! — Так литовские евреи дразнят польских. — А нет ли у тебя сестрички красивой?
Мальчишки открыли рты от удивления.
— Да он же по-еврейски говорит! — опомнился кто-то.
— Ой, и правда! — согласились остальные, тараща глаза.
А офицер, похлопав себя стеком по выглаженной зеленой штанине, спросил:
— Чмайеры, знаете, как благословляют, когда в уборную сходят?
По выговору сразу было слышно, что он из литваков.
Мальчишки не смогли сдержаться и прыснули:
— Хи-хи!
Офицер оглядел площадь и увидел трактир с еврейской вывеской: «Заведение реб Шлойме-Дувида Кнастера. Кошерная пища и ночлег». Запрыгнул в пролетку, сам взялся за вожжи и подкатил к трактиру, подняв целое облако пыли.
В трактире офицер с черной бородкой продолжил чудить. Заказал четвертинку гуся, велел порезать и на тарелке поднес лошади. Потом взял стаканчик водки и, раскачиваясь, произнес кидуш[24], нараспев, как на Рошешоно:
— Векидшону, вецивону, веигийону[25]!..
Перед трактиром собралась толпа: мужчины, женщины, дети. Реб Шлойме-Дувид, еврей в засаленной ермолке и шароварах, заправленных в низкие сапожки, вышел и попытался разогнать зевак:
— Чего уставились? Цирк вам тут, что ли? Давайте, идите отсюда!
Никто его не послушал. Хозяева стояли в сторонке, хмуря лбы.
— Должно быть, выкрест, — заметил один. — Не надо бы с ним рядом находиться…
— Почему же? Может, и не выкрест, — возразил другой.
— Еврей — офицер?
— А как же барон Гинзбург? Говорят, он даже трефного не ест.
— А я думаю, это гой, — вступил в разговор третий, — просто гой, но ученый, святой язык знает…
— А кидуш? Кидуш откуда?
— Ну и что? Поп, например, может не только кидуш знать, но хоть всю Тору…
— Слушайте, — вмешался реб Нусен, тот, что обучал девочек грамоте, — а пойду-ка я да спрошу у него. Я ведь тоже в солдатах служил…
Евреи расступились, пропуская его к двери.
Учитель Нусен снял шляпу и, выпятив впалую грудь, вытянулся по стойке смирно.
— Ваше благородие… — начал он, как когда-то учили в казарме, и вдруг громко икнул.
Офицер смотрел на него насмешливыми черными глазами, но реб Нусен все не мог унять икоту, и офицеру надоело ждать.
— Тумтем[26]! — бросил он в сторону реб Нусена.
Нусен вышел, совершенно смущенный.
— Тумтем! — завопили мальчишки. — Реб Нусен Тумтем!
Офицер пил стопку за стопкой, не забывая перед каждой нараспев повторить кидуш.
Когда собрался прочь, сам взял в руки вожжи и чуть не въехал в лавку, где продавались глиняные горшки. Проезжая через местечко, он посылал всем встречным девушкам воздушные поцелуи и кричал:
— Красавица! Выйдешь за меня замуж?
Девушки убегали, заливаясь краской, а евреи провожали глазами поднятое пролеткой облако пыли и хмурились:
— Сумасшедший? Полоумный?
Только к вечеру в городе появились солдаты, сразу заполонили все лавки. Рассказали, что разбили неподалеку лагерь, что простоят тут до конца лета и что у них есть дешевое сукно и кожа на продажу.
Когда их спрашивали об офицере с черной бородкой, отвечали:
— А, Хайкин! Он не старший офицер, всего лишь поручик, врач.
— Он что, сумасшедший? — допытывались евреи.
— Черт его знает, — отвечали солдаты, — трудно сказать…
2
Доктор Хайкин стал в местечке частым гостем. Приезжал на своей двухколесной пролетке каждый день, и в местечке становилось весело.
— Вон он едет, сумасшедший этот, — показывали со всех сторон пальцем. — Давненько не видали.
Он все время придумывал что-нибудь новенькое. Однажды купил леденцов и стал разбрасывать их по площади. Тут же набежали мальчишки из хедера. Ловили, хватали, а он стоял посредине, как меламед, что читает с учениками «Шма Исроэл» у постели роженицы, и выкрикивал:
— Бехол левовхо! Увехол нафшехо! Увехол меэйдехо![27]
В другой раз достал из кошелька несколько серебряных двугривенных и подбросил в воздух. Нищие, торговки, дети, катаясь по земле, дрались за них, как собаки за кость, а он смотрел и хохотал.
— Лови сорок грошей! — кричал, подражая польскому выговору, и кидал еще одну монету.
Брал у реб Шлойме-Дувида несколько бутылок водки и наливал всем, кто проходил мимо. Или часы напролет просиживал в лавке у торговки Фриметл, где продавались сласти и пряности, и заигрывал с девушками.
В лавке Фриметл всегда пахло миндалем, сладостями и юными девами. У этой Фриметл было восемь дочерей-хохотушек, одна краше другой. А у каждой дочки — по несколько подружек, которые все время сидели в лавке, щелкая орехи, и Хайкина оттуда было метлой не выгнать.
