Теперь несчастные пленники упорно думали о судьбе бежавшего агента. Им казалось, что они еще слышат топот копыт его коня, уносившего своего всадника в беспредельный простор степи. Конечно, индейцы не могли сразу же после боя пуститься в погоню за бежавшим траппером: среди них было много безумно храбрых воинов, презиравших смерть, но не нашлось ни одного человека, который рискнул бы пустить свою лошадь по саванне, где на каждом шагу попадались полосы зыбучих песков. Таким образом, Джон Максим, никем не преследуемый, мог скрыться в прерии. Но значило ли это, что он спасен? Ведь по прерии шляются банды чэйэнов, которые истребляют поселки, сторожат возможное появление передовых отрядов посланных войск, и как легко одинокому всаднику нарваться на индейских воинов и погибнуть в неравной борьбе, заботясь лишь о том, чтобы как можно дороже продать свою жизнь…
А если Джон Максим каким-либо чудом избежит гибели, то когда он доберется до друзей? Когда он сможет привести их для спасения четырех пленников?
Нет, нет, никакой надежды на спасение не было…
В полдень оба отряда краснокожих, к которым присоединилось еще много индейцев сиу и арапахов, сделали привал.
В короткое время была вырезана или вытоптана трава прерии на порядочном пространстве, чтобы разведенные костры не вызвали пожара. Сиу и арапахи расположились на отдых, позаботившись, конечно, о том, чтобы их пленники не нашли возможности сбежать.
Им развязали руки, но оставили крепко связанными ремнями из сыромятной кожи ноги.
На дымящихся кострах зашипели огромные куски мяса быков и целые бараньи туши, наполняя душистый воздух прерии приторным чадом. Лошади, конечно, стреноженные, получили возможность побродить по прерии и подкормиться сочной степной травой.
Хотя индейцы и были вполне уверены, что на многие десятки миль вокруг нет ни единого белого, они не пренебрегли обычной предосторожностью: вокруг лагеря были заботливо размещены пикеты конных часовых, наблюдавших окрестности.
На пленных, оставленных под присмотром нескольких молодых воинов, казалось, никто в целом лагере не обращал никакого внимания; за исключением одной Миннегаги, которая изредка подходила к занятому белыми месту и, кривляясь, но не произнося ни единого слова, глядела на них злорадно блестящими глазами, а по временам проводила пальцем по горлу, показывая, как будут краснокожие резать своих врагов.
Пользуясь тем, что в непосредственной близости никого не было, а Миннегага, окликнутая Красным Облаком, принялась пожирать кусок полусырого мяса, Джордж Деванделль вполголоса обратился к трапперу Гарри, лежавшему рядом с ним, со словами:
— Ну, что вы думаете обо всем этом, Гарри?
— Ей-богу, ничего не разберу, мистер Деванделль! — отозвался, почесывая затылок, простодушный малый. — Так ведь, брат?
Другой траппер молча кивнул головой.
Гарри заговорил снова:
— Во-первых, я думаю, индейцы порядочные свинью: сами жрут, а о том, чтобы дать нам что-нибудь, и не думают…
Невольно Джордж Деванделль улыбнулся.
— Ну, это еще полбеды, Гарри! — сказал он. — А вы лучше скажите, что будет с нами? Почему, например, нас куда-то увозят? Ведь едва ли индейцы пощадят нас?
— Так-то так, мистер Джордж! Я и сам удивляюсь, почему еще скальпы держатся у нас на головах…
— Быть может, они просто откладывают удовольствие привязать нас к столбу пыток до того времени, когда соберутся вместе все их отряды, участвовавшие в разгроме гациенды? Ведь мы таки, надо признаться, достались им не даром! На каждого павшего с нашей стороны человека приходится по крайней мере три-четыре, а то и пять краснокожих. У убитых есть родственники. Они, значит, имеют право участвовать в пытках…
— Нет, мистер Джордж! Это все верно, но тут таится что-то другое, а что именно — ни я, ни мой брат разобрать не можем.
— А может быть, Ялла просто-напросто хочет иметь нас в виде заложников, чтобы, если их пресловутая «священная война» кончится поражением, иметь возможность выпросить себе пощаду взамен предоставления нам свободы? — высказал предположение Джордж Деванделль.
— Возможно, но я в этом далеко не уверен! Ради получения заложников Ялла едва ли бы затеяла всю эту кутерьму!
— Но в чем же, в чем дело? — с глубокой тоской спросил юноша. — Что замышляет эта ядовитая змея, сахем-женщина?
— Бросьте ломать себе понапрасну голову! — отозвался траппер Джордж. — Ни до чего не додумаетесь. Чтобы разобраться в этой путанице, надо было бы уметь читать чужие мысли, заглянуть в душу Яллы. Во всяком случае, мистер Деванделль, приготовьтесь к худшему. Я знаю одно: по своему вероломству, свирепости, какой-то сладострастной жестокости эта индианка, как говорил нам Джон, превосходит всех сахемов индейцев вместе взятых.
Невольно стон вырвался из груди молодого гациендера:
— Ах, хотя бы она скорее покончила с нами!
— Ну, я и с этим не согласен! — ответил, тряхнув головою, неугомонный Гарри. — Во-первых, я еще не пообедал, а на голодное брюхо и умирать как-то не хочется, а во-вторых, тот же Джон говорил: «Помереть всегда успеем…».
— Но, значит, Гарри, вы все-таки еще на что-то надеетесь?
