— Что? Что ты сказал?! — по-русски, не по-английски воскликнула Андриевская. — Эта хабка (она так и произнесла из-за насморка), эта хабка хочет стать моей дочерью? Никогда! Только через мой труп!
И, отвернувшись от сына, гордо откинув гофрированную голову, она пошла в затихающий зал, сопровождаемая Сатановским.
44
Торжественное заседание открыл вступительным словом Марьин.
Речь его часто прерывалась — в тех местах, где оратор делал взволнованную паузу, — бурными аплодисментами.
Широко обозрел он в сжатом и остром анализе международное положение. Удачно высмеял «СЕАТО», с теплотой упомянул о Бандунгской конференции.
Через план ГОЭЛРО и через ленинское учение о мирном сосуществовании двух систем он естественно и закономерно перешел к строительству ГЭС.
— Товарищи! — сказал Марьин. — У нас в ходе строительства было и есть множество недостатков. Но в этот радостный и торжественный день, когда мы собрались здесь, чтобы одновременно отпраздновать и тридцать восьмую годовщину Великого Октября и нашу победу над Волгой, впервые в истории земного шара укрощенной волею и гением советского народа, — в этот день позвольте мне не говорить о недостатках. Мы зорко их отмечаем. Мы видим их. Мы напрягаем все наши силы, чтобы справиться с ними.
И мы одолеем их, если в сердце нашем будет вечным, неугасимым огнем пылать священный завет нашей партии: «Человек превыше всего!»
Закончив этим, Марьин предоставил слово для доклада главному инженеру строительства Николаю Карловичу Андриевскому. Рощин только что отбыл в краткий десятидневный отпуск. Его последним приказом, данным перед вылетом в отпуск, главный инженер официально назначался заместителем начальника стройки.
Андриевский не был оратором. Он сплошь читал свой доклад, лишь изредка возводя на слушателей выцветшие глаза и тотчас же опуская, так как через стекла, рассчитанные на чтение, он плохо различал лица, и ряды сливались перед ним в смутное белесое марево.
Его слабый, стариковский голос был слышен лишь благодаря усилителям, поставленным перед ним на трибуне.
Доклад Андриевского длился целый час. И при всем этом так разительны были, так способны были потрясти любое и каждое сознание те цифры, которые он приводил, что почти всякий раз очередная оглашенная им умонепостигаемая цифра вызывала долго не затихающие рукоплескания.
— В сроки, еще небывалые в мировой практике гидростроения, — говорил Андриевский, — героические строители нашего гидроузла выполнили следующие объемы строительно-монтажных работ. Назову только основное.
За четыре года вынуто и переработано сто двадцать миллионов кубометров грунта.
Забито сорок тысяч шпунтовых металлических свай. В основание гидротехнических сооружений уложено свыше пяти миллионов кубометров бетона и железобетона. Смонтировано триста семьдесят тысяч тонн металлических конструкций и арматуры.
Протяженность здания нашей ГЭС, как вы знаете, семьсот метров, — продолжал главный инженер. — И только в подводную часть здания мы уложили два миллиона триста тридцать тысяч кубометров армированного бетона.
На мгновение отрываясь от рукописи и глянув в зал, он произнес:
— На Волхове мы ногами бетон месили — уплотняли, так сказать, вместо вибраторов. А транспортом нашим были тачки да грабарки... А теперь, — тут он обрушил в зал цифры мощностей, запряженных на строительстве гидроузла. — Короче сказать, у нас на строительстве применяется более двух тысяч видов всевозможных машин и механизмов. Не штук, а видов! — подчеркнул он.
— Да что говорить! — воодушевляясь, сказал Андриевский. — Весь мир недаром дивится тому приросту выработки электроэнергии, который мы имеем в текущем тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Но в тысяча девятьсот шестидесятом году, в конце шестой пятилетки, в осуществление великих предначертаний Коммунистической партии, выработка электроэнергии возрастет против тысяча девятьсот пятьдесят пятого года примерно в два раза, а выработка гидроэлектрической энергии в два с половиной раза.
В заключение своего доклада он особо отметил целый ряд новаторских предложений, которые уже были внедрены на полный ход. Андриевский назвал в числе этих нововведений: безэстакадный намыв земляной плотины; облицовку плитами-оболочками; замену съемной деревянной опалубки бетонных блоков волнистой асбофанерой, которую не надо было снимать, которая намертво оставалась в бетоне; ванный способ электродуговой сварки и многое другое.
— Экономия от внедрения всех названных, а также и множества других более мелких рационализаторских изобретений и предложений дала уже нам сто двадцать миллионов рублей, — сказал он.
Закончил Андриевский такими словами:
— Товарищи, мы должны смотреть вперед! Наступает зима, сильно усложняющая нашу работу, но мы обещали партии и народу, что дадим промышленный ток столице нашей Родины Москве в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году!
Мы должны сдержать свое слово. Для этого у нас есть все возможности!
