноват!
Николай спокойно принес водки, налил, заставил Александра выпить и закусить огурцом.
– Бедная Катенька, жена моя, – заплакал Александр.
Николай достал портсигар, закурил и подошел к окну. Боялся, что Александр догадается о его чувствах: он готов был бежать к Катерине, помогать ей, держать за руку.
Катерина кричала. Было слышно, как ее под руки, что-то приговаривая, водили по комнате. «Ты все равно потеряешь его», – зловеще стучали в ее ушах слова ведьмы.
– Господи, возьми меня, меня, грешную, но спаси его! – взмолилась Катерина.
– Отоприте все замки, откройте двери! – распорядилась Клопиха, прибежавшая на крик.
Александр с Николаем бросились открывать все сундуки, шкафы и двери в усадьбе.
Было за полночь. Роды затягивались – ребенок не появлялся. В кабинет пришла измученная Агафья:
– Ехайте к батюшке – пусть Царские врата откроет и молебны прочитает святым Варваре и Катерине.
Александр в забытьи сидел за столом. Николай подхватился:
– Я сам, ты тут оставайся!
Николай понимал: если повитуха попросила открыть Царские врата, да еще посреди ночи, дело плохо – Катерина не могла разродиться.
Пока Николай ездил в церковь, Катерину заставляли ходить вверх-вниз по лестнице, дуть в бутылку, окатили ледяной водой из ушата. Ничего не помогало: схватки затягивались.
Когда Николай вернулся, Катерина все еще не родила. Александр в оцепенении сидел в кресле: страх потерять жену, ее крики за стеной обездвижили его.
– Вот что, барин, – мокрая от пота Агафья вошла в кабинет. – Ты зайди в спальню-то. Есть такое средство. Она тебя напужается и родит – повитуха так велела. А ты, – она кивнула на Александра, – снимай штаны и переодевайся во все женское, Катьке легче рожать будет. – И Агафья бросила в него что-то из своей одежды.
– Правда? – не понимал Александр.
– Егоровна приказала – правда.
Александр стал послушно стаскивать штаны. Николай поплелся за кухаркой в свою спальню. Спальню, куда он надеялся привести Катерину в качестве своей жены. В спальню, где она должна была рожать его детей. И вот она здесь, рожает. А его, Николая, ведут сюда в качестве пугала, чтобы она скорее родила.
Катерина, лежа в кровати, слабо стонала. Силы ее были на исходе. Увидев Николая, она всполошилась:
– Ай, нет! Уведите его! Пусть не смотрит!
– Тужься, тужься! – закричала на нее Егоровна. – Ах, молодец! Вон головка пошла!
– Все, уходи, уходи, барин! – стала выпроваживать его Агафья.
Выходя за дверь, Николай услышал на спиной детский плач.
– Мальчик, здоровенький, – объявила повитуха.
Николай закрыл за собой дверь. Ну вот и все. Сделал свое дело. Она жива. Ребенок здоров. Она теперь мать. Слава Богу за все.
Катерина смутно видела, как ее и младенца окропили святой водой. Потом ребенку перерезали серпом пуповину, перевязали материнским волосом. Повитуха облизала голову ребенка, сплевывая на левую сторону – «чтобы спокойный был». После этого Егоровна с помощью Агафьи стала обмывать его в воде, куда положила соль, куриное яйцо и серебряную монету – от болезней, чтобы был здоровым, белым, чистым и богатым.
Купая, Егоровна приговаривала: «Мыла бабушка не для хитрости, не для мудрости, мыла ради доброго здоровьица, смывала причище, урочище, призорище».
После купания новорожденного завернули в рубаху Александра, «чтобы батя любил». И вот ребенок с усердием сосал грудь. Крепенький – так сильно вцепился в нее. Катерина с удивлением рассматривала сына: крупный, длинненький, не верилось, что он мог помещаться у нее в животе. Она с нежностью провела кончиками пальцев по его еще мокрым волосикам – их оказалось много, они были темными, и там, где пушок уже высох, стал заметен медный отлив. «Похож на отца», – с гордостью подумала Катерина.
Она почти не чувствовала, как Егоровна извлекала послед, приговаривая «кыс-кыс-кыс» и подергивая пуповину.
Агафья позвала Александра и, вручив ему горбушку хлеба с солью и перцем, наказала:
– Чтоб знал, как горько и солоно пришлось Катьке!
Александр, сам себя не помня, все еще пьяный и нелепый, в женской одежде, проглотил хлеб, не поморщившись, и дрожащими неловкими руками взял ребенка на руки:
– Мой сын! Ты – Сандалов! Запомни это!
Катерина засмеялась. Боль ушла. Словно не было всех этих мучительных часов, пока она находилась на краю, на грани жизни и смерти. Наступило облегчение, душа наполнилась тихой радостью.
Пришел Николай и заглянул в спальню:
– Ну, можно и мне на богатыря посмотреть?
Александр торжественно передал ему ребенка:
– Вот. Знакомьтесь – это Александр.
– Александр? Как и ты? – удивился Николай. «Ох, как похож на отца – ничего от Катерины», – кольнуло его.
– Да, у нас в семье старшего сына как отца называют – традиция такая. Вот и я Александр Александрович, и он Александр Александрович.
