[4] не пришло раньше это в голову? Сколько времени сберегли бы! Не влезли бы в зиму так страшно!
Речь шла о работе арматурно-сварочного района. Со сменою там руководства электросварщики на бригадных собраниях выдвинули и осуществили способ цельной, в виде готового блока, подвески плитоболочек к армофермам. И это сразу дало рывок на возведении здания ГЭС. Точно так же сложную арматуру колена гигантской всасывающей трубы стали заранее собирать в виде крупных блоков, и это опять чрезвычайно ускорило монтаж. Кислород в баллонах тоже стали подавать в армируемые блоки не поштучно, а в контейнерах — по шести, по восьми баллонов сразу.
В целом то, что совершалось в эти дни на арматурно-сварочном, который прежде сдерживал укладку бетона и не давал фронта, а теперь «наступал на пятки», носило простое и уже давно известное всей стране имя: поточный метод. Но в том-то и беда была, что на арматурно-сварочном старое руководство не смогло осуществить этот метод, и теперь вот за это самое и ругал себя, и Андриевского, и старое руководство арматурно-сварочного Рощин.
— Да-а! Не говоря об Андриевском, и я не из последних инженеров. Но вот бились же как рыба об лед: всю стройку лимитировал арматурно-сварочный! — Хозяина подменяли, потому и как рыба об лед! — сказал Бороздин.
— То есть как это я — и вдруг хозяина подменял? Что-то мудрено!
— Притворяешься. Знаешь прекрасно, о чем речь.
— Послушай, Максим, я к тебе не ссориться пришел!
— Ссориться зачем? — отвечал Бороздин. — Тут и без ссоры дел-то выше головы. Не знаешь — изволь. Мудреного тут ничего нет. Мы как до сих пор социалистическим соревнованием руководили? Что мы понимали под этим руководством? А вот что. Брали план. На основе этого плана ты, Марьин, Андриевский со своим «мозговым трестом» тихо, чинно, в кабинетиках вырабатывали соцобязательства для обоих СМУ, для районов, для участков и, наконец, для бригад. Ну, потом, конечно, созывали общее собрание. Внешне как будто полная демократия — не придерешься. Зачитывают обязательства, голосуют. Принято! А по существу, эти социалистические обязательства оказывались спущенными сверху. Вот это «для» и мертвило нам социалистическое соревнование. Спущено-де соцобязательство — надо выполнять. Только и всего. Откуда же здесь пылу-жару взяться?!
А вот когда стали мы к этому делу великому по-настоящему подходить, когда новые социалистические обязательства от самих собраний пошли, хозяин-то и обозрел хозяйским оком своим поле боя да и показал нам, какие у него «внутренние ресурсы»!
— Ну, хорошо, хорошо, дошло! — полушутя-полусердито остановил его Рощин. — Я посоветоваться к тебе пришел, товарищ первый секретарь.
Секретарем партийной организации строительства Бороздин был избран всего десять дней тому назад.
Этой зимой обкому стало окончательно ясно, что Марьин не завоевал авторитета в массах. Народ осуждал его пресловутое «Давайте будем этот разговор кончать!» и его демагогические выходки, вроде следующей, например. Еще в начале ноября двум бригадам на монтаже агрегатов объединенный постройком и управление присудили крупные премии. Одна из бригад деньги эти получила. А деньги другой бригады что-то позастряли в недрах финансового отдела. Как-то ночью на монтажную площадку приехал Марьин. Круглосуточно шла напряженная сборка статора и ротора. Марьин вступил в разговор с монтажниками. И они открыто выразили ему свое недовольство задержкой премии. И ничего другого не нашел он сказать во всеуслышание, как: «Будьте спокойны, я сяду на Рощина верхом и выколочу из него эти двадцать пять тысяч!»
А вот когда во время отсутствия Рощина и болезни главного инженера надо было после перекрытия Волги стремительно перебазировать наплавной мост к защитным «бычкам» здания ГЭС, а «сесть верхом» стало не на кого, Марьин оказался банкротом и лишь безвольно созерцал, как Кусищев проваливал дело, ставя под угрозу все строительство.
И на ближайшей партийной конференции Марьин не был переизбран в партком строительства.
На бюро обкома обсуждался вопрос, кого рекомендовать из гэсовских коммунистов на пост первого секретаря. Был спрошен и Рощин.
— Дайте Бороздина! — сказал он. — Работник сильный. Народ его знает, любит. Положение вы сами знаете. Правительственные сроки под угрозой. Дайте Бороздина.
Бороздин был избран единогласно. И, однако, нашелся человек, который не удержался от ехидного словца, хотя и сам подал свой голос за Бороздина.
— Ну, — сказал он, — конечно, раз реабилитированный, то теперь пойдет в гору наш Максим!
Его гневно оборвал шофер Грушин:
— Не срами себя: лжешь и не краснеешь! Ты не новичок здесь, должен бы видеть, за что его поднимает народ, товарища Бороздина. Это тебе не Марьин: кубы, кубы!.. У товарища Бороздина за кубами человек не затеряется. За то его народ и любит, что как был, так и остался — искра от народа!
