— А если бледнолицые убьют ее?
— Они не бандиты. Постыдятся расправиться так с существом, кажущимся им безвредным! Они ведь и не подозревают, что это она подготовила твою победу…
— Ударив ножом в спину Деванделля?
— Да. Кстати, откуда это, собственно, известно тебе?
— Он сам сказал мне это. У Миннегаги сильная и верная рука, у нее душа смелого воина!
Помолчав немного, Ялла заговорила снова:
— Конечно, я возьму гациенду Деванделля, и очень скоро. Но раньше надо покончить с теми бледнолицыми, которых ты побоялся убить, и вырвать из их рук мою дочь.
— Я? Побоялся убить? Ха-ха-ха! — зловеще рассмеялся Красное Облако. — Ах, да! Ведь я все забываю, что ты считаешь воинов моего племени недостойными держать стремя у… женщин твоего! Делай, впрочем, как знаешь! Я мог без труда привести сюда Миннегагу, убив трапперов, но я подумал: не будет велика разница, если в гациенде окажется тремя людьми больше. А в то же время, раз Миннегага попадет в гациенду и, притворяясь беспомощным ребенком, заберется в самое сердце вражеского лагеря, нам будет гораздо легче взять их!
— Ну какую же, в самом деле, серьезную помощь может оказать девочка? — почти пренебрежительно отозвалась Ялла.
— Как знаешь. Дело твое. Хочешь знать, где я оставил бледнолицых? На берегу Великого Соленого озера; это всего четыре или пять миль отсюда.
— Ну, так мы овладеем ими раньше, чем они опомнятся. Пойди, найди вождя сиу Черного Котла, потом переговори с Левою Рукою. Пусть тебе дадут полтораста или двести лучших воинов. Думаю, ведь этого будет вполне достаточно, чтобы взять гациенду?
— Значит, ты посылаешь меня хлопатать? А сама что будешь делать тут? — подозрительно спросил, приподымаясь, индеец.
— Я почти сутки не сходила с коня. Мне необходимо отдохнуть хоть несколько часов. У тебя же было время отдохнуть!
— Моя жена отдает мне приказания, как настоящий сахем племени! — с глубоким неудовольствием ответил Красное Облако.
— Да, как сахем! — твердо возразила Ялла. — Мы в походе. Ты воин. Все воины сиу обязаны повиноваться мне беспрекословно.
— Но я твой муж. Ты моя жена, ты моя вещь.
Я твой хозяин!
— Не во время похода! — сказала пренебрежительно Ялла.
Затем она встала со своего ложа и накинула на плечи плащ.
— Нет, всегда! И дома, и в походе, и в лагере муж остается мужем, владыкой, жена — его собственностью, его вещью!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что я тоже сахем! Настоящий сахем! Слышишь ли ты, женщина?
Ялла круто обернулась к мужу и, сверкая глазами, произнесла:
— Так послушай же и ты, мой муж, мой повелитель, мой… хозяин. И… и великий сахем! Понимаешь ли ты, что ты мне начинаешь надоедать и заставляешь терять даром слишком много времени? Ступай, я приказываю тебе. Отыщи Черного Котла, сделай все, что тебе сказано!
Красное Облако как будто растерялся от этого неожиданного отпора. Но минуту спустя он опять заговорил вызывающе:
— Знаменитая непобедимая Ялла утомилась! Великий сахем сиу выбился из сил, потому что пришлось проскакать несколько миль на лошади верхом… Великий воин сиу, самый величайший воин всего племени, желает не драться с врагами, а улечься в вигваме, на мягких шкурах… Ха-ха-ха! Вот если бы об этом узнали настоящие воины?!
Ялла не отвечала. Она закуталась старательно в свой плащ, присела к очагу и стала греть у огня руки.
Когда истощивший запас насмешек индеец смолк, Ялла отозвалась презрительно:
— Мой муж, повелитель, хозяин, великий воин «воронов», конечно, прав во всем, что он говорит о своей «вещи»… Но…
— Ну? Доканчивай!
— Но только он сегодня накурился до того, что его мозги уподобились мозгам… барана. И к тому же выхлебал всю водку арапахов, а потому его язык болтает разные глупости.
Удар попал в цель: Красное Облако, который не мог не сознавать, что он находится под влиянием хмеля, опомнился.
С проклятием он швырнул на пол и растоптал каблуком тяжелого сапога глиняную трубку, потом поднялся и, свирепо ругась, вышел из вигвама.
А Ялла сидела у костра, вытянув над огнем свои сильные и красивые смуглые руки. И лицо ее казалось каменным, но в глазах горел зловещий огонь, а черные брови были нахмурены.
VIIIВ погоню за трапперами
Тих, спокоен, глубок был сон трех трапперов, расположившихся на ночлег на берегах Великого Соленого озера.
Мягка, как пух, была ароматная трава, служившая им ложем. Кругом царила почти полная тишина. Плащи, которыми окутались странники, грели их усталые тела. А изнеможение, вызванное переживаниями этих последних страшно тревожных и полных лишений дней, сковывало члены истомой. Трапперы сознавали, что они находятся в сравнительно безопасном месте, что индейцы далеки. К тому же, разве гамбузино, так вовремя разбудивший товарищей там, в полуразвалившемся здании над входом в шахту, не взялся сторожить покой лагеря? И разве он не выказал себя за это время верным товарищем, бдительным часовым? Разве на него нельзя было положиться?
И трапперы спали блаженным сном.