– Плохая примета, – чуть слышно прошептала Агафья.
Ребенок заплакал, и Николай заторопился передать его матери. Катерина хотела дать ребенку грудь, но смущалась присутствия Николая. Он все понял и, кашлянув, засобирался из комнаты, окликнув Александра:
– Нам пора в Старицу – Ермолай уже запряг.
– Как? Так скоро? – растерялась Катерина.
– Все будет хорошо, не волнуйся, – успокоил ее Николай. – Прощай, Катерина. Если призовут меня сегодня, я матери письмо напишу, как и чем тут распорядиться. Не успел сегодня ночью… А пока с детьми попрощаюсь. Надо еще в Малинники по пути заехать. Жду тебя внизу, – сказал он Александру.
Александр поцеловал Катерину и младенца, повитуха вручила ему что-то теплое, сочащееся, замотанное в тряпку:
– Пока не уехал, закопай-ка послед под молодым деревом и скажи: «Месту гнить, ребенку жить».
Александр схватил сверток и вышел.
– Хорошо хоть, сына увидел, – шепнула ему вслед повитуха.
Катерина заплакала. Ей было страшно, она боялась никогда больше не увидеть мужа. Мысль об этом казалась дикой: неужели можно в один миг все потерять?
– Ну-ка не реви, – спохватилась повитуха. – Молоко пропадет! О чем думаешь? О ребенке думай. Ты теперь – мать. Вот сегодня в баню пойдем живот тебе править, бинтами замотаем – ты у нас еще шесть недель полумертвая, беречь тебя надо.
К вечеру Николай с Александром вернулись. Николай пока оставался в запасе, а Александр записался вольноопределяющимся и 21 июля должен был явиться в уездное присутствие на сборный пункт, а оттуда уже отправиться в учебную команду, а после – на фронт. Петр Петрович тоже записался вольноопределяющимся и в тот же день отбыл из Старицы, как и Григорий Иванович. Павла пока не мобилизовали. Фриценька, провожая его в Старицу, устроила скандал:
– Как? Ты будешь убивать моих соотечественников. Я уйду от тебя, Пауль.
К счастью, тем же вечером Павел вернулся в Курово-Покровское, не убив ни одного немца, и хрупкий мир в семье был восстановлен.
Катерине и Александру предстояло провести вместе два дня. И дни эти оказались нелегкими для обоих. Сандаловы остались во флигеле управляющего, где провели самые лучшие, первые месяцы после свадьбы. Решили, что Катерина пробудет здесь до того времени, когда вернется Александр, ведь жить одной с ребенком на хуторе, тем более во время войны, небезопасно. Никто не знал, что случится дальше, как долго продлится война и придет ли немец в эти края.
Ребенок оказался неспокойным, просыпался и плакал, стоило лишь положить его в люльку. Катерина измучилась: приходилось круглые сутки держать его на руках, качать и кормить грудью – ничего другого не оставалось.
Агафья приходила помочь, вздыхала и говорила, что надо звать Вовиху, но Александр запрещал.
Находясь между сном и явью, в полузабытьи, Катерина чувствовала, как по капле уходит их время. Александр нервничал и судорожно хватался наставлять ее, как ей жить дальше, без него, пока он на войне, но Катерина всякий раз принималась плакать, ребенок просыпался и тоже плакал, и Александру снова и снова приходилось утешать жену, уверять, что война скоро закончится и он вернется, что не может иначе – его долг защищать родину, а значит, и семью.
Катерина видела, что Александр хотел бы напоследок овладеть ею, как прежде, в те недолгие месяцы до беременности. Но она кровоточила и боялась этого. К тому же отец Ефрем предостерегал: нельзя допускать мужчину до сорока дней – грех. Но в то же время как можно было отказать мужу, который уходил на фронт? А вдруг Бог накажет, и его там убьют из-за того, что согрешили? Катерина терзалась в сомнениях. Но не в их силах была что-то изменить: как только Александр принимался обнимать Катерину, как только она пыталась положить ребенка, тот просыпался и оглашал своим густым ревом тишину флигеля.
Решили крестить младенца, пока Александр не уехал. Катерина осталась дома – до сорока дней она считалась нечистой и не могла войти в церковь, пока священник не прочтет над ней разрешительную молитву.
Крестными Александр попросил стать Николая и Агафью. Те не отказали. Но Агафья из церкви вернулась молчаливая и подавленная: во время крещения комочек воска с прядью ребенка, отрезанной отцом Ефремом, не поплыл, как обычно, а утонул, что стало еще одним дурным знаком в судьбе маленького Саши.
Когда Катерина спросила, как прошли крестины, Агафья, отдавая ей младенца, ответила:
– Да как прошло? Хорошо прошло: всю службу, родимый, плакал, у Боженьки для себя лучшей доли просил, – и пошла накрывать праздничный стол.
На следующий день Александр, провожаемый слезами Катерины, благословив ее и Сашу, вышел из дома.
Клопиха, на пороге прощаясь с Александром, сказала:
– Запомни молитву такую:
Щит мне подруга,
Христос мне защита,
Иду я, и везде мне путь
И светлая дорога.
Аминь. Аминь. Аминь.
Агафья приготовила Александру хлеб и соль, которые он должен был взять с собой в дорогу.