Из глубокой печали восстать.
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю,
Оттого, что иной не видал…
Я забрел в какой-то совершенно невообразимый район, где были одни мусорные баки да старые, обшарпанные многоэтажки. Из подъездов и окон на меня смотрели пустые глаза, обладателей которых я бы мог заподозрить в любви к уколам или ингаляциям. Мне стало одиноко. В груде тряпья рядом с одним из баков что-то робко шевельнулось. Я пригляделся — сверкнула пара глаз. Живых, острых, не то, что эти наркоманские пустышки. Паренек лет четырнадцати. Я подошел поближе. — Эй, иди сюда, — позвал я. Парень явно не из этого окружения. Одежда более-менее чистая и лицо без признаков дебилизма. Он подошел, но стального прута из рук не выпустил. — Как тебя зовут? — Федор. — Откуда ты? По-моему, это место не для тебя. Он сразу как-то оттаял, расслабился. — Я ушел из дому… Нет, меня выгнали… Я видел, что он еле сдерживается. И мне стало его жалко. Наверное, неблагополучная семья, а пацан, по всему видно, умный. У меня оставались в кармане какие-то деньги. Наверное, надо уйти отсюда, не смотря даже на опасность. — Пошли со мной, — предложил я. — Здесь ночевать не годится. Он посмотрел на меня так… по-взрослому, что стало не по себе. — А ты не это? И вообще, кто ты такой, чего прицепился? Он снова сжал арматурный прут. Я поднял руки. — Тихо-тихо. Все со мной нормально. Я сам сейчас… бегаю. Меня тоже… выгнали. И не думай обо мне ничего такого, я нормальный человек. Он еще долго сверлил меня взглядом, но, наверное, так и не нашел ничего подозрительного. — Ну, пошли. Куда идти-то? — У меня родственники есть, двоюродная сестра жены. Можно у нее переночевать. Все лучше, чем на свалке. Тем более, тут у тебя гораздо больше шансов беспокоиться за… И жизнь тоже. Почему я прицепился к нему — сам не знаю. Почувствовал родственную душу, что ли? Дурость какая-то. Бывает же так, перемкнет в голове — и все.
Оксана жила одна. Муж ее оказался порядочной сволочью и бросил ее с двумя детьми еще десять с лишним лет назад. Ей было тогда всего лет тридцать. С тех пор дети выросли, выучились, разъехались кто куда. Я приходил к ней, когда мне было плохо. Я слишком хорошо ее знал… Она смерила нас довольно подозрительным взглядом. Оно и понятно: что я, что мой спутник выглядели несколько странно. Оба грязные, усталые. — Ну, входите, — Оксана отошла в сторону, пропуская меня в квартиру. — Эх, жаль, баньки нет, — прокряхтел я. — Но горячий душ вполне может послужить ее подобием. И уже потом, вечером, когда мы усадили Федора на кухне пить чай, Оксана спросила у меня: — Это кто? Где ты его нашел? Интерес к мальчикам проснулся, что ли? — Да что вы заладили! Уж ты-то, ты-то! Считай всю жизнь меня знаешь и то за извращенца держишь. Я помолчал, размышляя: „Сказать-не сказать“. Оксана хотела уже извиняться, когда я приложил палец к ее губам. — Я, Оксан, человека убил… Сегодня. По лицу я бы не сказал, что она поверила, но взгляд будто остекленел. — Человека я убил, Оксана, по заказу. То есть… Короче… если бы я не сделал этого, убили бы меня. До нее, кажется, начало доходить, что я говорю серьезно. Оксана так сильно побледнела, что я даже испугался: как бы припадок не случился. — Ты… убил? Ты?! Убил?! — Да, Оксана, только не надо кричать. Я все объясню. Пойми, мне пистолет приставили к ребрам! Она села в кресло, все такая же бледная, приложила ладонь ко лбу. — Я уже и не помню, сколько раз за сегодняшний день терял сознание. Сколько раз меня выворачивало, чистило так, что желчь течь начинала. Я полдня бегал по городу. Нашел этого… — я кивнул в сторону кухни. — На мусорнике каком-то. Видно же, что парень не тот, не из того окружения… — Ты разговор на него не переводи! Я поверить не могу… Как у тебя рука поднялась?! — Если бы не поднялась, опустилась бы навсегда. — Замолчи… Я должна привыкнуть… к мысли, что ты — убийца. Оксана ушла в свою спальню. Я даже не пытался ее остановить, видел, что это бесполезно, она сейчас ничего не услышит. В такие моменты человека лучше оставить в покое, чтобы он не наделал глупостей. Я вернулся на кухню, сунул в зубы сигарету, встал у темного окна. Во дворе горел один фонарь, горел тускло и неуверенно. Вдали мигали огоньки улиц, прожекторов на крышах зданий, еще чего-то… Я стоял и равнодушно пускал дым в форточку. Устал… — У вас… ты сегодня тоже лишился дома, — сказал Федор из-за спины. Я не понял, чего больше в его тоне — вопроса или же утверждения. — Да, навсегда. — Я все… слышал, — виновато сказал он. — Понимаю. — Слышал? Ну и что ты об этом думаешь? Меня заботит мнение четырнадцатилетнего мальчишки. А ведь не так давно я и сам был четырнадцатилетним… — Не мне тебя судить. Он меня удивляет с каждым разом все больше и больше. Ну откуда в его сужденях такая серьезность? — А кому? — Тебе самому. Когда остынешь, тогда и поймешь, прав был или нет. У тебя есть душа? Душа… То, что в этом мире называют душой, всего лишь портретик на цепочке. Правда, какая-то странная сила в нем все-таки заложена. Человек до тех пор человек, пока не отдал душу, именно этот медальончик. Насколько я знаю, ни у кого из здешних не вызывает сомнения тот