Он кульками покупал орехи и конфеты, запускал руку в мешок, вытаскивал горсть изюму или миндаля и наделял девушек.
— Капоросхем![28] — говорил ни к селу ни к городу. — Гилатну[29]…
— Сумасшедший! — смеялись девушки и грызли орехи, которыми он их угощал.
Доктор Хайкин был неутомим. То пускался в пляс, перебирая длинными ногами, то напевал, шутил, рассказывал анекдоты. И вдруг хватал в объятия девушку, что оказывалась ближе, и быстро целовал прямо в губы.
— Ой, мама! — взвизгивала девушка, а остальные хохотали до слез.
— Вот же сумасшедший! — повторяли они, глядя на него с восторгом.
Карие глаза доктора Хайкина весело блестели, ему нравилось быть в окружении девушек. Алые губы, черная как уголь бородка и усы — вылитый кавказский «красавец» с этикетки на бутылке дешевого вина. Девушки глаз не могли отвести от его гибкой, стройной фигуры в облегающем мундире. Они лущили орехи и любовались его белоснежными зубами, когда он смеялся.
— А он очень недурен собой, — шептала одна другой на ухо.
— Чудо как хорош! — отвечала та, краснея до корней волос.
Безумному доктору позволялось все, даже обнимать девушек на глазах у торговки Фриметл. В первый раз она рассердилась.
— Пане офицер, — сказала она строго, — вам тут не бардак, у нас девушки приличные.
Но доктор Хайкин состроил гримасу, как паяц, и ответил:
— Летейтофейс![30]
Все засмеялись.
— Сумасшедший, — с жалостью сказала Фриметл.
Сумасшедший, — повторили за ней девушки, поправляя прически, — ах, мне бы такого сумасшедшего…
Доктор Хайкин горстями таскал из мешков орехи и угощал девушек. Цены он не спрашивал и денег не платил.
— Запишите! — говорил он и отправлялся к реб Шлойме-Дувиду. Брал несколько бутылок водки и ликера, приказывал запаковать гуся и колбасу, садился в пролетку и щелкал кнутом. Реб Шлойме-Дувид не требовал денег. Он только хотел знать, записать или не надо.
— Пане офицер! — кричал он вслед Хайкину. — Записать на ваш счет или вы расплатитесь вскоре?
— Повесься на заборе! — в рифму отвечал офицер и исчезал в облаке пыли.
Он встречался с девушками не только в лавке Фриметл, но и в лесу неподалеку от местечка, а у Шлойме-Дувида покупал для них угощение.
Лес начинался у военного лагеря и тянулся на много верст. Были в этом лесу такие чащобы, куда не могло пробиться солнце, а лягушки квакали там даже средь бела дня. Девушки надевали тщательно выглаженные ситцевые платьица и парами гуляли под ручку, с нежностью поглядывая друг на друга. В маленьких местечках между девушками нередко возникает такая симпатия, ведь тут не принято проводить время в компании молодых людей. Иногда девушки что-нибудь напевали, чаще всего любовную песенку о несчастной швее:
Однажды швея молодая,
Однажды швея молодая
Сидела возле окна,
И ротному офицеру
Понравилась она…
А следом, чуть поотстав, идут парни в котелках и с тонкими тросточками. Идут, будто просто так, сами по себе, и на девушек ноль внимания, но вдруг негромко подхватывают:
Люблю тебя, красотка,
Люблю тебя, красотка,
Пойдем скорей со мной.
Сыграем весело свадьбу,
И будешь ты мне женой…
Девушки не останавливаются и даже не оглядываются, идут, тоже будто просто так, сами по себе, и гордо, с достоинством допевают последний куплет:
Слова твои напрасны,
Слова твои напрасны, —
Ему в ответ швея. —
Ведь за христианина
Не выйду замуж я…
Так и гуляют, парни отдельно, девушки отдельно, но вдруг издали доносится звон подков. Это скачет на лошади доктор Хайкин. Еще подъехать не успел, а всем уже весело, прощай грусть-тоска!
— С праздником! — кричит, спрыгивая с лошади, элегантный, что твой принц, и все смеются.
— Ха-ха-ха! Вот сумасшедший! Хи-хи-хи!
Здесь он позволяет себе еще больше, чем в городе. Стреляет карими глазами, крутится среди девушек, словно петух среди кур. То пустится в пляс по траве, то песню запоет. Вдруг затеет игру в прятки и заберется куда-нибудь в заросли, где лягушки квакают. А потом — в догонялки! То за одной девушкой бросится, то за другой. Она убегает, визжит и вдруг оказывается у него в объятиях. Доктор Хайкин раздает девушкам сладости, а на закуску — поцелуи. Девушки все ему прощают, не обижаются.
— Сумасшедший! — говорят, тяжело дыша: уж очень они разошлись.
А парни стоят в стороне. Помахивают легкими тросточками и глуповато, смущенно улыбаются.
— Полоумный! — Они делают вид, что им тоже очень весело. — Совсем с головой беда…
3
В местечке уже не понимали, как раньше жили без доктора Хайкина.
— Врач от Бога! — повторяли женщины. — Только посмотрит, и любую болезнь как рукой снимает.