Крестьяне, когда-то равнодушные к политике, с начала войны не пропускали ни одной газеты или листовки, появившейся в селе. Новости будоражили Берново.
– Один пошел?
– Почему ж один? С Кланей! Эх, кабы не дети, сказала бы… – потрясла кулаком Агафья.
Вдруг послышался шум в передней – кто-то вошел. По полу дробно застучала палка вперемешку с неровными шагами.
Агафья испугалась:
– Ой, чужой кто-то!
Наташа закричала:
– Папа! Папа! – И бросилась к двери.
И действительно, вошел Николай.
– Ну з-здравствуйте…
– Господи бласлави, хозяин вернулся! – перекрестилась Агафья.
Катерина, не отряхивая мучных рук, опрометью бросилась к Николаю и прижалась к его груди. Николай, радостно улыбаясь, обнимал ее, Наташу, целовал их макушки, щеки.
Катерина, опомнившись, освободилась из его объятий. Сердце сжалось. Ее поразило, как сильно изменился Николай: он стоял в заснеженной шинели, беспомощно опираясь на палку, на лбу выступил пот. Заметно, что даже те немногие шаги от повозки до кухни дались ему с большим трудом. Он сильно похудел, кожа на лице и руках была обветренной и покрасневшей, а губы – потрескавшимися и воспаленными.
– В-вот я и дома, родные мои. Р-рады ли вы мне? Н-не ожидали? – Николай обнимал Наташу и манил оробевшего Никиту: ну иди, иди же ко мне.
Но мальчик, забывший за это время отца, испугался его и жался к Катерине. Катерина в нерешительности отряхивала дрожащие руки от муки, не в силах что-либо сказать. Маленький Саша, почувствовав всеобщее волнение, вцепился в материнскую юбку и начал всхлипывать.
– Папа, папа, а я твою книгу про Робинзона Крузо, что ты мне оставил, всю-всю прочла, – радостно доложила Наташа, – сама.
Привыкшая заниматься только собой и своими забавами, девочка словно не чувствовала, сколько времени прошло с тех пор, как она не видела отца, и не замечала, что с ним что-то не так.
– Ты же умница у меня, – похвалил ее Николай.
– Надо же, как вышло: на Сретенье и встретились. Ай да подгадал, Николай Иваныч! – радовалась Агафья.
– Николай… живой… – смогла наконец сказать Катерина и заплакала.
Тут же раздался рев Саши и Никиты, которые, глядя на плачущую Катерину, решили, что случилось что-то плохое и страшное.
– Папа, папа, и «Остров сокровищ» тоже сама! – попыталась перекричать младших Наташа.
Николай рассмеялся, поставил трость у скамьи и подошел, хромая, к ревущим мальчуганам:
– Это ч-что за сырость вы тут развели на палубе? Отставить!
– Есть отставить, – заулыбался Никита, который любил играть в матроса, представляя себя вместе с отцом на корабле. Катерина поставила портрет Анны и Николая в детской и каждый день напоминала детям молиться о здравии родителей. Маленькие Вольфы и Саша теперь жили в одной комнате: топить отдельно флигель Катерина не могла – нужно было беречь дрова. Там же, у изголовья Сашиной кроватки, стоял портрет Александра. «Папа, папа», – указывая пальчиком, повторял мальчуган.
– А ты-то как п-подрос, крестник, – сказал Николай, гладя по голове кудрявого с медным отливом в волосах Сашу.
Николай, утирая со лба испарину, присел на скамейку. Катерина отметила про себя его нездоровую, проступающую через обветренную кожу, бледность.
– Н-ну к-как вы тут без меня? – спросил он, глядя на Катерину.
– Мы хорошо, только, как от вас вестей не стало, волновались, – сбивчиво ответила она.
– В госпитале был, не мог писать какое-то время.
– Ранен? – прошептала Катерина.
– Немного. Подбили все-таки немцы.
Катерина обессиленно села на лавку, укрыв лицо руками, плечи ее затряслись.
Агафья засобирала детей из кухни:
– Пойдемте, папаше передохнуть надобно.
Николай сел рядом с Катериной и ласково обнял ее за плечи:
– Ну ч-что ты? Зачем плакать? Я же ж-живой.
– От радости. Чего уже только не передумала, пока письма от вас ждала. А сегодня в церкви вдруг подумалось, бес попутал: за здравие свечку ставить или за упокой?
– За з-здравие, спасся я, как видишь. Хромой, п-правда, остался, з-заикаюсь, зато живой! А? – Николай весело подмигнул Катерине. И серьезно добавил: – Н-нет ли вестей от мужа? Ты мне не писала.
Катерина потупила взгляд.
– Катерина? Что?
– Не знаю я. Так и не пишет.
– Я справлялся в военном присутствии – в списках погибших его нет.
– Он вернется. Обязательно.
Николай замолчал. Надежды, что Александр жив, было мало. Но как сказать об этом его жене?
– Что же дальше будет? Скоро война кончится?
– Не знаю. Тяжелые времена ждут нас, Катерина. Но д-долгий это разговор.
– И правда, вы же устали с дороги.
– Пойду в кабинет – там мне привычней будет. Натоплено там?
– Но… я…
– В чем дело?
– Там вещи мои – я живо перенесу. Перешла туда из флигеля, дрова экономим: живем теперь в нескольких комнатах. Не написала – волновать лишний раз не хотела.
