Стояла душная июньская ночь, когда воздух лениво замирал на месте и не двигался, не приносил долгожданную прохладу даже с наступлением темноты. В Сандалихе легли спать. Агафья после тяжелого дня прикорнула на кухне – оттуда доносился ее усталый храп.
Катерина долго не могла уснуть и ворочалась на жаркой, топкой перине: в преддверии близких родов ее мучили изжога и мысли, как жить дальше.
Землю сандаловского хутора до этой поры пока никто не трогал, хотя крестьяне не терпели хуторов и отрубников и хотели бы вернуть Сандалиху в общину, за что несколько раз высказывались на собраниях. Но пока не решались – боялись и уважали бывшего управляющего. К тому же помнили, как он выступал за большевиков.
Весной с трудом удалось отсеяться. Продотряды изымали хлеб: выделяли двенадцать пудов зерна на едока, а все остальное забирали, оставляя деньги или квитанции, за которые ничего нельзя было купить. Запасы, сделанные прошлым летом и осенью, съели, а нового урожая нужно было ждать. Агафья, изловчившись, научилась варить суп из крапивы и щавеля, чем и спасала семью. Но Катерина знала: в деревне уже голодают, еще немного – и голод доберется и до Сандалихи.
Александр, как теперь повелось, устроился отдельно за перегородкой. По-прежнему говорил, что беспокойно спит и не хочет тревожить, но Катерина знала, что он привык один и что ее близкое присутствие ему в тягость.
Саша сопел возле Катерины. Детское мерное дыхание успокаивало, убаюкивало ее. От жары Сашина голова вспотела, и его волосы, как перышки мокрого воробья, слиплись на лбу. Катерина заботливо погладила его мокрую макушку и машинально поцеловала в лоб – нет ли жара.
Катерина вспомнила Николая. Каждый вечер перед сном молилась о нем. Как-то он там, в далекой стране, на чужбине? Как-то там дети? Хорошо ли устроились? Не голодно ли им?
Катерина понимала, что никогда больше не увидит их, ни детей, ни Николая, но эти воспоминания грели ее, возвращали в довоенное время, когда она была счастлива.
Внезапно послышался тихий, но настойчивый стук в окно. Александр выглянул – у окна стояла запыхавшаяся Глаша. Едва вбежав на крыльцо, выпалила:
– Митрий сегодня хвастался, что идет Сандалова арестовывать – дед Комар сам слыхал.
– Митрий? Как он может меня арестовать? – удивился Александр.
– Так он теперь председатель комбеда. Будет излишки хлеба по деревням у зажиточных забирать. Он, с ним милиционер и красноармейцы.
– Ой, чуяло мое сердце, – перекрестилась Агафья.
Александр взял на руки спящего Сашу и передал его Агафье:
– Идите в лес, обождите там, если арестуют, так только меня одного.
– Кто ж дите с бабой беременной тронет? – возразила Агафья. – Да и не за что арестовывать-то…
– Идите – сказал! – повторил Александр.
– Саша, я без тебя не пойду! – взмолилась Катерина.
– Пойдешь! Тебе рожать вот-вот! Эх, бабы! – Александр силой вытолкал Катерину с Агафьей и Сашей за дверь.
Катерина обняла Глашу:
– Возвращайся скорее домой, беги!
Дверь распахнулась без стука, звякнув железным засовом, – в кожаных, начищенных до блеска сапогах, и в черной, кожаной не по сезону куртке с латунной пятиконечной звездой на груди не спеша, хозяйским шагом, вошел Митрий. За ним ввалились вооруженные винтовками красноармейцы с Ермолаем в милицейской форме во главе.
– Ну, здравствуй, враг народа, – сказал Митрий Александру, попутно обшаривая взглядом дом. – А где ж жена твоя?
– Нет ее, у матери она, – спокойно ответил Александр.
– Понятно. Найдем – это мы умеем. – Красноармейцы, которые пришли с Митрием, рассмеялись.
– Ну так что насчет излишков хлеба ты нам скажешь?
– Нет его у меня. Изъяли уже.
– А слышал ты про декрет, в котором говорится, что имевших излишек хлеба и не заявивших о нем в недельный срок следует считать врагами народа? И что враги народа подлежат революционному суду и тюремному заключению на срок не менее десяти лет, бесплатной реквизиции хлеба и конфискации имущества? Как тебе такой расклад? – осклабился Митрий.
– Слышал про такой декрет, но никакого отношения он ко мне не имеет.
– Как же не имеет? А давай посмотрим, сколько у тебя там чего, – сказал Митрий, попутно роясь в комоде, где лежало нижнее белье Катерины.
Александр рванулся к нему, но Ермолай остановил, направив винтовку.
В это время Кланя ввела сопротивляющуюся Глашу.
– Вон, смотрите, шалаву вам привела. Пыталась убежать.
Худенькая, скромная туповатая Кланя, дочь революции, за это время заматерела, обрезала волосы, стала небрежно курить папиросы одну за другой и носить красную косынку.
– О! – обрадовался Митрий, увидев Глашу. – Так то ж сестра! Похожа. А я и не видел тебя толком – все мимо да мимо езжу, а времени нет. Надо же! Страсть как похожа! – Митрий как будто забыл, зачем пришел.
– Ну, так это, – вмешался Ермолай, – будем шукать-то?
– Пошукать-то пошукаем, а ты пока тут эту кралю-то задержи, – показал на Глашу Митрий.
– Отпусти ее, она тут при чем? – вмешался Александр. – Хочешь меня арестовывать – так арестовывай, а девку отпусти.
