«Так что же? — продолжал думать он. — Во имя чего, спрашивается, я должен отступиться от нее, отдать ее? Вот уж это было бы подлинно слабостью, самым настоящим духовным самоубийством. Да я и жить не могу без нее!»
Он показал Нине анонимку.
С горечью и презрением отшвырнула она эту бумажку.
— Жаль мне их!.. Жалкие, несчастные людишки!.. — И тотчас же забыла об этом.
Нина с головой ушла в заботы о муже, в изучение его трудов. Вечерами они уходили на каток, иногда в театр.
Вскоре же, как они приехали, Нина попросила Дмитрия Павловича обстоятельно познакомить ее с его большой, но запущенной библиотекой, в которой отыскать нужную книгу мог только он сам, по памяти. Она съездила в библиотеку Дома ученых и попросила научить ее, как составить научный, настоящий каталог большой личной библиотеки. Почти каждый день, возвращаясь домой, Лебедев заставал Нину, одетую в синий халатик, повязанную косынкой, в своем кабинете, где она трудилась над книгами.
Ей помогала и няня. Тайно от Дмитрия Павловича, когда он уехал на неделю в Киев, они с Варварой Тихоновной призвали краснодеревца и стекольщика, и, вернувшись домой, Дмитрий Павлович увидел все свои полки застекленными.
Там же, в Доме ученых, Нина прошла курсы вождения автомобиля. Ей, недавнему электрику экскаваторного парка, это уж и вовсе было не трудно. Дел хватало!
Вскоре после получения анонимного письма академик Лебедев получил неприятное, злое письмо от дочери. Чувствовалось, ее крепко «проинформировал» кто-то вроде профессорши Д. От Нины он это письмо скрыл. И со дня на день собирался ответить Вере.
И вдруг она предстала сама!
У нее были решительные движения, резкая, прямая речь.
Голос низковат. Блондинка.
На ее звонок открыла Нина. Едва вступив, Вера Дмитриевна, даже не поздоровавшись, окинула Нину быстрым, как бы охватывающим взглядом, слегка хмыкнула в нос и произнесла только одно слово:
— Понимаю!
— Верочка? — вырвалось у Нины.
Гостья уже успела тем временем повесить свой котиковый жакет и шапочку и теперь торопливым движением рук поправляла перед зеркалом волосы.
— Сколько я себя помню! — заносчиво отвечала Вера, даже не обернувшись к Нине. — Где отец? — отрывисто, деловито спросила она.
— Там, у себя, — ответила Нина и ушла в свою комнату.
Заслышав голос Верочки, торопливо и радостно вошла Варвара Тихоновна, явно спеша обнять свою воспитанницу.
— После, нянька, после! — отмахнулась она и, пройдя через столовую, постучала в дверь отцовского кабинета.
— Да, да, войдите!
Лебедев откинул перо, быстро встал и с распростертыми объятиями кинулся к дочери:
— Верочка? Вот не ждали!..
Она язвительно усмехнулась.
— Что не ждали — в этом я более чем убеждена! Простите, что нарушаю ваш медовый месяц!
Отец вздохнул, укоризненно покачал головой:
— Ну, не надо так, Вера! Прошу тебя!
Он хотел расцеловаться с ней.
— Извини, отец, у меня грипп. Паршивый. Ленинградский. Тебе сейчас это было бы очень некстати! — все так же отрывисто бросала она слова, отстраняясь от его поцелуя.
Они поздоровались за руку. Помолчали.
— А ты все такая же.
— Да? Зато ты не такой! Ну что ж! — продолжала она. — Как это сказано у Пушкина в «Полтаве»? «Не только первый пух ланит, да русы кудри молодые, порой и старца строгий вид, рубцы чела, власы седые в воображенье красоты влагают страстные мечты!»
— Вера!..
Она рассмеялась. Вдруг какое-то новое чувство изобразилось на ее подвижном лице. Сощурив глаза, слегка откинув голову, словно портрет рассматривая, она вглядывалась в отца.
— Да нет, черт возьми! Какой ты старец! Ты, ей-богу, ужасно помолодел. А глаза так и искрят!..
Она круто повернулась и обвела взором стены его кабинета.
— О! — воскликнула она в изумлении. — Однако и здесь огромные перемены. И должна признать — к лучшему. И почему это раньше тебе не приходила чудесная мысль — застеклить полки? Чудно, чудно! — негромко произнесла она, обегая полки и прочитывая надписи корешков. — Все так знакомо: вот Дюканж, Геродот, Летописи... Вот творения академика Лебедева! Эх, если бы я могла, завалилась бы здесь на диван и читала бы, читала запоем недели две, как в детстве!
Ящички картотеки библиотечной бросились ей в глаза.
— Да ну? — сказала она. — Я решительно не узнаю тебя, отец: ты на склоне лет становишься образцом порядка. Я думаю, это очень должно помогать тебе в работе.
— Это все Нина, — отвечал он, и на лице его мелькнула несмелая улыбка.
Вера ничего не сказала на это, только нахмурила бровь и отошла от книжных полок.
— Да что ж ты не сядешь? —И отец, положив ей руки на плечи, усадил ее в кресло возле письменного стола. Сам же вернулся в свое рабочее кресло. Их разделял стол.
— А это что за карточки в ящике? — спросила дочь.
— Это все к «Святославу»: источники, выдержки. А в этом вот имена, хронология.
— Ага! И, конечно, тоже «она»? — язвительно усмехнувшись, сказала Вера.
