Минуя небольшой музей, пристроенный к внутренней стороне ворот, поднимаюсь по каменной насыпи на Дорогу процессий, построенную Навуходоносором для торжественных религиозных шествий в честь бога Мардука и, протянувшуюся почти параллельно Евфрату. Некогда она была вымощена квадратными известняковыми плитами, положенными на кирпичную основу, залитую для прочности асфальтом. Зазоры между плитами были заделаны асфальтом, высохшие кусочки которого сегодня рассыпаны по обе стороны широкой дороги, сжатой с обеих сторон высокими стенами. На этих стенах цветными глазурованными кирпичами были выложены 120 львов с развевающимися гривами и открытыми в немой ярости пастями. Дорога процессий представляла собой также часть городского укрепления, и пытавшийся прорваться в город неприятель неминуемо оказывался в каменном мешке, часто становившемся его могилой. Но сейчас все это выглядит совсем по-иному. Лишь на отдельных отрезках Дороги процессий сохранилась мостовая из гигантских плит, остались серые стены, а изображения страшных львов поблекли.
Продолжая путь дальше, выхожу на холм, где стоит скульптура льва, подмявшего под себя человека. По одной версии, это символ силы и власти царей Вавилона, подчинивших своих врагов, по другой — лев как бы взял под свою защиту человека, символизирующего народ Вавилона. Существуют и другие версии.
Еще несколько минут брожу по холмам, усыпанным битыми кирпичами, в сопровождении полицейских в темной суконной форме с тяжелыми винтовками. Они служат в туристической полиции. В ее обязанность входит охранять памятники от чересчур охочих до сувениров посетителей и мальчишек, предлагающих туристам «древние» глиняные фигурки.
В черте старого Вавилона теперь находится небольшая деревня, за которой виднеется Евфрат. Я несколько раз был в Вавилоне и видел летом обмелевшую реку, которую коровы переходили вброд, а весной — бурлящий пенистый поток, выплескивавшийся на низкие берега.
Как-то, бродя по развалинам Вавилона, я зашел в деревню и оказался свидетелем местного праздника с музыкой и песнями. Часть зрителей сидела на брошенных на землю пальмовых стволах, другая — на уже распиленных чурбаках. Рядом были сложены розовые пальмовые поленья, пахнувшие свежими яблоками и сеном. Из четырех музыкантов один играл на джузе — четырехструнном инструменте, известном еще в древней Персии, второй — на деревянной дудочке (най), и двое других — на ударных инструментах: даффе синджари — бубне с металлическими тарелочками и дунбаке — глиняном горшке с расширяющейся горловиной, обтянутом бараньей шкурой. При ударе ладонью дунбак издает звук «дам», при ударе пальцами — «тяк». Во время исполнения на дунбаке отбивается такт, и к его ритму подстраиваются другие инструменты.
Музыканты пели. Когда дунбек и даффа замолкали, игравший на джузе араб, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону, тянул хриплым голосом грустную мелодию. Его кадык под заросшим седой щетиной подбородком мелко дрожал, вены на шее надувались; Джуза и най вели за голосом и повторяли мелодию. Все арабские народные песни грустные. А эта была особенно печальной… В ней говорилось об усталом путнике, держащем путь и свою деревню. Жаркий день кончился, и наступила прохладная ночь, затянувшая небо синим покрывалом с яркими звездами. Конь путника спешит, ибо он уже чувствует запах стойбища…
И вот я снова в пути… Проезжаю Хиллу — центр одной из 14 иракских провинций. Когда иракцы говорят о Хилле, они всегда добавляют «фейха» — «зеленая». Город действительно таков. На много километров вокруг раскинулись массивы финиковых пальм и фруктовых садов.
Мелькают по сторонам, аккуратные двухэтажные домики, окруженные небольшими садиками, просторный городской стадион, башня с часами, три высоких цилиндра нового элеватора, сооруженного по проекту советских специалистов. Хилла раскинулась по обе стороны одного из-рукавов Евфрата.
На крыше здания муниципалитета, в самом центре города, аист свил огромное гнездо. Эту мирную птицу иракцы очень любят и ласково называют «лаклак», — подражая звуку, который издает аист клювом. В аистином гнезде среди кучи крупных сучьев и палок свили гнезда вездесущие воробьи. Эти нахальные квартиранты, потеряв всякое уважение к хозяину, важно обозревающему с высоты Шумящий внизу город, чирикали и дрались у аиста под ногами. Путешествия по Ираку, я не раз встречал аистиные гнезда в самых неожиданных местах: на высоких минаретах мечетей, куполах христианских церквей, на высокой арке древнего Ктесифона, на 100-метровой мачте-радиостанции под Багдадом.
Развалины современника Вавилона — Борсиппы — лежат в 15 км к югу от него. За Хиллой дорога раздваивается: одна идет на Эн-Неджеф, вторая — к Дивании… Близ этой развилки стоит небольшой мавзолей, где похоронены дочери имама Хусейна, убитого под Кербелой. По преданию, Хусейн был женат на персидской царевне — дочери последнего сасанидского царя Йезиргерда III, и поэтому могилы его дочерей почитаются не только арабами, но и иранцами. В мусульманские праздники этот мавзолей больше всего посещают женщины.
