– Все так, батюшка.
– Мы не знаем, прощен наш грех или нет, поэтому продолжаем каяться и сожалеть о нем всю жизнь.
Катерина плакала. Ей нечего было сказать.
– Помоги тебе Господь, Катерина. А я за тебя помолюсь.
Уходя, Катерина обернулась. Ей показалось, что два ангела небесных поддерживают отца Ефрема под немощные руки, помогают идти по храму.
Победу в деревне ждали, то и дело с фронта писали, что вот-вот, скоро, но пришла она все равно внезапно.
На улице послышался крик: «Бабоньки, война кончилася!» Все село вывалило на улицу, все обнимались, радовались. Катерина плакала и думала о Саше: «Не дожил мой сыночек до этого дня…» Плакали многие. Не было ни одной избы, где бы никого не убила война. В этот же день устроили гулянье: на площади возле церкви поставили столы, несли, кто что мог. «Победа!» – радостно неслось по деревне.
В деревню вернулись саперы. После сражений на полях и в лесах осталось много снарядов и мин: любопытные дети выискивали их, пытались сами обезвредить и подрывались. Война, окончившись на бумаге, все еще оставляла свой страшный кровавый след в деревне.
Возвращались беременные медсестры: «приносили солдат». На почту доставляли посылки с трофеями: в основном с одеждой и обувью.
Пришла такая посылка, набитая ношеными вещами, и от Коли.
Катерина хотела раздать вещи соседям, но Глаша вмешалась и распорядилась по-своему: что-то продала, а что-то стала носить сама.
Вернули библиотеку. Жизнь в деревне оживилась: организовывались танцы под немецкий трофейный граммофон, показывали звуковое кино. Свет обеспечивал движок, а аппаратуру привозили на полуторке. Перед кинофильмом кто-то обязательно выступал с новостями о мире и по стране.
Мужчины возвращались, но мало: полегли под Ржевом. Молодые вдовы, тоскуя по мужскому плечу, тайно встречались с четырнадцатилетними мальчиками, которые выглядели очень взрослыми.
В 1945-м объявили амнистию, в том числе дезертирам. Многие вернулись домой, но долго не задержались: их и детей открыто называли дезертирами, избивали.
Как-то вечером пришла Паня. Прямо с порога заплакала и выпалила:
– Мама, меня замуж зовут. Не знаю, что и делать.
– Ты садись, – пригласила ее Катерина и, усадив, ласково погладила по плечу, – расскажи сперва: кто? Что?
Паня засмущалась, покраснела, укрыла лицо руками:
– И не знаю, как сказать-то.
– Ну что ты, доченька, не чужие мы с тобой. Кто зовет-то тебя?
– Да вот мужчина тут один, солдат. Бездомным остался – всю деревню его подо Ржевом сожгли, никого родни не осталось. Вот и стал по деревням ходить: кому пилы точит, кому самовары лудит. Делал всякую работу: мужиков-то в деревнях мало.
– Да, женщинам одним тяжело приходится, – согласилась Катерина.
– Вот пришел, поработал у меня, да так и остался, – опустив глаза, проговорила Паня.
– Любишь его?
Паня заплакала:
– Люблю. Вы простите меня!
– За что простить, милая ты моя? Сашеньки нет на свете, горе это огромное, но ты молодая, ты живи еще, радуйся, детей рожай.
– Я думала, что прогоните меня, – призналась Паня.
– Что ты? Счастье-то какое! Ты полюбила! Значит, не окостенело сердечко твое, как у Глаши моей.
– Он знает про немца того, – глухо добавила Паня. – Я сама ему рассказала, боялась, что найдутся добрые люди.
– Принял – значит, любит тебя, значит, не сомневайся, выходи за него.
– Спасибо вам, мама. И еще… Не мучайтесь – знаю я про Лёлю. Видела ее.
– Как? – всплеснула руками Катерина.
– Солдаты из госпиталя. Ездила я в Старицу посмотреть. Говорила с ней.
– Зачем? Зачем ворошить? Ведь не воротишь уже ничего!
– Понять хотела, что в ней Саша нашел. Так и не знаю. Но все прошло, не в обиде я. Пойду.
– Ты уж не забывай меня, заходи, почаще заходи, – попросила ее Катерина. – Тебя увижу – Сашу вспомню.
Катерина долго не ложилась спать. Война перекорежила, поломала столько жизней! Невозможно измерить и осознать! Она тяжким грузом еще будет висеть на тех, кто родится и будет жить после. Но через эту беду нашли свое счастье Паня и бездомный солдат. Значит, нашлась ведь крупица надежды в этом море людского горя? Катерина всю ночь вспоминала Сашу. Она все еще мечтала иногда, что где-нибудь в канцелярии произошла ошибка и что сын еще вернется домой, привычно задорно застучат его шаги по их длинному бревенчатому коридору. Саша, Сашенька… Встретил ведь любовь свою перед смертью! Говорила Вовиха, что потеряю его и что еще больнее будет. Права была. Сейчас намного, во сто крат больнее. Катерина редко спала теперь, урывками. Все думала, думала. Вставала ночью поправить одеяло Ванечке, прислушивалась к его мягкому дыханию и снова возвращалась к своим думам. Горе плотным кольцом сковывало Катерину.
Летом, сразу после объявления победы, Глаша поселилась отдельно – сняла половину дома в Заречье. Сына с собой не взяла, сказала матери:
– С тобой ему лучше будет.