— Вера, мне больно. Зачем ты так? — Он старался не смотреть на нее. — Я никогда не думал, что ты способна на такую предубежденность. Ты же совсем не знаешь ее, никогда прежде не видала. А она очень и очень хорошая. Умная. Добрая.
Верочка дернула плечом:
— Не агитируй меня, пожалуйста! Уж как-нибудь разберусь сама. Да, не видала, но... знаю.
— Откуда?
— Это не важно.
— А! Понимаю... — горько усмехнувшись, сказал отец. — Анонимных писем тебе еще не присылали?
Дочь промолчала.
— Знаешь, — тряхнув коротко остриженными локонами, сказала она. — Я вижу, что мы на всех парах летим к ссоре. Давай поговорим на какую-нибудь... нейтральную тему. Как твой «Святослав»? Начал ты, наконец, писать? Или все еще ненасытен, все еще тебе мало, обрастаешь материалами? «К сожалению, — напишет кто-либо из твоих коллег, — заветный труд ученого так и остался незаконченным...»
Затаенная улыбка тронула губы отца.
— Не думаю... — медленно произнес он. — Если жив-здоров буду, то в средине будущего года надеюсь преподнести тебе авторский.
Вера так и подпрыгнула в кресле:
— Отец, это правда? Нет, ты шутишь!
— Можешь посмотреть. Вот. Но, конечно, это лишь «Волжский поход Святослава». Но уже прислали мне договор — наше издательство. И я подписал. В январе сдаем в печать.
— Ушам своим не верю! — радостно говорила она, взвешивая рукопись отца и слегка перелистывая ее. — Старик! Ты, ей-богу, у нас молодчина! Ну, расскажи мне, пожалуйста, как это у тебя так чудесно получилось? С детства люблю, когда ты рассказываешь о своих трудах.
Отец что-то медлил.
— Я не знаю, как ты отнесешься к этому... Думай, что хочешь, но, собственно говоря, и моя работа над «Святославом» теперь уже стала... — он остановился, подыскивая выражение, — тема... тоже не нейтральная.
Вера поняла. Покраснела. Помолчав немного, сказала:
— Конечно, я признаю, я ей нахамила.
Возбужденная, вскочила с кресла.
— Знаешь, я извинюсь перед ней. Ты нас познакомь.
— Вот видишь ты какая! Ах, Вера, Вера! Ну, я попытаюсь. Я схожу за Ниной.
Он поднялся. Вера опередила его.
Как только они вошли, Вера порывисто подошла к Нине и протянула ей руку.
— Вы меня простите, Нина Владимировна! Я понимаю, что я нахамила вам. У меня ужасный характер.
Нина не торопилась принять рукопожатие, и Верочке пришлось опустить руку.
— Вы что же, — сказала она с кривой усмешкой, — все еще боитесь меня?
— Я? — удивленным голосом переспросила Нина, и тонкие полукружия ее бровей слегка поднялись. — Нет, я вас не боялась и не боюсь. — Она посмотрела ей прямо в глаза. — Я только с нетерпением ждала встречи с вами.
— О?.. А теперь?.. — в голосе Верочки дрогнуло что-то, но еще оставался оттенок недружелюбия.
— А теперь мне безразлично.
— Так. Позволено ли будет узнать почему?
— Потому что я уезжаю, — спокойно ответила Нина.
Дмитрий Павлович побелел, потом лицо его вдруг стало красным, он рванул петлю галстука.
Вера оцепенела, она даже стала заикаться от растерянности.
— То есть, позвольте... Что вы сказали? Уедете? Куда?
— К себе, на Волгу...
— На этот самый свой котлован?
— Да.
— Да как же вы смеете, кто вас отпустит?! — закричала вдруг Вера.
Нина хотела ответить ей, но подступившие к горлу рыдания перехватили ей голос, она молча повернулась и вышла.
Вера рванулась за ней. Остановилась. Кинула отчаянный взгляд на отца.
— Папа! — выкрикнула она. — Да помоги ты, останови ее! Чего ж ты смотришь? Ух, сидит как мешок! — И, сердито сверкнув на отца глазами, притопнув каблучком, она выбежала вслед за Ниной.
Дмитрий Павлович поднялся было, но вдруг замедлил шаги, вслушался и остановился возле двери. Он понял, что сейчас ему не нужно входить туда, к ним, что он только помешает, спугнет.
В столовой Вера порывисто остановила Нину, охватив ее плечи, и повернула к себе.
— Ты!.. Какая ты жестокая!.. Я понимаю: я вела себя безобразно... Но как ты не поняла?.. Я дикая сумасбродка... И если б ты знала, что мне писали о тебе, что мне говорила эта... Я была в ужасе, примчалась как сумасшедшая... Ну прости меня, ну прости!..
И она, разбрызгивая слезы, принялась целовать ее лицо, руки, плечи.
Когда Дмитрий Павлович вышел, наконец, к ним, он увидел, как мокрыми от слез лицами они прижимаются одна к другой, и смеются радостно, и снова плачут.
Но и здесь Верочку не оставила ее мальчишеская привычка, уцелевшая еще от школьных лет, обо всем говорить чуточку с залихватским, насмешливым оттенком, все равно, касалось ли это ее самое или кого другого.
— Ты знаешь, отец, — обратилась она к нему с шутливо-серьезным видом. — Нянька права оказалась, но только судьба не одного тебя пожалела, а и меня. Я могу теперь странствовать спокойно: ты у меня в надежных руках!