И Зверев, тогда еще начинающий «кор», как-то пошутил среди своих, что следовало бы на месте «замузеить» эту древность, взять под защитный колпак, чтобы и человек грядущих поколений — неведомый нам гордец, запросто совершающий экскурсии на Луну, растопивший, быть может, атомной энергией льды Арктики, творящий насущный хлеб в ретортах и колбах, мог бы некогда, придя сюда, вот на это самое место, постоять у ветхого ветряка, созерцая в благоговейном молчании этот реликт ХIХ века рядом с железобетонной громадой ГЭС.
Протяженностью без малого на три четверти километра, сильно вдвинутое в Волгу здание ГЭС разрезало поперек бетонную чашу котлована, деля ее дно на верхнебьефную часть — плиту понура, и на нижнебьефную — плиту рисбермы. Здание еще во многом было не завершено. Местами над кратерами агрегатов первой очереди оно уже на всю свою восьмидесятиметровую высь взялось панцирем бетона, а дальше, к средине Волги, сплошь прорезались на небе исполинские голые клети стальных армоконструкций.
Между величественными «бычками» — башнями здания ГЭС — огромно зияли пролеты-отверстия, ведущие вглубь: в спиральные камеры и в донные отверстия водосброса.
— Вот, — сказал Кареев, — ты, собкор «Гидростроителя», все должен знать. Скажи, какая высота у этих вот водоводов? — Он показал на пролеты между бычками.
— Вот чего не знаю, так не знаю! — признался Зверев.
— Сорок семь метров!
— Разыгрываешь!
— Спроси.
— Да, — призадумавшись, произнес Зверев. — Представить только себе этакой толщины «струйку»! До чего все-таки мы «притерпелись»? Вот сам же я недавно писал: «В октябре строители должны уложить триста семьдесят тысяч кубометров бетона!» Написал, отложил перо, и все. А попробуй представь! Да ведь вот это железобетонное чудище, — сказал он, оборачиваясь к зданию ГЭС, — оно уже пожрало три миллиона и пятьсот тысяч кубометров бетона! Один инженер сказал мне, что на одном только правом берегу легло уже столько железобетона, что его хватило бы на четырнадцать Панамских каналов. Тут дошло. Проняло.
Инженер Кареев рассмеялся.
— Ну, если уж вас, сотрудников прессы, только этакими средствами надо «пронимать», так вот извольте послушать.
Кареев показал широким движением руки на плиту понура и на внутренний обвод перемычки, уже истончившейся, изгрызенной экскаваторами. Они и сейчас, да еще наперебой, с огромной, как крейсер, землечерпалкой жадно уничтожали тот самый вал, который созидался неимоверным трудом и который так надежно годами противостоял напору всей Волги, ограждая от нее котлован.
— Видите, девушка подошла к экскаватору, разговаривает с Доценко? Да это его Галина Ивановна! — сказал Кареев, всмотревшись. — Но не в этом дело. А обратите внимание, что не в ботиках она, не в резиновых каких-нибудь сапожищах, а в изящных туфельках на каблучках. И не теряет их в грязи. Отчего бы, вы думали? Сейчас я назову вам цифры. Оттого Галина Ивановна Доценко в туфельках может прийти в котлован повидаться с супругом, что над осушением этого котлована, над постоянною откачкой грунтовых вод у нас работало до тысячи глубинных насосов! Той воды, которую мы за это время выкачали через артезианские колодцы глубинными водоотливами, хватило бы, чтоб целых три года снабжать город с пятимиллионным населением! Да-да!..
И вот теперь мы уже сотни и сотни этих водоотливов демонтировали: они свое дело совершили. Теперь мы сами зовем в котлован воду. Пора! Стучится Волга! Надо неотложно, срочно пускать ее сюда, прежде чем перекрывать окончательно. Вы ж понимаете: вперед надо сделать отвод для Волги, водосброс. Мост уже готов, наведен, ждет. Котлован же все еще не готов к затоплению, не может принять Волгу: перемычка все еще не разобрана. А почему? Да потому, что боятся впустить Волгу в котлован: подводная часть здания бетонированием не закончена, подводная часть «бычков» СУСа тоже не забетонирована!..
И вдруг, заговорив о том, что наболело за эти напряженные дни, главный конструктор наплавного моста сразу сорвался с дружеского тона, которым он начал свои объяснения собкору, и в голосе его стали прорываться гневные нотки горечи и протеста.
СУСом — сороудерживающим сооружением — на гидроузле называли далеко вынесенный перед зданием ГЭС целый ряд расставленных с большими пролетами железобетонных устоев-столпов, каждый высотою в десятиэтажный дом.
Когда к подножию такого «бычка» подходил очередной самосвал с бетонной смесью, то он казался против «бычка» не больше, чем муравей, подползший к ноге слона.
И таких «бычков» было расставлено сорок восемь. Они делились для удобства бетонирования на ярусы — первый, второй, третий. И немало верхних ярусов еще сквозили прутьями голой, незабетонированной арматуры.
Назначение СУСа было очень простое, и уж, конечно, не только сор должны были удерживать те огромные решетки, которыми еще предстояло перекрыть широкие пролеты между «бычками». Мало ли какое «водоплавающее» тело может быть занесено в водоотводы и сокрушить и направляющие лопатки и лопасти рабочего колеса!