Это Катерина и сама понимала: работать Глаша устроилась на почте, стала много пить, материться, возвращалась под утро. По праздникам пела. Большой любовью у нее пользовались скабрезные частушки: «Ой, спинка болит, серединка болит, только там не болит, где мой милый шевелит!» Катерина не узнавала в этой разухабистой бесстыжей бабенке свою нежную девочку. Папину дочку. В Глаше словно что-то надломилось, и она решила: «Ну и пусть! Живу один раз!»
Очень скоро по деревне поползли слухи: Глаша с подругами устроила притон, который прозвали «Девяткой» из-за числа подруг, там собиравшихся, зазывавших на развлечение мужиков. Однажды Катерина побывала там: безвкусно, аляповато обставленная комната, на стенах немецкие гобелены, на столе, покрытом кружевной скатертью, красовался трофейный фарфор. Одеваться Глаша стала модно, вызывающе, не в пример ровесницам, которые шили тапки из парашютной ткани и в них бегали на танцы.
Мать пробовала увещевать Глашу, но она лишь хохотала в ответ. Катерина попросила Александра поговорить с ней, но он лишь процедил:
– Моя дочь для меня умерла.
Вскоре пришло письмо от Коли: дослужился до майора, и ему дали квартиру в Москве, по знакомству взяли на Лубянку. Катерина долго не решалась ему написать, все еще не уходила боль после их последнего разговора. Не могла не думать о том, что, если бы не Коля, Саша остался бы в берновском госпитале, не стремился бы на передовую и не погиб. Ответил Александр, много жаловался на непонимание семьи, на Глашу, на одиночество, и очень скоро Коля стал звать отца к себе в Москву. Александр, недолго думая, засобирался. Уложил чемодан со своими университетскими книгами, спустился вниз и пришел прощаться с Катериной:
– Еду к Коле жить. Здесь не могу больше.
– Как же ты? А я как?
– Мне тошно здесь. Я здесь все ненавижу. И тебя тоже.
С этими словами Александр вышел из дома и отправился на станцию.
Катерина вышла на крыльцо и смотрела, как он уходил. Столько лет вместе, столько пережили. Оплакали сына. Потери, революция, войны. Может, и не жили душа в душу, но все же детей родили и не были чужими друг другу. И вот сейчас, когда старость была не за горами, муж бросил ее и сбежал как трус. В тяжелое, голодное время оставил с дочерью и внуком. Глаше был нужен строгий отец. Пусть бы отругал ее, даже ремнем бы отходил, ведь именно этого она и добивалась, но только бы не был таким равнодушным. Муж несколькими словами перечеркнул всю жизнь Катерины. Будто все было напрасно.
Через два месяца из Москвы принесли телеграмму, несколько слов о том, что Александр умер от пневмонии и чтобы Катерина готовила похороны.
Через день появилась полуторка с гробом, обитым алой материей. Приехал и Коля. Он сильно изменился с 1942 года, когда Катерина в последний раз видела его: смурной, ни с матерью, ни с Глашей не разговаривал. Вместе с ним была молодая женщина с бегающими карими глазками, которую он представлял соседям как свою жену. «Как странно, – подумала Катерина, – а мы и не догадывались, что Коля женился». Женщина так и осталась безымянной – Катерина не узнала, как ее звали.
Во время похорон Катерина молилась о душе Александра. Они были когда-то счастливы, были. Жизнь прошла. Александра больше нет. Как легко и незаметно можно все потерять! Она вспоминала свадьбу, первую ночь, купание в лесном озере, как муж впервые признался ей в любви. И что же теперь? Он лежал в гробу, такой маленький, неузнаваемый, безобразный. Она не могла отыскать в нем черты мужчины, которого когда-то любила, даже его волосы с медным отливом превратились в ржавую паклю.
Глаша рыдала над гробом:
– Папа, папочка, прости! Папочка, как же я без тебя? Папочка, миленький мой!
Глаша любила отца, и все ее выходки, ее разгульная жизнь были вызовом ему: «Вот, посмотри, на что еще способна твоя дочь!» Глаша ждала, что отец простит и примет ее. Не дождалась. На поминках напилась так, что домой ее отнесли на руках.
Ванюшу на похороны Катерина не пустила – отвела к соседке – ему было уже больше трех лет, а он все еще не разговаривал. Катерина боялась испугать его, жалела.
Уезжая сразу после поминок, Коля молча сунул письмо.
Катерина взяла конверт. Открывать не хотелось. Если бы в нем было что-то хорошее, Коля наверняка сказал бы. Она устала горевать. Ее сердце после смерти Саши онемело. Катерина работала, хлопотала по хозяйству, заботилась о Ванечке и даже смеялась. Но как будто во сне. Ничто ее по-настоящему не радовало и не огорчало. Даже мужа как будто хоронила не она, а кто-то другой.
Уложив Ваню, Катерина зажгла керосинку, аккуратно разрезала конверт и стала читать:
«Милая моя Катя, прости меня. Жизнь наша не сложилась, и виноват в этом только я. Не так я видел мою судьбу, мое предназначение. Хотел справедливости, жить по совести, своим трудом, на своей земле. Но мои идеалы, как ты знаешь, рухнули. Приспосабливаться не мог и не хотел. Так уж получилось, что убеждения оказались важнее всего. Я думал, что все еще успею исправить, что все временно. Но шли годы, я внутренне костенел. Мне понравилось быть одному. Своим равнодушием я хотел наказать тебя, но наказал только себя. Если и была в тебе любовь, я сам разрушил ее. Благодарен, что ты не оставила меня, несмотря на то, что я был жесток к тебе. Ты не выбрала более легкую жизнь, хотя могла бы. Я умираю, и вот к такому итогу жизни пришел: во мне ничего не осталось, даже разочарования.