– Я к сестре приходила, пойду я, – не теряла надежду уйти по-доброму Глаша.
– Это мы потом решим, что к чему, – отрезал Митрий. – Так говоришь, к сестре приходила? А муж ее говорит, у матери она. Странно как-то получается, а, голуба? – спросил он Глашу.
Красноармейцы, которые прибыли вместе с Митрием, под руководством Ермолая обшарили амбар, залезли на чердак и в подпол – но нашли хлеба всего пуд.
Митрий бесился от ярости:
– Где? Куда перепрятали? И где жена твоя? Где она?
– Жена-то моя здесь при чем? – не понимал Александр.
Катерина с Агафьей стояли в лесу за деревом. Отсюда хорошо просматривалось крыльцо их дома. Увидев, что Агафья устала держать Сашу, Катерина села на землю и устроила спящего ребенка у себя на руках.
– Что там видно, Агаша?
– Бегают туда-сюда, ищут. Ермолай там, собака! И Кланька, блядь эта.
– Ничего они не найдут – нет у нас ничего, – сказала Катерина.
– Вот Глашу вывели.
– Глашу? Как Глашу? – чуть не выронив Сашу, испуганно вскочила Катерина.
Митрий через двор тащил за волосы плачущую упирающуюся девушку к своей лошади. Глаша кричала и пыталась вырваться. Митрий наотмашь ударил ее по лицу и перебросил ее тело, уже бесчувственное, через седло. Красноармейцы курили и посмеивались, подбадривали Митрия:
– Как же ты ее теперь-то будешь?
– Аль и так хорошо?
Митрий недобро зыркнул на приятелей:
– А ты пока жену его подожди, – сказал он Ермолаю, стегнул лошадь и ускакал.
В дверях виднелся силуэт Александра и наведенная на него винтовка Ермолая.
Агафья зажала рот Катерине:
– Молчи, молчи, про детей помни. Авось обойдется.
Катерина хотела бежать за Глашей, но Агафья силой удержала. Катерина беззвучно закричала: ярость переполняла ее.
– Агаша, рожаю, – в ужасе прошептала она.
– Господи помилуй, – шепотом отозвалась Агафья. – Что делать? В дом нельзя – там Ермолай.
– Идем дальше в лес, – решила Катерина.
– Что – с Сашей? – забеспокоилась Агафья. Мальчик крепко спал. Но что делать, если он проснется, пока Катерина будет рожать?
Катерина укутала Сашу в шаль и оставила спать под деревом.
Агафья украдкой пробралась в баню и сгребла ворох белья, сложенного на лавке.
Схватки становились все сильнее и чаще, Катерина то и дело останавливалась, опираясь за ствол ближайшего дерева и с трудом сдерживалась, чтобы не закричать.
Наконец добрели до лесного озера, где Катерина когда-то плавала с Александром.
– Я больше не пройду, – созналась Катерина. – Чую, совсем скоро.
Агафья подстелила на землю простыню, захваченную в бане.
– Давай, милая! Даст Бог, никто не услышит тебя здесь.
Катерина легла на землю. Верхушки деревьев тревожно качались у нее над головой, просвечивая редкие тусклые звезды.
Боль становилась нестерпимой, живот будто разрывался на части:
– Я не смогу, не смогу! – заплакала Катерина.
– Сможешь, сможешь, – успокаивала и гладила ее по животу Агафья, потом, залезла рукой ей под юбку, – ты тужься, тужься, Катька, скорей – головку чую!
– Ай, мама моя родная! – закричала Катерина, изо всех сил закрывая себе рот. И тут же лесная поляна огласилась плачем младенца.
Агафья подхватила его на руки и быстро закутала в простыню.
– Кто хоть? – устало спросила Катерина.
– Малец, – доложила Агафья. – Если ничего в темноте не спутавши. Только вот что с пуповиной делать, не пойму? Перерезать нечем…
– Перегрызу.
– Ты что?
– Ничего. А что же еще делать?
Катерина взяла на руки плачущего младенца и с облегчением сунула ему в рот набухшую от молока грудь. Ребенок жадно присосался, больно прикусив ей сосок. Катерина вскрикнула от неожиданности. Ощупав маленький рот, удивилась: сын родился с зубами. Накормив младенца и дождавшись, пока он уснет, Катерина на ощупь перевязала пуповину лентой, которой были скреплены косы, и, перекрестившись, перегрызла тонкую, покрытую слизью, кожицу.
Начало светать. Катерина с сыном на руках и Агафья осторожно возвращались к дому, прячась за деревьями. Серый, все еще сумрачный свет едва проникал сквозь густую листву. Катерина всматривалась в лицо ребенка – несмотря на чувство опасности, которая была совсем рядом, очень хотелось узнать, какой он, какого цвета у него волосики, какие глазки.
– Катя-а-а-а! – послышался из леса голос Александра.
Катерина отозвалась. Вскоре из леса выбежал взволнованный Александр и раздраженно закричал на женщин:
– Я с ног сбился, пока искал вас. Где вы были?
– У озера, – тихо прошептала Катерина.
И тут он увидел маленький сверток, перепачканный кровью:
– Да как же это? Когда?
– Будет вам, Сан Саныч, вон радость-то какая, – вмешалась Агафья. – С сыночком вас поздравляю.
Александр молча, дрожащими руками, взял сверток у Катерины. Ребенок проснулся и громко закричал, возвещая рассветную тишину о своем рождении, заявляя на нее свои права.