После доклада Андриевского был оглашен председателем объединенного постройкома огромный — до четырехсот человек — список отличившихся на перекрытии Волги и награжденных денежными премиями и почетными грамотами.
Особо был зачитан краткий список тех, чьи имена на совместном заседании парткома и объединенного постройкома постановлено было вписать на вечное хранение в Золотую книгу строительства гидроузла.
Сюда вошли главный инженер проекта Малков, двое инженеров управления, затем Кареев, Лавренков, Инна Кареева, Бедианов, Орлов, Упоров; оба брата Костиковы, Гришин, Петр Доценко и еще около двух десятков человек.
Заключая эту часть торжественного собрания, Марьин, взволнованный, радостно пошутил:
— Дорогие товарищи строители! В нашей Золотой книге листов хватит! Это ведь только первый отряд, имена тех, кого сама Волга отобрала. Зима надвигается. Суровые готовит нам испытания. Но они нам не страшны. Ибо много у нас доблестных, кто достоин войти в Золотую летопись великой стройки. Уже приблизился час — и скажут свое слово, сделают свою заявку на свободные листы Золотой книги не только строители, но и доблестные монтажники самих агрегатов ГЭС.
В декабре, я уверен, столица нашей великой Родины Москва получит от нас первый промышленный ток!
45
После короткого перерыва Волжский хор открыл концерт песней гэсовского поэта Мишукова — прораба бетонных работ. Эта песня уже давно стала чем-то вроде гимна гидростроевцев. Ею, как правило, начинались вечера самодеятельности.
Потом двое поэтов из литкружка: Лёткин, десятник-арматурщик, и Климушкин, десятник земплотины, прочли свои стихи, посвященные Волге. Инженер Краснопрудский выступил с маленьким рассказом «Совесть» — о том, как трудовой пример и прямое суровое слово старого бульдозериста отрезвили и пристыдили лодыря, пробудили в нем совесть.
Затем, придерживая одной рукой, заведенной за спину, складки бархатного занавеса, элегантный конферансье, один из инженеров управления, объявил, что сейчас участница гэсовского хореографического кружка Елена Шагина и артист балета (было названо одно из столичных имен) исполнят — «Испанский танец».
И едва успел тяжелый занавес открыть сцену, как змеящимся огненно-разноцветным вихрем, с четким и зазывающим пристукиванием кастаньет, вынеслась Леночка Шагина, и сразу вслед за нею — ее партнер, высокий, гибкий, знойно-черноволосый, с белым от пудры лицом, одетый тореадором.
И началась бешеная, страстная и древняя, как само человечество, пантомима заманивания, убегания и неотступной мужской погони.
«Испанский танец» встретили горячо. Леночке и ее партнеру пришлось несколько раз выходить и раскланиваться.
Многие и многие задавали себе вопрос: а как же все-таки случилось, что ее партнером — этой девушки из самодеятельности, техника Леночки Шагиной, — стал известный московский танцовщик? А случилось это очень просто.
Вернувшись после просмотра к себе в гостиницу, артистка сказала, что она будет исполнять фрагменты из «Лебединого озера» с Асхатом Пылаевым: во-первых, это доставит чувство гордого удовлетворения всем кружковцам. А во-вторых, и это самое главное, укрепит веру в свои способности к танцу в этом замечательном парне.
— А иначе его талант пропадет здесь. Он и так уже «переросток».
— Понимаю. Но не ошибаешься ли ты? Как бы он не подвел тебя, — усомнился артист.
— Не беспокойся.
И когда она рассказала ему в своих общепринятых у артистов балета кратких и точных терминах, что такое Асхат Пылаев как танцовщик, то ее партнер даже сам загорелся поскорее увидеть его в классическом танце с нею.
— А тебя я прошу: выступи с этой девушкой. Испанский у нее получается, — сказала артистка.
«ЗИМ» Рощина был в полном ее распоряжении. Она созвонилась с Зинаидой Петровной, и они успели-таки изрядно поработать. Состоялись две репетиции, уже с оркестром.
Валентину Трофимовну умиляло то, что Асхат прибегал на репетицию прямо с работы, в синей спецовке, со слесарным ключом в кармане.
Они репетировали с ним «в полную ногу». Но дивили его эти репетиции!
Совсем не то требовала от него Зинаида Петровна. «Мягче! Острее! — бывало, кричала она ему. — Держи спину во время туров! Выше ногу!..» А здесь — все, все иное!
Конечно, и приезжая балерина показывала ему основные положения корпуса, головы, рук и ног, отдельные движения их будущего танца такими, какими она хотела их видеть. Но не это волновало ее. Как раз в силе его ног, в способности его верно «исполнять» музыку, в том, что не подведет ее его «поддержка», в его «техничности» — во всем этом она была уверена. Но не о том настойчиво, как бы навечно внушая, говорила она ему напоследок:
— Асхат! Дыханию мне тебя не учить: ты легкоатлет, пловец. Но ты слышишь? Музыка легкая, нежная, а танец у тебя все еще чуточку грубоват... Здесь... тревожность, нежность.