— Нет, индейцев, насколько я знаю, полковник избегал держать!
— А с Левой Рукой не было столкновений?
— Управляющий гациендой говорил мне как-то, что арапахи никогда не показывались в окрестностях фермы.
Красное Облако склонил голову.
— Да, может быть… — промолвил он задумчиво. — Я довольно давно был в этих местах, да и знаю я их слишком хорошо… Но вы говорите, что гациенда очень близка? Доберемся ли мы, например, к утру?
Джон Максим, подумав, ответил:
— Ну нет! Было бы затруднительно, принимая во внимание плачевное состояние наших лошадей, идти всю ночь. Но к полудню, однако, я надеюсь, мы будем уже на месте!
— Только к полудню? — вскинулись трапперы, которые почему-то были уверены, что до гациенды можно добраться чуть ли не через час.
— Да, к полудню. Нам придется провести здесь ночь. Что же? Место подходящее. Напасть тут на нас, кажется, некому. Конечно, придется посторожить по очереди. Но лошади окончательно отдохнут, да и нам надо отоспаться. С голоду мы, конечно, не умрем…
— Пока есть вороны! — проворчал Гарри, разочарованный в надежде получить в гациенде вкусный и сытный ужин.
— Не предоставите ли мне сторожить лагерь первую четверть ночи? — промолвил Красное Облако, обращаясь к агенту.
— Валяйте! Мне все равно, кто будет сторожить. Лишь бы часовой был бдительным да не поддался бы соблазну вздремнуть часок, сломленный усталостью! Признаюсь, меня так и клонит ко сну. Глаза сами смыкаются. Давно такой трепки мое тело не испытывало! Только, гамбузино, смотрите: огня не разводить!
— Понятно!
— Может быть, чэйэны и далеко, но возможно и обратное, а огонь виден издалека, и мы можем потерять наши скальпы и отправиться на тот свет.
— Да еще с вороньим мясом в желудке! — поддакнул уже укладывавшийся на ночлег Гарри.
— Вы можете положиться на меня, сеньоры! Мне мой скальп дорог не меньше, чем ваши вам!
Три траппера не замедлили растянуться на траве и почти моментально были охвачены глубоким сном. Индеец, уложив в стороне Миннегагу и тщательно закутав ее плащом, затушил остатки догоравшего огня, чтобы во мгле наступающей ночи яркий свет костра не выдавал индейцам местонахождения беглецов, подкинул устало подфыркивавшим лошадям несколько охапок свежей травы, а затем неслышными, крадущимися шагами отправился к берегу Соленого озера.
Бродя по берегу, он тщательно рассматривал уже смутно рисовавшиеся очертания прибрежных скал и извилины побережья. Скоро лицо его просветлело.
— Наконец-то! — пробормотал он чуть слышно. — А было-таки трудно узнать, куда мы забрались. Но теперь я знаю, где мы находимся. Если только Левая Рука не увел свое племя куда-нибудь в сторону, мне не представится особенного труда добраться до его становища, покуда белые будут спать, думая, что я их сторожу! Правда, пожалуй, мне придется загнать коня. Но что за беда? Отыщется, надеюсь, какой-нибудь мустанг и на мою долю!
Вернувшись, Красное Облако испустил чуть слышный свист. Звуки эти пронеслись над лагерем, не потревожив глубокого сна ни людей, ни лошадей. Но маленькая индианка, по-видимому, ждала отца: она вскочила со своего места и легкой тенью скользнула навстречу отцу.
— Ты звал меня? — спросила она.
— Да, дитя! — сказал он несколько грустно. — Настал час, когда нам надо расстаться! Я должен отправиться к Левой Руке, а тебе придется остаться с бледнолицыми.
— А ты знаешь, отец, где стоят вигвамы арапахов?
— Да. Ведь я много раз бывал в этих местах. Да и твоя мать дала мне достаточно точные указания, где находится теперь вождь арапахов.
— Скажи, отец: разве мать встречалась когда-нибудь раньше с Левою Рукою?
— Много раз. Ведь все это великое восстание краснокожих против бледнолицых — дело рук твоей матери. Ее побуждала к этому, боюсь, одна ее неутолимая ненависть к Деванделлю, жажда мести покинувшему ее человеку. Но она выбрала удачный момент, нашла достаточно горячего материала, и великий пожар действительно зажжен женскою рукою, и льется потоками кровь…
Я, во всяком случае, не принимал никакого участия, покуда мои братья не вырыли томагавк войны… Ялла же все время была душою заговора. Она снеслась со всеми выдающимися и влиятельными вождями чэйэнов и арапахов, она добилась того, что на время забыта старая вражда, и три великих племени детей этого края соединились против общего врага.
Но я-то, я узнал о принятом вождями решении начать священную войну против бледнолицых только тогда, когда об этом знали, кажется, все дети племени сиу!
— От тебя скрывали, потому что ты ведь не сиу!
— Да, я не сиу! — с горечью пробормотал индеец. — Но разве я бледнолицый? Разве «вороны» не индейцы чистейшей крови? Разве мы, «вороны», не сражались против поработителей Америки, когда сиу еще не знали даже о самом существовании янки? И, наконец, разве я не воин? Но от меня все скрывали, все прятали, как от человека, которому нельзя довериться!
