— Ну, вот и чудесно. Будем тогда знакомы... Так это за что же вы меня хвалить собрались?..
— Я не хвалить. А только сказать, что вы правильно поступили: таких не жалко!..
— Ну, это одно и то же. Я так считаю, что это вроде похвала? — спросил Орлов и улыбнулся.
Ничего не ответив ему на это, Светлана спросила:
— Скажите, а вы знали, что это Яшка Носач?
— Да, знал. А что такого, что за знаменитость?
— Да ведь он же человека в драке зарезал, он в тюрьме сидел!..
— Ну и что? Стало быть, его и тронуть нельзя?
Светлана посмотрела на него с восхищением, глаза ее сверкнули.
— Ну, тогда считайте, что похвала!.. — резко выговорила она, как бы награждая человека, подчиненного ей. — Если бы все так поступали, у нас давно бы хулиганства не было. А то полон автобус народа, а все... как телята... «Милиционера, милиционера!..» — передразнила она. — Ну, я пошла!
И с этими словами она решительно протянула Орлову руку.
— Постойте... Может быть, проводить вас?.. Или вы здесь живете?..
— Нет, не здесь. С подругой к экзаменам готовимся.
— Так ведь темно уж. Ночь... Давайте провожу.
— Не надо. Это рядом. А вон и она меня вышла встретить... Я побегу!..
И скоро ее худенькая фигурка растаяла в светлом сумраке летней ночи.
Орлов долго смотрел ей вслед. Он вздрогнул, услыхав голос Сатановского. Он забыл, что тот еще здесь, возле него.
— Здесь, стало быть, живете или как? — спросил Орлов.
— Здесь живу... Снимаю комнатку. А вы?
— Нет, я по делу... Пошли, однако?..
По дороге он спросил спутника:
— Позвольте, как ваша фамилия-то: Сатановский? Или ослышался я?
— Нет, почему же? Не ослышались. Сатановский и есть. Сатановский Ананий Савелович, — добродушно повторил тот раздельно.
Орлов рассмеялся:
— А что, уж больно страшная фамилия? К ночи-то и страшновато с вами идти!.. Или псевдо́ним, а не фамилия?
— Нет, не псевдони́м, фамилия наша от батьки, от дедов...
Орлова задело то, что они с разными ударениями произнесли слово «псевдоним».
— Ну вот! — воскликнул он. — Опять я ударение неправильно ставлю!.. Мне за это еще в школе доставалось.
Ананий Савелович снисходительно махнул рукой:
— А какое это имеет значение? Один говорит библиоте́ка, а другой — библио́тека...
— Ну ладно. Утешили! — пошутил Орлов. — Ну, а отчего же все-таки фамилию-то ваши деды этакую страшную себе выбрали?
Сатановский рассмеялся.
— Да нет, видите ли, не они выбирали, а для них другие выбирали...
— Как так?
— А видите ли... Отец мой покойный так мне рассказывал. Дед мой, мальчишкой будучи, в духовной семинарии обучался. После его выгнали за крамольный дух: вредных книг начитался... Ну, и озорник был, видать, немалый!.. А у отцов духовных в семинарии такой был обычай: Ивановым, Петровым, Сидоровым — они же бесчисленны, аки песок морской! — архиерей мог фамилию дать другую. И если отрок был послушный, благонравный, тогда от цветов фамилию давали: Гиацинтов, Туберозов... Или же от патриархов, от пророков, от добродетельных мудрецов древности... Ну, там, Самсонов, Платонов... Но уж если озорник, а особенно с крамольным душком, тогда получай от языческих богов — Зевесов, Меркуриев... А то и похуже, вот как наша фамилия: Сатановский!..
— Вот оно что!.. Не знал... Да уж, видно, досадил ваш дедушка начальству-то семинарскому!.. — смеясь, сказал Орлов.
— Да... И не только начальству, а и потомкам своим досадил... Отец мой покойный даже хотел прошение подавать «на высочайшее имя», чтобы разрешили фамилию переменить...
— Он кто у вас был?
— Лесничий.
— А!.. Ну, и что же, не подал?
— Да ведь знаете, в старые времена хлопот с этой переменой фамилии было ужасно много!.. Так и не собрался... А рассказывал, что в простом народе, особенно старики, старушки, так даже и крестились и плевались от такой страшной фамилии.
Оба засмеялись.
— Ну, а теперь и не стоит. Зачем?
— Правильно! — подтвердил Орлов. — Народ нынче не пугливый. Фамилией нас не запугаешь. А на Доске почета любая фамилия хороша.
Они расстались.
Долго смотрел ему вслед Ананий Савелович. Затем, как бы припомнив что-то недосказанное, но важное, рванулся догнать Орлова. Но тот уже входил в садочек возле белой маленькой хаты.
23
Белые хаты поселка стояли хуторками посреди реденького соснового борка. В двориках остался нетронут кустарник.
Бесшумно ступая, Орлов прошел в один из таких двориков и стал между большим кустом бузины и распахнутым прямо в куст, ярко освещенным окном.
Женщина была одна в горенке.
Орлов затих и стал смотреть.
Должно быть, она только что помыла голову. Она сидела перед большим настольным зеркалом, перенесенным с тумбочки на стол, и просушивала волосы, разделив их на две волны. Казалось, она смотрит и не видит своего отражения в зеркале. Слегка покачиваясь, она о чем-то неслышно шептала.