факт, что у каждого человека есть душа, и вопрос мальчишки сам по себе подозрителен. — Нет у меня души, — ответил я. — Умерла душа. А это — просто фотография. Какой в ней смысл, сам не пойму. Так, ношу… — Это хорошо. Эти люди слишком уязвимы, у них душа нараспашку. Федор улыбнулся, будто, бросил мне в душу свинцовую гирю. Неужели еще один? — Как ты сюда попал? — прямо спросил я. Тот пожал плечами. — Я понял, что для того мира не подхожу. Знаешь, почему? Потому что хочу стать взрослым. — А зачем? — мне вдруг смертельно захотелось поговорить о чем-нибудь другом, отличном от событий сегодняшнего дня. — Кажется мне, что тогда я стану свободнее… Говорят, это с возрастом проходит, но возраст — любимая отмазка. На него все спихивают. — Это действительно возраст… Ты даже представить себе не можешь, насколько мерзок и грязен… невыносимо грязен мир взрослых. Меня тошнит всякий раз, когда я вижу его настоящее лицо — это жирная, потная, покрытая коростой рожа со слюнявым ртом и выпученными глазами. Федор покачал головой. — Н-не верю… — В мире взрослых убивают! — отрезал я. — Понимаешь, убивают по-настоящему, не как в игре. Я сегодня убил по-настоящему. Убил невинного человека, потому что я — трус и эгоист, потому что цепляюсь за собственную жизнь. И ради нее готов рубить по корень другие… Когда-то я так же цеплялся за свое счастье и ради него готов был разрушить целый мир. Сейчас я понял, что был… не прав. — Сколько ты был ТАМ? — Недолго. Меня выгнали и оттуда. Меня отовсюду выгоняют… Федор помолчал. Потом посмотрел в окно, на часы. — Ладно, наверное, спать пора… — Да, — согласился я. — Пора. Оксана уже, наверное, спит, не стоит ее тревожить. Она сегодня устала с нами. Спокойной ночи. — Спокойной ночи.
Сквозь сон я услышал треск. Сновидение тут же сменило свой характер; мне привидело что-то ломающееся, разлетающееся на куски… Мачта. Мачта „Чибиса“ падала прямо на меня, летели в стороны щепки. Рвалось и пело дерево. Я закрыл лицо руками и в тот момент, когда деревянный столб должен был распечатать меня по палубе, сон отступил. Ломали входную дверь. Ломали внаглую, ухающими ударами плеча. Я вскочил с кровати, выдернул из постели ничего не понимающую Оксану и наткнулся на твердый взгляд Федора. Пока дверь еще держалась, я разбил окно на кухне. Второй этаж, прыгать боязно, но когда тебе вот-вот выстрелят в спину — тут уж не думаешь. Приземлился я удачно, только вышибло ударом дыхание из легких. Федор тоже, кажется, ничего не отбил, а Оксана даже вскрикнула. Ее локти как-то быстро вздулись, покраснели. Не особо церемонясь, я перекинул ее через плечо и рванул в заполненный предрассветной темнотой заулок. И вовремя — по асфальту защелкали пули. Правда, выстрелов я не слышал. Глушитель. Вместо характерного звука — глуховатые хлопки. В темноте одиноко горела лампочка над каким-то подъездом. Отбежать бы подальше, но вот этот освещенный участок… Может, если рвануть, то можно успеть? Тут еще Оксана стонет… Наверное, вывих. Я понимаю, что больно, но это по крайней мере лучше, чем очутиться в горизонтальном положении пониже уровня земли. Я оставил обоих у стены, в темноте; здесь их вряд ли заметят сразу. А сам выглянул из-за угла. Из окна торчала голова. Один из преследователей, а я был уверен, что он не один, высматривал нас на улице. Гадал, куда можно деться… Я подобрал с земли какой-то ржавый обломок, бросил камешек подальше от себя. Прямо как в боевиках — наверное, я надеюсь этим обломком замочить толпу качков, у которых по пистолету в каждом кармане. И совсем нет страха. Убить могут любого, только не меня… Именно так и можно выжить НА ВОЙНЕ; тех, кто думает иначе, убивают сразу. Он прыгнул из окна, я увидел его широкую затянутую в дорогой серый — я даже рассмотрел цвет пиджак. Пока он смотрел в темноту, держа пистолет наготове, я подскочил сзади, изо всех сил саданул железякой по голове. Странно, я даже не почувствовал ничего, никакого напряжения. И для меня было неожиданностью, что „качок“ безмолвно рухнул на асфальт. И еще одна неожиданность — его череп был расколот. Шока я тоже не испытал. Все происходило как во сне. Все это было нереально, не со мной… Я подобрал пистолет. Обойма почти полна. Не хватает трех патронов. Ощущение нереальности происходящего окончательно окутало мой мозг туманом. — Эй, вы там! — крикнул я, но следом добавил, испугался, что Федор с Оксаной могут принять это на свой счет. — В окне! На мое счастье, за мной послали тупиц. Нормальный человек принялся бы палить, даже не высовывая головы. Они разом повыскакивали из окна. Одного, кажется, я убил еще в воздухе и он упал на землю, будто мешок. Остальные два открыли огонь. Вокруг засвистели, защелкали о стены пули. Не-ет, в меня они попасть просто НЕ МОГУТ. Я прострелил обоим головы, правда, пришлось выпустить всю обойму — стрелок я не очень хороший. Тем более в темноте. Оксана сидела прямо на асфальте, облокотившись о стену. Естественно, в полуобморочном состоянии. А Федор был на удивление спокоен. — Ну что, все? — спросил он. Получилось так обыденно… — Все, — кивнул я и отбросил в сторону пистолет. Одна из многих совершенных мною глупостей, но осознал я э