Добравшись по рыхлому снегу до поля, где шли особенно жестокие бои, женщины заплакали. Ужасающая своей нереальностью картина предстала перед ними: мертвые лежали везде: на бескрайних полях, в глубоких оврагах, в посеревших за зиму стогах сена, куда раненые заползали, чтобы замерзнуть, не дождавшись помощи. Немцев было особенно много, в несколько раз больше наших: легко одетые, многие замерзали, не успев ни разу выстрелить.
Мертвых обледенелых солдат грузили на санки и тащили к выдолбленной в промозглой земле братской могиле. Школьники впрягались по восемь человек – так было тяжело. Дети помладше под присмотром бойцов собирали у убитых документы и личные вещи. Иногда удавалось находить кусочки сахара вперемешку с махоркой или сухари – их тут же съедали.
Немцев сваливали в яму, не отметив ни крестом, ни каким-нибудь другим знаком. Всем хотелось забыть, что враг был здесь, на этой земле.
Хоронили, выбиваясь из сил, плача, несколько недель. Каждая думала о своем муже, сыне, брате или отце: «И моего, если не дай Бог, убьют, похоронят по-человечески».
За заботами Катерина не сразу обратила внимание, что дочь изменилась, притихла, стала мыться в бане отдельно, после всех. В доме Глаша ходила, накинув шерстяной платок, который чудом удалось отыскать среди старых вещей после грабежей немцев. И вот как-то Катерина крутилась у печи и случайно задела живот Глаши, которая проходила мимо. Сразу все поняла:
– От кого?
– От Клауса, – спокойно ответила Глаша.
– Так это когда ж? – в ужасе прошептала Катерина.
– Тогда ж, аборт поздно делать – я у бабки одной была.
– Что ты говоришь, грех какой!
– А жизнь мою губить – не грех? Кто меня теперь замуж возьмет?
– Я думала, капитан твой предложит, что бегал за тобой.
– Предложит! – передразнила мать Глаша. – Как узнает, так сам же меня и пристрелит. Отказала я ему.
– Что же делать теперь, доченька? Значит, родишь, мы о вас с ребенком заботиться будем. Поднимем как-нибудь.
– Смотрю на тебя, мать, и удивляюсь. Как будто грамотная, а не понимаешь.
– Что же я понять должна? Ты объясни.
– В город мне надо. В Торжок. Рожу – ребенка в детдом. Вернусь – и никто не узнает, даже папа.
– Да как же так? Своего ребенка – и в детдом? Неужто у тебя сердца нет?
– Мне о себе подумать нужно. А с прицепом, тем более немецким, мне край.
– Глаша, милая, все уладится, все к лучшему!
– Ты всю жизнь с такой философией живешь. И что? К лучшему? Довольна ты жизнью своей?
– Слава Богу за все, – ответила Катерина. – А ты ребенка трогать не смей!
– Помоги мне, мама, – взмолилась Глаша и заплакала. – Что делать, ума не приложу!
– Ну конечно, помогу, – сказала Катерина и обняла Глашу. – Что-нибудь придумаем.
В тот же вечер Катерина пошла к Саше. Только сыну она доверяла так же, как себе. К тому же она была уверена, что он никогда не предаст Глашу.
Саша как раз выходил из госпиталя, направляясь к себе домой:
– Какой срок? – строго спросил он.
– С конца декабря, а может, и раньше – не знаю.
– Ну что же – поздравляю, будешь бабушкой.
– Я-то рада любому ребенку, но что ж с Глашей-то будет? Вся жизнь насмарку, сынок.
– Эх, Глаша, допрыгалась, – с тоской сказал Саша. – Жалко ее, но как же можно с немцем? Я знаешь сколько наших ребят с того света вытащил, а сколько у меня прямо на столе умерли? А она в это время с немцем? – Саша достал папиросы и нервно закурил.
– Саша, ты куришь? – ужаснулась Катерина.
– Согласись, мама, это не самая твоя плохая новость на сегодня.
– Что правда, то правда. Так что же делать будем?
– Ну что же – идея отправить ее в город не лишена смысла. Поедет в Торжок, родит, а мы ребенка заберем. Мы с Паней его усыновим – все равно детей нет у нас, а может, и не будет – черт его знает.
Катерина обрадовалась:
– Правда? Но вдруг Паня не согласится?
– Я поговорю с ней, мама. А ребенок ей во благо – займется делом наконец.
– Ну а ты-то сам как? Ведь это же немец, я ничего не скрыла от тебя.
– Это Глашин сын. Это живое. Я врач – для меня нет разницы с точки зрения физиологии, понимаешь? Будет мой сын, русский.
Катерина шла от Саши и гордилась, какой же он у нее благородный. Боже, спасибо тебе, что дал мне такую отраду: сына, на которого всегда можно положиться, опору и поддержку всей семье.
К Первомаю закончили сеять яровую пшеницу, овес и ячмень. Для посевной бабам пришлось на себе таскать зерно за пять километров из Высокого с железнодорожной станции – своего не хватало. Носили по два мешка сразу: один спереди, другой сзади.
Землю пахали на быках, но их было мало. Чаще приходилось самим по два человека впрягаться в плуг и тащить его. Так пахали по пятьдесят соток в день. Под вечер и руки, и ноги дрожали от напряжения. Ладони были стерты до крови, плечи саднили. Катерина вспоминала, как молотила с солдатками в империалистическую, словно от этого зависела тогда ее жизнь. Так и сейчас.