Гарри и Джордж и во сне грезили о том угощении, которое они получат в гациенде, о вкусных блюдах и напитках. Джон Максим во сне видел хорошо знакомые ему места, детей полковника Деванделля, его усадьбу…
Ни одному из спящих грезы сна не навевали и тени тревоги, подозрения против мнимого гамбузино.
И так пролетали часы за часами. Близился, должно быть, рассвет, как вдруг чей-то крик, резко прозвучавший в абсолютной тишине, разбудил Джона Максима.
Крик повторился. И чуткое ухо степного бродяги сразу распознало звуки знакомого голоса: это не был крик какой-нибудь птицы, зверя, индейца, просто взрослого человека. Так кричат только дети.
— Миннегага! — воскликнул агент, вскакивая на ноги и моментально вспоминая все пережитое за эти дни.
— Что случилось с девчонкой? Ведь она с гамбузино, который так старательно оберегает ее, словно своего собственного ребенка! Что же может угрожать девочке? И где же гамбузино? Или он спит? Но не может же он спать настолько крепко, чтобы не слышать крика индианки?
Янки схватил свой верный карабин и внимательно огляделся вокруг. Воздух был насыщен поднимавшимися с озера густыми испарениями, но все же и в тумане янки кое-что различал, по крайней мере в непосредственной близости от себя.
И опять резко вскрикнула где-то во мгле Миннегага.
— Да что за дьявольщина? — пробормотал Джон Максим, делая шаг-другой в ту сторону, откуда донесся крик, потом не выдержал и попросту побежал, держа ружье наготове.
По дороге он громко закричал:
— Вставайте, Гарри, Джордж! За оружие! Миннегага! Что с тобой?
На его крик из густой травы выскочила, словно резиновый мяч, индианка и бросилась к нему.
— Прячься за меня. Что случилось? Кто тебя испугал? — говорил невольно ласковым голосом траппер, вглядываясь во мглу.
Но не успела Миннегага ответить на эти вопросы, как и лошадей охватила тревога: они почти разом вскочили на ноги с храпом, заржали, потом шарахнулись в сторону и исчезли среди травы.
— Гарри! Джордж! Да вставайте же! — крикнул чуть не с отчаянием агент.
Этот крик был способен разбудить, кажется, и мертвеца. По крайней мере, трапперы вскочили и схватились за оружие.
— Что такое? Что случилось, Джон? — спрашивали они растерянно.
— Идите скорее сюда! Да идите же! — отвечал им агент, который держал за руку дрожавшую всем телом девочку и тщетно оглядывался кругом, ища причину всего переполоха.
— Индейцы? — воскликнул испуганно Гарри, который первый подбежал к товарищу и остановился около него, прикрывая индианку с другого бока.
— Нет, едва ли… Наши лошади не переполошились бы так и, во всяком случае, не сорвались бы с привязей! Что-нибудь другое! Но… Но где же, черт возьми, гамбузино? Убили его, что ли?
— В самом деле! — испуганно оглянулись трапперы. — Куда он девался?
— Может быть, его уже оскальпировала какая-нибудь красная собака?
— Да нет же! — с досадой отозвался агент. — Об индейцах покуда и речи быть не может.
Затем он обратился, уже сердито, к девочке:
— Ну, скажешь ли ты, почему ты подняла весь этот переполох? Ты завизжала, как поросенок. Что случилось? Какая муха тебя укусила?
— Мне… мне показалось, что вокруг нас бродят какие-то звери! — ответила неуверенным голосом девочка.
— А людей ты не видела?
— Нет, это были не люди! — стояла на своем Миннегага.
— Да, но это ничего не говорит! Мало ли зверья в прериях? Может быть, это медведи? — допытывался Гарри, кладя на плечо индианки свою руку.
— Нет, они показались мне похожими… на свиней!
— Пекари! — воскликнул испуганно агент.
В это время послышался треск сучьев, топот чьих-то ног, потом звуки сердитого хрюканья.
— Спасайтесь, товарищи! — скомандовал Джон Максим, ударяясь в бегство и таща за собою индианку. — Пекари страшнее ягуара, когда их много.
Трапперы, уже знакомые с опасностью, которой грозит для человека встреча со стадом пекари, бросились следом за янки. Все они бежали сломя голову к близлежащему маленькому леску.
По-видимому, произведенный людьми шум обратил на себя внимание пекари, этих диких кабанов прерии, странствующих по необозримому простору степей огромными табунами. По крайней мере, хрюканье их стало громче и свирепее, треск затаптываемых кустарников сильнее и отчетливее: пекари гнались за трапперами по следам.
Янки первым добежал до группы деревьев, на ветвях которых можно было найти спасение от свирепых пекари. Он подхватил Миннегагу, словно перышко, и швырнул ее к первой ветви ближайшего дерева со словами:
— Ну, цепляйся за ветку, обезьяна! А то пропадешь! Не жалуйся на белых. Как видишь, я сумею позаботиться о тебе не хуже, чем этот загадочно исчезнувший гамбузино!
Покуда Джон Максим помогал индианке подтянуться, Гарри и Джордж, в свою очередь, словно белки, вскарабкались по свесившимся лианам на ветки огромного кедра, представлявшего надежное убежище. За ними полез и сам агент, но на беду он, зацепившись за какой-то сучок, уронил свой карабин. Ружье ударилось о корень дерева прикладом и выстрелило. Должно быть, пуля пошла над землею, и случаю было угодно, чтобы она попала в какое-то из преследовавших беглецов животных: сейчас же вслед за выстрелом пекари отозвались таким неистовым хрюканьем, что их голоса могли быть слышимы на огромном расстоянии.