— Вы посмотрите, — волнуясь, говорил Кареев. — Добрая треть этих великанов стоит все еще с голой арматурой! А как же мы впустим Волгу в котлован, если «бычки» не забетонированы до отметки затопления? Сейчас это самый проклятый вопрос!.. Вы посмотрите, с какой яростью, с каким чудовищным напряжением работают бетонщики, арматурщики, монтажники... По три, по четыре нормы! Иные в прорубках остаются ночевать. Но нельзя же так — на авралах, на штурмовщине — вести такую грандиозную стройку. Разве же в этом руководство? Чего смотрит Рощин? Чего смотрит Андриевский... светило гидротехники! Ведь не только же у селектора сидят! Бывают и здесь!
Зверев, не прерывая разошедшегося инженера, что-то усиленно записывал, так что даже уши у него двигались.
— Да-а! Не подходящее им название — «бычки»! — сказал он.
Забетонированные откосы котлована позволяли зримо представить, как хлынет, как повалит Волга к «бычкам» СУСа, к донным отверстиям ГЭС. Там и сям на верхушке откосов обширные площади свежеуложенного асфальта отсвечивали, словно озера в солнечный день.
С высоты, на которой стояли все трое, далеко открывалась вся Лощиногорская котловина. И казалось, котловину эту распирает скопление могучей и разнообразной движущейся техники.
Рельсов было столько, что казалось, будто идешь по московской товарной станции: поезда, платформы, теплушки, и с паровой и с электрической тягой и на земле, и на эстакадах.
Спускаясь к перемычке, к пластающим ее экскаваторам и землечерпалке, Кареев все еще ворчал:
— Вы — газетчики! Вам бы только подвиг, подвиг! Один из Москвы приехал специально за «подвигом» и вот что сочинил: прорвало, видите ли, где-то пульповод, и вот автор заставляет «героя» закрывать пробоину своей спиной! Попробовал бы автор закрыть своей спиной пробоину в пульповоде! Думаю что долго бы он не смог вообще сидеть. Да-а — сказал Кареев задумчиво, — дело, конечно, не в единичном подвиге того или иного. Подвигов у нас на стройке немало. Народ наш подвигу не учить. Но главный подвиг: график держать, совмещенный график!
— Смотрите, смотрите! — вдруг закричал по-мальчишески Дементий Зверев, показывая на эстакаду.
Все обернулись.
Гигантский, стальной, шестидесятиметровой высоты мост эстакады, с которого шло бетонирование здания ГЭС, теперь уже не казался столь высок, как прежде, когда он в железной, четкой своей голизне одиноко вычерчивался на фоне Волги и неба. Теперь эстакада заслонена была зданием и «бычками», она как бы вросла в бетон и в густые, черные соты армоконструкций, уже слагающиеся в предначертанные для них геометрические контуры.
И все же эстакаду высоко в небе обозначал целый ряд ходящих вдоль нее могучих портальных кранов, подобных аркам железнодорожного моста.
Вот стрела зацепила, сняла с подошедшей площадки мотовоза бадью бетона и подняла ее. Десяток человек свободно спрячется в этом стальном «стаканчике», и голов не будет видно! А вот и впрямь человек карабкается зачем-то по стальным скобам-лесенкам, набитым на края бадьи. Мгновение она парит в пустынной синеве, затем быстро и точно кран опускает бадью вниз, опорожняет ее там в стальные соты арматуры. Бадья взмывает на эстакады, и вот уже стрела крана разворачивается за другой бадьей.
Но не на это указывал Зверев: такого-то он вволю нагляделся. То, на что он указывал, в самом деле было и забавно, и величественно, и необычайно.
Стоявший возле самого здания ГЭС семидесятиметровый телескопический кран вдруг протянул свою «ручищу» вниз, к другому крану, башенному, ухватил его, что называется за шиворот, как рассерженный великан мальчишку-озорника, поднял в воздух и переставил на другое место.
А только что до этого сам башенный кран поднял и перенес вагон-цистерну вместе с колесами.
— Да! — сказал, покачав головою, Зверев. — Все относительно!
Они опустились на перемычку. Тут их сразу оглушил гул, рокот и лязг экскаваторов и плавучей землечерпалки, напиравшей своими черпаками на разрушаемый вал.
Но над всеми этими шумами господствовал нестерпимо звонкий, металлический, неимоверно частый стук парового молота, сопровождаемый свистом и шипением пара. Молот был подвешен к стреле гусеничного экскаватора на тросах и крюках. Временами он весь окутывался облаком свистевшего пара. Казалось, молот звонко лупит в шпунтину.
— О! — воскликнул Зверев. — Старый знакомый!
— Давненько же вы не были на котловане! — ответил ему, крича на ухо, Кареев. — Старый знакомый, а дело делает совсем другое. Вы всмотритесь-ка лучше!
В самом деле, вместо того чтобы погружаться, уходить в землю, как привык на этом же котловане видеть Зверев в те времена, когда возводилась эта же самая перемычка и забивался шпунт, стальная доска шпунтины теперь от каждого удара молота короткими рывками лезла и лезла вон из земли. Она все вырастала.
— Молот обратного действия! — кричал, объясняя, Кареев. — Усилие в сто тонн. Четыреста пятьдесят ударов в минуту!