Глаша собиралась после окончания занятий в школе отправиться в Торжок и там родить – Саша уже договорился с врачом городской больницы и со знакомыми, которые приютят ее у себя.
Первомай праздновали скромно: новости с фронта приходили неутешительные – немцы подбирались к Сталинграду и к предгорьям Кавказа. Катерина, Александр, Глаша и Саша с Паней уже сидели за столом, когда пришел Коля.
Он сел, выпил и сразу же заговорил с Глашей:
– Как же так, сестра?
– Ты о чем?
– Сама знаешь.
– Может, не сейчас? – вмешался Саша, который мгновенно понял, о чем пойдет речь.
– Ты вот капусткой закуси, – предложила Паня.
– А, так вы уже знаете? – ехидно заметил Коля. – И наверняка маменька рассказала? – спросил он, глядя на Катерину.
Александр грохнул ложкой об стол:
– О чем вы все сейчас говорите, черт вас подери?!
– Ничего особенного, так, глупости, – попыталась вмешаться Катерина, сверля глазами Колю.
– Конечно, глупости! Дочь ваша залетела от немца, а так, конечно, глупости, – спокойно сказал Коля и наколол ножом соленый огурец.
– Кто тебя просил? – взвился Саша.
– Это правда? – спросил Александр, глядя на Катерину.
– Правда, – спокойно ответила Катерина.
Глаша, всегда решительная и языкатая, молча сидела за столом, опустив глаза.
– Как такое случилось, дочь? – спросил Александр Глашу.
– Силой взял, – вместо Глаши ответила Катерина.
Александр ошарашенно сидел, глядя перед собой.
– Люди в деревне говорят, что гуляла она с ним, – сказал Коля.
– А ты людям не верь, – закипал Саша.
– Мало ли что люди говорят, – вмешалась Паня.
– Я была там. Все видела. Убила я его, – с трудом проговорила Катерина.
– Как убила? – разом ахнули Александр и Саша.
– Немца того. Топором. Прямо там. – Катерина кивнула на комнату.
Она уже без содрогания заходила туда, перестала вспоминать раз за разом, что пришлось пережить в этой комнате. Катерина смирилась с тем, что на ней теперь смертный грех и придется отвечать. Она ни о чем не жалела. Поступила так, как тогда казалось единственно правильным. Она даже обрадовалась, что Александр наконец узнает. Конечно, он был не в себе, не мог образумить, защитить Глашу, но все же рядом, когда нужно, его не оказалось, – всю оккупацию прожил как маленький несмышленый ребенок, о котором приходилось заботиться, а не как сильный мужчина, на которого можно было положиться.
– Папочка, родненький, так вышло, не виноватая я. – Глаша вскочила из-за стола, с рыданием бросилась к отцу и рухнула перед ним на колени.
– Да как же так? Выблядок, да еще от немца? От врага? Это же пятно на всю жизнь, позор для всех нас, это бесчестие, Глаша! Надо было предпринять какие-то меры! А ты о чем думала? – накинулся он на Катерину.
Катерина молчала.
– Стыд-то какой, Господи! – Александр грохнул рюмкой об стол и разбил ее, порезав руку. Кровь закапала на скатерть. Катерина подскочила, чтобы завязать рану платком, но Александр со злостью оттолкнул ее.
– Глаша поедет в Торжок, родит там, а ребенка возьмем мы с Паней, усыновим, и никто ни о чем не догадается, – сказал Саша, радуясь в душе, что предложил единственно правильный выход.
Коля, оглядев всех, сказал.
– Значит, так. Поздно уже ехать в город. Пока вы тут думали да планировали, уже вся деревня знает и говорит. Так вот: ребенка Глашка нагуляла от Михея. Поняли?
– Как от Михея? – растерялась Катерина. – Деда Михея?
– Ему ж сто лет в обед, кто в такое поверит? – удивилась Глаша.
– Я с Михеем договорился, он всем расскажет, что ты ему дала за ведро зерна – не одна такая была, поверят, – сказал Коля. – Ну и ты, как спросят, не опровергай.
Александр изменился в лице:
– И что ж теперь, с Михеем родниться? И ей за старика замуж выходить?
– Нет, ничего не надо, – успокоил его Коля. – Будут говорить, что от Михея, и все тут. С Михеем я сам уже рассчитался – он больше ни на что не претендует.
– Ну и почем же ты честь девичью у него купил? – с горечью спросила Глаша.
– Тебе почто знать? Наделала тут делов! Спасибо сказала бы, – огрызнулся Коля.
– Спасибо, Коля, – вместо Глаши ответила Катерина.
– То-то, мать хоть понимает! – хмыкнул Коля.
– Ну так все равно срам, – вмешался Саша. – Что не с немцем – хорошо, но так или этак – нагуляла.
– Да, от немца нагуляла, не повезло ей, как некоторым, без последствий остаться, – сказал Коля, глядя на Паню. Паня, не выдержав его взгляд, зарыдала.
Саша побледнел:
– Ты что-то хочешь сказать про мою жену?
– Достаточно уже на сегодня, Коля, – вмешалась Катерина. – Да пьяный он, – стала успокаивать Сашу.
– Нет, пусть скажет, у него всегда в запасе найдется ушат дерьма. Так почему же не сейчас?
– И действительно, почему бы нет? – ехидно заулыбался Коля.
– Коля! Прекрати! – закричала Катерина и испугалась: не помнила, чтобы кричала таким страшным голосом.