— Ах, Господи! Да ведь я траппер. А мы знаем столько чудесных историй! Спасались люди и после того, как простояли уже добрый час или два у столба пыток. Почему нам непременно погибать? Не вижу разумной причины для этого, как сказал бы Джон Максим, если бы, понятно, он не удрал, а был здесь, с нами. Затем, я, признаться, никак не могу отделаться от мысли, что агент-то на свободе… Может быть, он-таки приведет нам помощь…
Джордж Деванделль угрюмо покачал головою.
— Мало надежды! — сказал он со вздохом.
— Ну, как для кого… Стойте! Ура! Я, кажется, напрасно обругал индейцев: смотрите! Ей-богу, это они для нас тащат мясо! — закричал Гарри, видя, что двое краснокожих несут к месту, где лежали пленные, котелок с каким-то месивом и куски бычьего мяса на вертеле.
Как ни измучены были пленники, как ни печальны были одолевавшие их мысли, но натура предъявляла свои права, и предложенные индейцами яства пришлись как нельзя более по вкусу бледнолицым. После трапезы краснокожие, сменив часовых, расположились спать, а пленники не замедлили последовать их примеру и тоже погрузились в глубокий сон.
Перед заходом солнца лагерь опять пришел в движение: по-видимому, краснокожие рассчитывали сделать большой ночной переход. Лошадей собрали, напоили, пленников подняли, опять связали им руки, потом самих их привязали к спинам лошадей и тронулись в путь, идя в том же порядке, как и до привала.
Когда пленники, окруженные со всех сторон часовыми, усаживались на лошадей, мимо них проскакала Ялла на своем великолепном белом мустанге, сопровождаемая Красным Облаком, за спиной у которого сидела и кривлялась Миннегага.
Красное Облако глядел на бледнолицых, словно не видя их: его лицо с резкими чертами казалось окаменевшим, глаза смотрели равнодушно, без симпатии, но и без злобы. Казалось, бледнолицые перестали существовать для лжегамбузино…
Ялла, однако, держалась иначе: она улыбалась высокомерно и злобно, а Миннегага в мгновенье ока проделала целый ряд движений рукою, показывая, как выкалывают у живого человека глаза, как обрезают нос, вырезают губы, как вырывают ногти, язык, сердце, как перепиливают тупым ножом горло, чтобы продлить мучение…
Гарри не выдержал злобного взгляда Яллы. Кровь бросилась ему в лицо. Он рванулся с такой силой, что связывавшие его ремни затрещали, но, конечно, он не освободился от уз.
— Будь ты трижды проклята, индейская пиявка! — крикнул Гарри, задыхаясь от злобы, в лицо Ялле. Индианка придержала своего коня.
— Что ты говоришь, бледнолицый? — спросила она, улыбаясь.
— Куда ты увозишь нас?
— Ты слишком любопытен. Разве ты ребенок?
— Что ты будешь делать с нами?
— Опять-таки ты слишком любопытен…
— Уж не думаешь ли ты нарушить данное обещание?
Ялла презрительно улыбнулась и в третий раз промолвила сухим и резким голосом:
— Узнаешь в свое время!
Ее конь заплясал на месте на задних ногах, потом сделал прыжок и понесся по прерии, нырнув по грудь в ярко-зеленую траву. Роскошно расшитый плащ женщины-сахема племени сиу развевался за ее спиною.
— Эй, ты, фальшивый гамбузино! — вне себя крикнул Гарри стоявшему тут же Красному Облаку. — Ты, трусливый койот, прятавшийся у нашего огня, когда тебе грозила опасность, подбиравший крохи с нашего стола! Скажи ты, что ждет нас!
Лицо Красного Облака чуть-чуть порозовело, глаза загорелись. Но он сдержался и ответил сухо, но без ругательств:
— Если великая Ялла, моя жена, не сочла нужным сказать тебе об этом, то почему же я, муж Яллы, должен знать больше тебя?
Ирония и нескрываемая горечь сквозили в словах индейца. Но беглецы не могли заметить этого.
— Твоя жена? Ялла — твоя жена? — вырвался изумленный крик из уст обоих трапперов.
Не отвечая, Красное Облако стиснул коленями бока своего коня и ускакал, не удостоив пленников больше ни единым взглядом.
— Фью? — свистнул Гарри и расхохотался. — Слышал ты, брат? Вот так штука! У нашего фальшивого гамбузино жена — знаменитость. Он должен повиноваться ей, потому что ведь она сахем! Здорово! Теперь я понимаю, почему эта каналья — я говорю о самом гамбузино, а не о его знаменитой жене, — так оберегал девчонку: ведь если Ялла его жена, то Миннегага — его дочь! Ну, если бы мне досталась такая жена и такая доченька… Будь я трижды проклят! Извините, мисс Мэри! Сорвалось!
Второй траппер, глядя мрачно сверкавшими глазами вслед лжегамбузино, пробормотал:
— Моли своего Маниту и всех ваших индейских святых мужского и женского пола, ты, предатель, чтобы мне, Джорджу Липтону, не удалось вырваться из ваших рук. Если вырвусь, клянусь, перегрызу тебе зубами горло, куда бы ты ни спрятался! На дне моря, и там отыщу тебя!
— А здорового дурака сваляли мы с тобой, Джордж? — потешался над братом Гарри, к которому, казалось, вернулось его хорошее расположение духа, благо желудок, наполненный вкусным жареным мясом, покуда не предъявлял требований на новую порцию пищи.