– П-понятно. Это ты правильно распорядилась. Как всегда. Я очень благодарен тебе, Катерина. За все.
Он знал, что только благодаря Катерине хозяйство не развалилось и у детей всегда был хлеб. Николай получал письма, написанные аккуратными печатными буквами, в которых Катерина сообщала о детях и о положении усадьбы.
Уже весной 1915 года стало понятно, что засеять столько же, сколько раньше, невозможно. Хоть губернатор в «Тверских губернских ведомостях» и напечатал обращение помогать в посевных работах «семьям лиц, призванных на фронт», солдатки понимали, что рассчитывать могут только на себя и друг на друга. У многих к тому времени армия мобилизовала лошадей; плуги, бороны выходили из строя, а чинить было некому и нечем. В первое военное лето кое-как выстояли. Солдатки работали от зари до зари, но сдюжили. А осенью рабочих рук стало еще меньше: в сентябре из Старицы отправили семьсот человек рыть окопы в Псковскую губернию. Катерина едва не выла от отчаяния: дрова на зиму заготовить не успели – рук и так не хватало, – рассчитывали на осень.
В ту же пору пришла весть о военнопленных, которых сложно стало размещать в Старице. Набравшись мужества и помолясь, Катерина сама отправилась в уезд. Услышав, что она управляющая у Вольфов, ее едва не подняли на смех, но Катерина все-таки убедила дать ей пятьдесят военнопленных для разработки леса на дрова. Поселила пленных в построенной на берегу Тьмы так и не использовавшейся толком больнице. Эти несколько месяцев оказались нелегкими: пятьдесят мужиков, черноволосые венгры и болгары, будоражили село. Солдатки, год не видевшие своих мужей, бросив работу, бежали к больнице «хоть посмотреть». Много шума наделала история вдовой солдатки Фроськи, которая, потеряв мужа в первые дни войны, год не снимавшая по нему траур и больше всех голосившая на панихидах по убитым на войне воинам, вдруг заневестилась и собралась замуж за венгра Аттилу. Даже прошение тверскому губернатору подали, но никто им, конечно, не разрешил – иноверец, да еще пленный, где это видано? Так и стали «сожительствовать незаконно» в доме у Фроськи на окраине Заречья, пока он не вернулся на родину к своей венгерской семье.
Но самым большим потрясением стало бегство Фриценьки из Курово-Покровского. Неожиданно овдовев в начале войны, она сильно горевала по Павлу. В мае 1915-го случился антинемецкий погром в Москве, и очень скоро такие же настроения достигли Тверской губернии. Несмотря на то, что Фриценька Вольф была вдовой офицера, русского дворянина, погибшего на войне, стали поговаривать, что она немецкая шпионка. «Ладно бы по мужу она Вольф, так ведь в девках-то и вовсе фон Баум была!» – не унимались злые языки. Откуда и от кого они узнали эту деталь биографии Фриценьки – Бог весть.
Все работники ушли от нее, крестьяне отказывались наниматься, и потихоньку, все более и более открыто, стали воровать, выпускать пастись коров на ее посевы. Даже Катерина не смогла уговорить берновских идти работать на немку. Однажды Фриценьку, по обыкновению вышедшую фотографировать на пленэр, окружили местные крестьяне и бесцеремонно забрали фотоаппарат. Половину их слов Фриценька не разобрала, но смысл был понятен. После этого случая ее и без того подвижная психика пошатнулась, эксцентричный характер усугубился: крестьяне заговорили, что барыня стала выходить во двор абсолютно голой, помешалась немка.
Среди пленных венгров и болгар случайно оказался единственный немец, 20-летний солдат Роберт, – обычно немцев усиленно охраняли и не отправляли так запросто, практически без охраны, в село. Фриценька, прослышав, что среди рабочих в Бернове появился соотечественник, уговорила Катерину отпустить его к ней на работы: жаловалась, что уже больше года не могла писать письма своей родне, страдала от одиночества и что очень хотела услышать наконец родную речь. Сердобольная Катерина, крестьянка, к которой пришла просить барыня собственной персоной, да еще и расплакалась перед ней, не могла не согласиться отпустить немца в запущенное Курово-Покровское. Но через неделю усадьба оказалась пуста. По виду разоренной, смятой, пропитанной потом (и не только) постели сметливые бабы сделали вывод, что молодой солдат совсем не грядки барыне пахал.
Как удалось двум немцам скрыться в самый разгар войны с Германией, осталось загадкой. Даже в порыве страсти немка оказалась расчетливой. Говорили, что полудурочная, как все думали, 35-летняя вдова и вправду оказалась шпионкой, продала фамильные драгоценности и смогла справить себе и молодому любовнику поддельные паспорта, по которым сбежала с ним в Финляндию. Катерине чудом удалось избежать наказания за побег пленного.
О чем-то Николай уже знал, что-то он понял сейчас из тех нескольких фраз, которые сказала ему Катерина. Николай, думая о трудностях, через которые прошла эта хрупкая, любимая им женщина, молча взял ее руки и поцеловал.
– Пойду передохну. Туда мне, к-калеке, и дорога теперь – лежать. Попроси Петра Петровича ко мне зайти – я не до конца, как видишь, поправился.
– Давайте помогу вам подняться.