Помолчав немного, он заговорил снова:
— Но пусть так! Теперь и Красное Облако посвящен в тайну. Ялла удостоила его своего доверия, когда о тайне лаяли, кажется, даже собаки. И Ялла дала мне серьезное и ответственное поручение…
В самом деле, может быть, до сих пор ни единому посланцу сиу еще не удавалось добраться до Левой Руки, арапахи не знают, что происходит в горах и степях…
— Так ты хочешь покинуть меня здесь? — прервала его слова Миннегага.
— Так нужно, дитя. Ты останешься с этими… людьми, потом отправишься за ними туда, куда пойдут они.
— До самой гациенды? — оживилась девочка, сжимая кулаки и сверкая глазами.
— Не только до гациенды, но и в гациенду! Именно в ее стенах, куда, как ты слышала, не впускали никогда индейцев. Там и нужно будет для нашего великого дела, дела твоей матери, твое присутствие! Ты хитра, как… гремучая змея. Ты умеешь скрывать свои мысли. Ты двулична, как… взрослая женщина, у которой сладкие слова на устах и яд в душе. Ты сумеешь всюду проникнуть и ты сумеешь прикидываться чистейшим ребенком, хотя ты уже научилась убивать воинов, правда, предательским ударом в спину… Словом, ты в миниатюре настоящая Ялла… Да, да, твое место в гациенде!
— А что я буду делать там?
— Неужели ты потеряла всю свою смышленость? Подумай хорошенько! Во-первых, какую пользу делу твоей матери ты могла бы принести, если бы отправилась со мной к арапахам? Ты только задержишь меня в пути. Мало того, если я исчезну, оставив тебя здесь, это не возбудит подозрения бледнолицых. Они будут думать, что мне предоставилась возможность просто пойти своей дорогой, спасая собственную жизнь и не заботясь об их участи.
Если же я возьму тебя с собою, они встревожатся. Это может помешать нашим планам.
Мало этого, подумай хорошенько: ведь если арапахи еще не стерли гациенду с лица земли, если им придется нападать на белых, то как важно, чтобы среди белых находился тайный союзник!
Когда будут грохотать выстрелы, когда среди защитников гациенды начнется смятение, никто не будет, понятно, обращать внимание на тебя. Разве будет трудно проникнуть тогда к каким-нибудь дверям, открыть ворота, впустить ночью твоих братьев внутрь гациенды? Или поджечь вигвам белых?
Глаза Миннегаги сильнее заблестели, на алых устах появилась радостная, полная жестокости улыбка.
— Да, да, отец! — закивала она головою. — Я понимаю! Но моя мать?..
— Что такое хочешь ты сказать? Твоя мать не замедлит пожаловать сюда. Но, должно быть, только тогда, когда все будет кончено арапахами и Ялле останется только утолить жажду мести и ненасытную злобу, издеваясь над детьми полковника Деванделля. Этого удовольствия она, конечно, никому не уступит. Она собственной рукой снимет скальпы с голов детей Деванделля и выпьет по каплям всю их кровь, как она сняла уже, без сомнения, скальп с самого полковника… Она ведь истинная дочь племени сиу. Она — Ялла! Этим все сказано!
— Моя мать должна была бы предоставить этих белых щенков в мое полное распоряжение! — промолвила Миннегага.
— Зачем бы они тебе понадобились? — удивленно спросил Красное Облако.
— Разве я не сумела бы подвергнуть их таким мукам, что они тряслись бы всем телом? Разве я не смогла бы вот этими самыми руками снять с их голов скальпы? — страстно произнесла дочь Яллы.
Индеец вздрогнул и поглядел на Миннегагу почти с ужасом и отвращением:
— Ты не девочка! Ты — детеныш самки ягуара!
Наступило молчание, которое прерывалось только глубокими вздохами какой-нибудь из лошадей да сонным бормотанием Гарри, должно быть, и во сне все еще негодовавшего на то, что ему пришлось утолять голод жестким мясом озерной вороны.
Потом Красное Облако беззвучно приподнялся.
— Ну, пора! Часы бегут, до становища арапахов не близко. А мне надо добраться во что бы то ни стало поскорее к Левой Руке.
— Выдержит ли твой конь этот путь, отец?
— Буду гнать, покуда он будет держаться на ногах. Падет — пойду пешком!
— А если проснутся белые, покуда ты будешь седлать своего коня, и обнаружат, что ты собираешься покинуть лагерь?
— Это пустое! Разве мне не приходилось уводить лошадей у дремавшей в двух шагах стражи? Иди, ложись на свое место, не шевелись, и ты увидишь, как я исчезну, не разбудив бледнолицых.
Миннегага беззвучно скользнула к тому месту, где еще лежал ее плащ. Но почти дойдя до своего ложа, она вернулась к неподвижно стоявшему Красному Облаку.
Тот молча погладил ее по щеке и произнес:
— Все-таки ты ведь мое родное дитя! Прощай! Иди же!
Но она не уходила.
Индеец с тихой лаской повернул ее за плечи и слегка толкнул со словами:
— Иди же, иди, дитя! Пора кончать!
— Если ты, отец, раньше меня встретишь мою мать, — прошептала девочка, — то передай ей мой привет. Скажи, что я делала все по твоим указаниям, желая помочь Ялле в достижении ее целей. Ты скажешь так, отец?
И опять она скользнула в сторону и скрылась во мгле. Индеец, увидев, что его дочь уже исчезла, снял с плеча свой карабин, проверил, исправно ли работает курок, попробовал, свободно ли идет нож из чехла, и затем медленно приблизился к месту, где сладко спали белые.