И вдруг Орлову захотелось сейчас вот, незримо для нее, охватить ее чужим, сторонним взглядом, чтобы хоть раз в жизни по-настоящему рассмотреть, чтобы понять ее всю.
Тамара не была красавицей. Округлое, полногубое лицо. Большие, но самой простенькой расцветки глаза под раскосыми, в ниточку выщипанными бровями. Мягких очертаний, слегка вздернутый нос. Орлов любил, бывало, поддразнить ее.
Временами — жесткая деловитость в лице: он не любил, он почти стыдился ее, когда она расторопно и умело управлялась возле весов за стойкою буфета.
Она сидела перед зеркалом в одной только черной юбке и в прозрачной рубашке с узенькими плечиками.
Ее ничем не стесненные, похожие на неразвернувшиеся кувшинки, упругие груди явственно обозначались, натягивая ткань.
Орлов почувствовал, как жаром охлынуло ему лицо. Остановилось дыхание. Слышен стал стук сердца.
Женщина в ярко освещенной комнатушке завела за затылок белые, полные руки, ощупывая, просохли ли волосы.
— Тамара!.. — тихим, охрипшим голосом позвал он. — Что шепчешь? Над кем колдуешь?
Она испуганно вскрикнула. Глянула в окно, рванулась вскочить, но не смогла.
— Васенька?! — изумленно и радостно вскрикнула она. — Ой, встать не могу: ноженьки подсеклись!.. — с жалобной улыбкой счастья вымолвила она.
Мимо нее с шумом пронеслось и упало на пол сброшенное им пальто. А вот и сам он стремительно и ловко впрыгнул в горницу, и уж облапил ее, и притиснул к себе так, что косточки хрустнули...
Упершись в его плечи, чтобы глянуть ему в лицо, она с глазами, полными слез, горлинкой простонала-пропела:
— Ой, не верю!.. Васенька!.. Руки-ноги трясутся!.. Да ведь уж глазоньки мои истаяли от тоски!
24
Он лежал, могуче раскинувшись на спине, на пуховых, тугих подушках, откинув по пояс одеяло, и знал, что она любуется им, и странное чувство истинного, полного хозяина этой женщины наполняло его.
В комнате снова был свет: поверх обычных, на вздержке, беленьких занавесок Тамара наглухо завесила оба окошечка — одно своей черной юбкой, другое — шалью.
В глухом уюте замкнулась горенка.
В этот миг она показалась ему бесконечно родной, близкой, как любимая и любящая жена. Родной показалась и эта горенка, и гитара на стене, и несменяемая бумажная роза в синей вазочке, и герани, и кургузые дощатые стулья, и даже эти дурно намалеванные шишкинские «Медвежата в лесу».
«Этак ведь и женишься на ней!..» — с опаской подумалось ему.
Он улыбнулся.
Тамара подвинула к постели табуретку, накрыла ее белоснежной салфеткой — и это был их стол. Водка. Хлеб. Ветчина. Свежие парниковые огурчики — недаром же она была буфетчицей орса.
О многом они и разговаривали и попросту болтали в эту ночь, то ссорясь, готовые вновь разругаться, а то испытывая друг к другу приливы почти супружеской нежности и доверия.
— Так скучала, говоришь? — ублаготворенно, снисходя к ней, вновь спрашивает Орлов и слегка позевывает.
Она припадает к нему.
— Ой, Васенька!.. Без тебя, мой друг, постеля холодна, одеялечко заиндевело!
— У тебя, гляди, заиндевеет!.. — насмешливо говорит он.
Она всплескивает в ужасе руками и горько плачет.
— Васенька! — говорит она. — Вот как перед истинным!.. — Из-за слез Тамара не могла договорить.
Он стал утешать ее, и она осмелела.
— Васенька, — опять начала она, нежно целуя его в губы, — женись на мне: знаешь, какая я тебе жена буду!..
Она и слов не нашла, а только головой покачала да вздохнула.
Он раскрыл глаза, тряхнул головой, как бы разгоняя дрему. Нестерпимой, до боли, укоризной перед ним встала Нина.
— С ума сошла, — угрюмо и не глядя на Тамару, сказал он.
Она сидела, поникнув.
— Ого! Уже утро! — встревоженно сказал Орлов. — Не опоздать бы!
Он быстро оделся и стремительно вышел.
25
Председатель Староскольского райисполкома Максим Петрович Бороздин работал, склонясь над столом, в своем просторном, рассчитанном на широкие совещания исполкомовском кабинете и беспощадно дымил самокруткой.
Уже с десяти утра не успевает закрываться высокая двустворчатая, обитая клеенкой на войлоке дверь его кабинета.
Народ привык: если товарищ Бороздин занят, а дело к нему неотложное, то надо попросту войти в его кабинет и сесть на один из стульев, стоящих вдоль дверной стены, да и подождать молча, пока председатель, освободившись, обратится к тебе и пригласит пересесть поближе, на кресло перед письменным столом.
Максим Петрович сегодня, как и всегда, в обычном своем черном пиджаке поверх черной рубашки, без галстука. Такого же обычая держатся чуть ли не все работники района: галстук — он ведь в жару, да еще при разъездах, одна только мука.
Невысоко над зеленым полем стола с обязательной стеклянной доской впереди письменного прибора виднеется коротко остриженная, с проседью, слегка яйцевидная голова да чуточку цыгановатое, смуглое лицо, на котором взблескивают большие глаза, когда он проворно повернется либо вправо, к отдельному столику с телефоном, или же влево, к выдвижному ящику стола, засыпанному почти до половины золотистым табаком.