68
Теперь увереннее смотрели вперед и Рощин, и Андриевский, и Бороздин: скоростной монтаж первой турбины под сборным утепленным шатром показал, что и впрямь незачем ждать, пока над всем зданием ГЭС воздвигнется железобетонная кровля.
Но, однако же, она стояла в проекте, и не миновать было воздвигать ее, эту чудовищной толщины железобетонную крышу длиною почти в три четверти километра. Бетонить в стужу, в пургу на этакой «верхотуре»! Рощин знал хорошо, что это значит: глянешь с земли на громадину-бадью с бетоном, поднятую стрелою крана до верхних отметок, — шапка валится с запрокинутой головы, бадьища кажется не больше стакана, а людей и различишь не вдруг на стержнях арматуры, будто бы воробьи чернеются на проводах.
Изволь-ка вздыми на такую высь десятки тысяч кубов бетона и уложи его за каких-нибудь три месяца — зимних, лютейших!
Да если б одна только кровля, а то и там и здесь — и на правом и на левом берегу — предстояло еще уложить неимоверное количество железобетона за эту зиму, до половодья.
А если не уложим, кратковременным будет торжество запуска первой турбины. «Мигнем», ну, а дальше что? Прорыв по бетону — это катастрофа. И, однако, недоукладка его — неотвратимая явь, если не закрывать глаза. Не ожидать же, что за эти три-четыре месяца свершится какое-то чудо! А там — грозное, неотвратимое половодье!..
Десятки раз пересматривал, пересчитывал Рощин страшные цифры «большого бетона», и то жаром, то холодным потом обдавало его от этих пересчетов: как ни раскидывай, а по меньшей мере еще год с лишним сверх срока потребуется на выполнение всей программы бетоноукладки.
«Но неужели, неужели же так и нет выхода? А что, если...» И когда он, Рощин, ответил сам себе на это «А что, если...», ответил языком вычислений, как инженер, то в сердце у него сперва захолонуло, а затем было такое чувство, будто взмахом широчайших незримых крыльев подняло его над рабочим столом, и, по-видимому, на какой-то миг он потерял сознание...
Несколько неожиданным для всех был созыв повторного чрезвычайного совещания у начальника стройки.
Председательствовал министр. Последний месяц он почти без вылетов в Москву жил на гидроузле.
Суть доклада Рощина была очень простой: согласно неопровержимым расчетам, произведенным, как сказал Рощин, группою инженеров, можно было без малейшего ущерба для прочности любого из гидростроений снять на объектах правого и левого берега в общей сложности около двухсот тысяч кубометров излишне запроектированного бетона.
И едва ли не половину этого, как доказывал Рощин, ненужного бетона можно было снять за счет уменьшения невероятной толщины, какая задана была проектом для кровли самого здания ГЭС и его подстанций, исходя из особых соображений, которые ныне уже отпали ходом времени. Излишний бетон запроектирован был и на водосливной плотине и на шлюзах.
Представитель Гидропроекта встал, подошел к столу и склонился над расчетами, которые огласил Рощин. Он долго проверял их. Наконец молча отер платком влажный лоб и сказал:
— Да-а! Это выход. Это гениальный выход. Я — за!
И едва раздалось это слово из уст человека, имевшего бесспорное право наложить свое «вето» на любое отступление от проекта, все вздохнули облегченно.
— И я — за! — сказал министр. — Доклад меня убедил. Сегодня же запрошу Москву. Буду настаивать. И назовите нам, пожалуйста, Леонид Иванович, имена всех, кто...
Министр не договорил, но и не нужно было особой сообразительности, чтобы догадаться, зачем он хотел знать эти имена.
Рощин не был захвачен врасплох. Решение скрыть, что расчеты и предложение о снятии бетона принадлежат единолично ему, возникло у него еще накануне, как-то сразу, само собой. Не назвались же из них никто. «У нас все авторы: и монтажники и такелажники!» — вспомнилось ему.
— Простите, — сказал он, наклоняя голову. — Этого я, к сожалению, не имею права сделать, поскольку товарищи взяли с меня слово, что... я представлю их предложение как безымянное.
— Почему? — удивился министр.
— Видите ли, — теперь уже не затруднился ответом Рощин, — они говорят, что этот вопрос очень многих занимал. Так что они не в силах и сказать, кто же автор. «Все мы авторы, от десятника до инженера, все, — говорят, — бетоном болеем!..» Из «недр», так сказать.
Рощин улыбнулся.
— Жаль, — сказал министр, — я поставил бы вопрос о самой высокой награде. Я думаю, все понимают и смелость и, прямо скажу, спасительность представленных перерасчетов... Товарищи заслуживают самую глубочайшую благодарность!.. И я благодарю их от имени партии и правительства!
Москва той же ночью утвердила снятие излишне запроектированного бетона.
69
И вот, наконец, наступил тот великий и вожделенный день, ради которого, по существу, и совершалось в течение целых пяти лет все, что совершалось на этих берегах.
Крепкий мороз и ветер. Спеша на митинг в ознаменование выдачи первого тока, сторонясь от встречных самосвалов, по бетонному мосту пристройки позади здания ГЭС идут Дементий Зверев и Иван Упоров. От стужи ломит во лбу. Суров северный ветер в раструбе Лощиногорской лощины! Оба они отогнули свои кожаные ушанки.