олубессознательном состоянии. Бросало то в жар, то в холод, мысли разбегались в разные стороны, а под горлом постоянно вертелась противная тошнота. Не сильная, а так… Подташнивало. Поэтому дорога, которая обычно занимала не более сорока минут, обошлась в цельных полтора часа. Дома запер дверь, залез под ледяной душ. И уже потом, приведенный в чувство, взял сумку и снова вышел. Уже сгущались сумерки. Савва сказал, чтобы перед этим днем он не ночевал дома. Зачем — так и не объяснил. „Не лучше ли будет, если я поведу себя естественно?“ — просил Евгений. Савва неопределенно покачал головой. Ну, черт с ним, сказано, значит, сделаем…
Идти по окутанным лиловой полутьмой улицам было вовсе не приятно. Время такое. Каждую минуту ждешь, что из-за угла сверкнет нож и упрется тебе в глотку. И один бог знает, чего захочет злоумышленник. На газовый баллончик в кармане надежды мало — его еще надо успеть вытащить. Под массивными воротами с эмблемой РУФ кто-то увлеченно блевал. Сгибаясь пополам, хватаясь нетвердой рукой за стальное полотно. Явно со знанием дела. Видно профессионала. Я скривился от отвращения, прошел мимо. Улица Первоапрельская. Днем здесь ходить, безусловно, хорошо тихо, машин нет. А вот вечером… Любителей розыгрышей в темное время суток хватает. Баллончик вдруг стал свинцово-тяжелым: навстречу двигались трое. Они были еще далеко, так что я перешел на другую сторону улицы. Поскорее бы… Стараясь не оглядываться, почти бежал к ярко освещенному Тургеневскому проспекту. И ждал тупого удара в спину. Но, вроде, пронесло. Окунувшись в свет фонарей и витрин, я почувствовал явное облегчение. Даже настроение поднялось. Сел на автобус и подъехал к самой гостинице. Нащупал в кармане ключ с брелком: „315“. Третий этаж. Если учесть, что этажей в гостинице восемнадцать, то мне несказанно повезло. Если вдруг придется подниматься пешком. Обнаружил конверт на свое имя. Открыл уже в номере. Фотографии. Примерно с десяток фотографий того, кого мне придется убить. Убить. За деньги… Это случилось неожиданно даже для меня. Откуда взялся этот молодой человек с блестящими глазами? Он назвался инженером Саввой Георгиевичем Вохиным, сказал, что ему нужна моя помощь как врача. Причем, срочно. Я схватил чемоданчик со своими врачебными принадлежностями, побежал следом за ним. Савва очень искусно сыграл испуг и растерянность. И, свернув за очередной угол, я просто не обнаружил его впереди. Он был сзади. В бок уперлось что-то твердое, явно металлическое. — Наслышаны о твоих успехах, — сказал он. — Первое место, стендовая стрельба. Поможешь нам, понял? Я кивнул. А что мне было делать? Согласился… Уже перед сном наглотался снотворного. Чувствовал, что сам не усну и наутро буду похож на выжатый лимон, на который к тому же наступили ногой. Но сон все равно был мучителен. Угнетенный химией мозг выдавал такие картины, что немудрено наделать под себя. Сколько раз я хотел проснуться, тянул руки вверх в попытке уцепиться за осыпающийся край реальности, но всегда срывался обратно в пропасть. Наконец, действие препарата угасло, в комнату ворвалось утро. Я умылся ледяной водой, что не доставило мне особого удовольствия. Зато привело в чувство. Так, на часах — восемь. Еще успею наскоро позавтракать и добраться до Маяковского. Двадцать восьмой дом… Что же там находится? Наверняка увижу зелено-голубой овал РУФ. Троллейбус катился как назло медленно. Я смотрел в окно, на часы и обливался потом. Десять минут, осталось десять минут… Поскорее бы покончить со всем этим… Интересно, они отстанут от меня или потребуют еще? Наконец-то! Действительно, хмурое серое здание с эмблемой РУФ на воротах. За воротами скорее всего скрывается обширный двор. Так, жилой дом напротив, чердак, разбитое окно. Главное — не попасться на глаза. Если меня заметят, я не проживу и двух часов. В прицеле — висок. А ведь Савва так и не назвал его имени. Объект да объект. Наверняка какой-то малоизвестный, но подающий надежды политик. С ними всегда так обходятся. Не завяжешь отношений с теневой республикой пиши пропало. Эти несколько дней я пытался воспитать в себе уверенность. И мне это почти удалось. Только вот почему дрожит палец на курке? И почему в глазах плавают круги? Бьется мысль: „Я делаю что-то непоправимо ужасное, это грязным пятном ляжет на меня“. Мелькают люди, просто фигуры. Убегают драгоценные секунды, еще чуть-чуть — и все. И придется ждать. Чтобы ничего не сделать? Нет уж. И я выстрелил. Казалось, вся моя душа полетела в голову человека, виновного только в том, что он человек. Машинально схватились за пистолеты телохранители. Поздно. Я осел на пол. Дрожь превратилась в настоящую лихорадку. Меня колотило, как малярийного больного. И одновременно расплывалась в груди та самая грязь, о которой думал мгновение назад. Я вышел на улицу, стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Свернул за угол, сел на автобус