Продолжаю путь по дороге на Эн-Неджеф и, проехав километров десять, у покосившегося указателя сворачиваю в пустыню. У обочины дороги стоит несколько обжиговых печей. Несколько арабов загружают сырые кирпичи внутрь усеченной пирамиды печи, в которой затем разведут огонь. После этих печей можно ехать без всяких указателей: как только вдалеке покажется высокий холм со столбом, это и будут остатки древнего города Борсиппы…
На холме высотой около 100 м, усыпанном битым кирпичом и черепками, стоит 20-метровая кирпичная колонна разрушенной башни. С холма открывается вид на простирающуюся внизу равнину. У подножия, легко угадывается планировка погибшего города, очертания его улиц, фундаменты больших строений. Вдалеке темнеют купы финиковых пальм, блестят зеркалами небольшие — болотца, поднимается белесый дымок цементного завода у плотины аль-Хиндия. Пестрые соколы, возбужденно клекоча, парят на одном уровне с вершиной колонны. В многочисленных щелях и трещинах 20-метрового остова они устраивают гнезда и выводят птенцов…
К востоку от холма, на маленьком пригорке, на том месте, где до преданию, родился библейский Авраам, построена невзрачная глинобитная мечеть. Она не имеет минарета и скорее напоминает мавзолей с куполом, который ставят над могилами мусульманских святых. Кстати, — Авраам, именуемый Ибрагим аль-Халиль, почитается и мусульманами.
В Месопотамии есть еще два места, связанных с именем этого библейского пророка. Это Ур на юге Ирака, где жил Авраам, и Эль-Курна на месте. слияния Тигра и Евфрата, где, как свидетельствует надпись на таблице, поставленной в этом городе для удобства туристов, Авраам молился две тысячи лет до нашей эры.
Я осмотрел скромную мечеть, украшенную вмазанными в глину осколками зеркала и желтыми отпечатками выпачканных в хне ладоней. Мечеть весьма популярна. В пятницу с окрестных деревень сюда приезжают крестьяне и их жены со звонкими серебряными браслетами на ногах. Они спускаются вниз, в темный подвал, где бьют поклоны, читают положенные молитвы и, высказав все свои обиды и горести, поднимаются наверх. Здесь, у мечети, торгуясь с заезжим коробейником, они покупают белые конфеты с мятным привкусом и другие сласти, а затем возвращаются обратно в деревни.
Я тоже спустился в темное подземелье. Его стены задрапированы черной и зеленой тканью. За занавеской, громко причитая и плача, молится женщина. Судя по возгласам, у нее в семье не все благополучно: она просит Авраама вернуть ей любовь мужа и защитить от злых соперниц.
Борсиппа пользуется особым уважением у археологов-любителей. Здесь чаще, чем в других местах Ирака, можно найти обломок кирпича с черточками клинописных знаков или зеленый кружочек превратившейся в окись медной сасанидской монеты.
Выйдя из мечети и следуя наставлениям более опытных «археологов», приступаю к первым поискам. Осторожно спускаюсь с холма, внимательно глядя под ноги на валяющиеся осколки кирпича. Некоторые из них переворачиваю носком ботинка в надежде обнаружить клинописные надписи. Стоп! Кажется, клинопись! Поднимаю два спекшихся кирпича. От пожара, уничтожившего когда-то весь город, они потрескались; их покрыли мелкие морщинки и бороздки, которые можно принять за нанесенную тростниковой палочкой клинопись.
Иду дальше и через несколько минут оказываюсь у подножия холма, но… с пустыми руками. Начинаю карабкаться наверх уже в другом месте. Аккуратно переворачиваю засыпанные землей кирпичи. От яркого солнца, постоянного напряжения из-за пристального вглядывания в груды обломков, жары, чередующихся спусков и подъемов на крутой склон холма начинает рябить в глазах. Скоро я настолько устаю, что решаю поскорее добраться до вершины и отдохнуть в тени монолита. И как будто для того, чтобы подстегнуть меня на моем тернистом пути, попадается неправильной формы осколок кирпича с почти стершимся клинописным текстом. Его верхний конец закопчен, а в нижнем углу — небольшая трещина. От древнего текста, нанесенного, вдоль кирпича полосой сантиметров в пять, осталась лишь центральная часть. Полустертая надпись особенно хорошо различима при боковом освещении.
Конечно, я совсем не тешу себя надеждой, что мне удалось найти документ какой-то особой важности. Это обычный строительный кирпич, помеченный цилиндрической печатью с текстом, в котором, по-видимому, говорится, что такой-то правитель, сын такого-то царя, приказал воздвигнуть или храм во славу такого-то божества, или дворец, или «крепость. В Вавилонии любой владыка, затевавший более или менее значительное строительство, помечал такой печатью один из. 100 либо один из 1000 кирпичей. Такие кирпичи можно найти в стенах Вавилона, Ура и других городов. Но они там вмурованы в стены, а в Борсиппе попадаются их осколки, валяющиеся среди обломков. Твердо решаю обратиться впоследствии к специалистам за расшифровкой своей находки, а пока что продолжаю поиски. Часа через полтора мне снова улыбнулось счастье: я нашел еще один кусок кирпича с клинописным текстом.