и только когда пришел в номер — меня стошнило. Блевал долго, ожесточенно. Показал, наверное, еще больший профессионализм, чем тот, у ворот. Кого убил он? Лучше об этом не думать. Все, это конец. Непослушными пальцами набрал номер. — Алло. — Савва? — Да. — Все. Готово. — Ты в гостинице. Я сейчас приеду. Я уронил трубку и осел на пол. Это галлюцинация или в его голосе действительно звучали дружественные нотки? Мне снова стало плохо. Едва успел добежать до туалета. Выворачивало наизнанку. Гуляла по телу боль. А потом пришли слабость и равнодушие. Я заглотил успокаивающего из аптечки. Поймал себя на том, что собираюсь сожрать целую горсть таблеток, и отбросил их в сторону. Те белыми кругляшками раскатились по полу. Вскочил, принялся ожесточенно топтать их, размалывать в порошок. Через полчаса в дверь постучали. Савва, кто же еще. Те же блестящие глаза и улыбчивое лицо. Подонок. Если бы не слабость в руках, я бы заехал ему между глаз. Он хоть раз кого-нибудь убивал ВОТ ТАК?! Да, наверное, убивал… Он похлопал меня по плечу. — Все нормально, работа выполнена отлично. Ты раньше нигде киллером не подрабатывал? Он усмехнулся. Вполне естественно. Я трясущимися руками повернул ручку замка. Прошелся по комнате. Какая-то сумасшедшая мысль родилась в сознании и, что удивительно, стремительно набирала силу. Росла даже не по минутам, а по секундам. — Садись. Он опустился в предложенное кресло. Я понаблюдал, как закипает вода в чайнике с прозрачным корпусом. Хорошая штука, электрочайник… Поставил на поднос две чашки, хлеб, чайные ложки, нож. — Я бы не отказался от коньячка, — подмигнул Савва, — да и тебе сейчас не помешает. — Не помешает? — переспросил я. — Откуда ты знаешь? — Знаю, — доверительным тоном сказал он. И потянулся за чашкой. А у меня перед глазами встал серый туман. Я и сам не понял, что случилось. Сквозь сизую завесу увидел, как хватает рука нож с подноса, как размахивается и как быстро исчезает лезвие в чьей-то груди. С чуть слышным хрустом. Савва выкатил глаза. Я выдернул нож, ударил еще раз — в живот, потом в горло. На губах Саввы вздулся красный пузырь, лопнул, темная струйка обозначилась на шее. Слава богу, сознание покинуло меня; рука уже готова была всадить этот же нож мне в сердце. Но этого не случилось…
Очнувшись, я понял, что бегу. Такое вот занятное открытие. Я бежал, судя по всему, уже долго, потому как грудь разрывала одышка. Наверное, это и заставило сознание вернуться в измочаленное тело. Осмотрел себя на рубашке, у пояса, маленькое бурое пятно. Никто и не догадается, что это кровь. Обычное пятно. Может, просто пролившийся сок. Прохожие не смотрели на меня дикими глазами, что несколько удивило меня. Бегущий с закрытыми глазами человек — зрелище, скажем прямо, не совсем ординарное. А если у него с подбородка свисает густая, как патока, слюна, так это вообще повод… Я быстренько завернул в какой-то переулок, где свалился на асфальт. Из легких рванулся кашель, перешел в уже привычную рвоту. Правда, желудок как ни тужился, ничего выдавить из себя не смог. Только тонкой струйкой потекла желчь. Бежать. Надо снова бежать и подальше отсюда, пока жив. Пока на своих ногах. Спрятаться, пока не уложили под землю. Интересно, как они собираются обставить ЭТО? Несчастный случай — пьяный водитель, такой же неудачник, как я, которым не жалко пожертвовать? Или, может, неумелое ограбление? Я бы, естественно, начал сопротивляться, может, и свернул бы одному из наглецов челюсть, а тот в благодарность всадил бы в меня пулю. Нормально. И главное — никто бы не удивился. Таких случаев на улицах не счесть. Но бежать не было сил. Ноги не слушались. Надо было не приходить в сознание. Ужасно — чувствовать, ощущать себя жертвой. Это гораздо хуже, чем остаться в одиночестве. Я еще помнил то пожелание: „Никогда не остаться в одиночестве“. Да, теперь-то оно мне не грозит. Компания найдется. Я все же поднялся на ноги, побрел, не разбирая дороги. Попал в подземный переход. На удивление пустой. Только какой-то парень в грязной рваной одежде, судя по всему слепой, бренчал на гитаре под стихи Гумилева. Я встал рядом, заслушался.
Он мне шепчет: „Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?
Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?
Так ли с сердца бремя снимет
Голубой простор,
Как она, когда поднимет
На тебя свой взор?
Ты волен предаться гневу,
Коль она молчит,
Но покинуть королеву
Для вассала — стыд“.
Так и ночью молчаливой,
Днем и поутру
Он стоит, красноречивый,
За свою сестру.
Я выудил из кармана бумажную пятерку, бросил в кепку. Парень смотрел мимо меня. Смотрел… Как может смотреть слепой? Хотя, я так думаю, он видит побольше моего. Я отправился дальше, мимо грязных стен и пустых урн — зато мусор в изобилии лежал на каменном полу. А вослед мне полетел уже Мандельштам:
Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять,
Все большое далеко развеять,