— Предатель, предатель! — бормотал Джордж, скрипя зубами в бессильной ярости.
Зашло солнце. Спустилась на землю мгла. Потом торжественно всплыла на ясное небо луна и залила своим кротким светом прерию.
А индейцы, вытянувшись в походную колонну из пяти или шести всадников в ряд, все еще гнали лошадей, причем пленникам не могло не броситься в глаза, что краснокожие почему-то старались соблюдать возможную тишину: теперь не было ни криков, ни песен.
Некоторое время спустя недоумение их усилилось: индейцы круто свернули к северу.
Ведь индейцы начали войну с американцами? Что же мог означать уход чуть ли не целой армии к северу, где они не могли вовсе встретиться с бледнолицыми, не могли вступить в бой?
Около полуночи вдали показались блестящие точки. По-видимому, это были костры большого индейского лагеря, расположившегося на отдых в прерии.
Гарри, которому была известна эта местность, не мог сдержаться и вскрикнул изумленно:
— Джордж! Погляди-ка! Будь я проклят… Извините, мисс Мэри, я нечаянно… Джордж! Будь я неладен, если нас не тащат к месту, которое нам обоим хорошо знакомо! Да ведь это вблизи того самого монастыря, где мы прятались с Джоном Максимом от волков! Помнишь? Удивительная штука! На кой черт… Извините, мисс Мэри… На кой ляд, хотел бы я знать, ведут они нас туда?
— Ну, на это я могу тебе ответить лишь словами Яллы! — отозвался его брат.
— То есть?
— Ты слишком любопытен. Узнаешь в свое время!
Прошло еще некоторое время. Огни костров казались все более и более яркими. Оттуда, где горели они, уже доносились смутные звуки голосов, ржание лошадей.
— Ей-богу, если индейцы не окончательные свиньи, они дадут нам поужинать! — встрепенулся снова проголодавшийся Гарри.
У развалин монастыря Крови раскинулся действительно большой лагерь. Это было становище чэйэнов. Кроме сотни воинов этого племени, тут находилось множество женщин и детей, расположившихся как дома и устроивших довольно удобные вигвамы.
Чэйэны радушно приветствовали союзников оглушительными криками. И тут Ялле были устроены овации: ее считали душой великого восстания и достойной исключительных почестей, никогда не оказываемых индейцами женщинам.
Когда сумятица, неизбежная при входе большого отряда в становище, улеглась и все сошли с лошадей, Левая Рука приблизился к пленникам и сказал им:
— Следуйте за мною, если вам дорога жизнь!
— Куда? — осведомился Гарри.
— В подземелье.
— Зачем ты уводишь нас в эту яму? Разве у вас некому сторожить нас здесь?
— Там вам будет удобнее! — ответил со зловещей усмешкой сахем.
— Помнишь ли ты свою клятву перед лицом Маниту и аркою первого человека?
— Это насчет того, чтобы оставить в покое ваши скальпы? Признаться, у меня такая слабая память… Разве я что-нибудь обещал вам, в самом деле? Ах, да, да, вспомнил… Но идите же!
Десять индейцев с факелами в руках, окружив пленников и грубо толкая их в спины, повели их к развалинам монастыря.
Сделав несколько десятков шагов и очутившись в стенах монастыря, пленники увидели, что тут собрались вожди чэйэнов, арапахов и сиу. Разумеется, среди них находилась Ялла. Тут же стоял несколько позади своей жены лжегамбузино, державший за руку Миннегагу, а еще поодаль — Черный Котел и какой-то незнакомый воин.
— Гарри! Что ждет нас сейчас? Что значит это собрание? — спросил упавшим голосом Джордж Деванделль у державшегося рядом с ними траппера.
Тот пожал плечами.
— Кто его знает, мистер Джордж? Одно только и могу сказать: какая-нибудь пакость… Это уж как Бог свят… Извините, мисс Мэри!
Пленников провели через развалины до подземелья и почти столкнули их туда по лестнице.
Подземелье было тускло освещено факелами. У входа в него стояли, словно часовые, четыре воина из племени сиу с бесстрастными лицами. Они беззаботно курили свои трубки, не обмениваясь ни единым словом.
— Где пленник? — коротко спросила Ялла.
— Там! — показал на угол подземелья один из воинов.
Там, на охапке сена, виднелась какая-то человеческая фигура.
Ялла взяла у одного из часовых факел и направилась в угол. При ее приближении лежавший на сене человек поднялся со стоном.
Это был мужчина лет сорока пяти или пятидесяти, с изрезанным, однако, глубокими морщинами лицом и большой седой бородой. Ужасный вид представляла его голова: на черепе не было видно волос, вместо них было можно разглядеть голую кость, здесь и там покрытую кровавыми пятнами. Этот человек был оскальпирован, и смерть пощадила его…
— Поглядите на него! — полным торжествующей злобы голосом крикнула пленникам Ялла. — Смотрите, смотрите, вы, щенки!
— Отец! — слился в одно слово крик детей полковника Деванделля, узнавших, наконец, несчастного…
Да, это был храбрый солдат Соединенных Штатов, тот, кого называли «грозой Дикого Запада». Это был полковник Деванделль…
Джордж и Мэри рванулись к страдальцу, глядевшему на них полубезумным от боли взором, но индейцы отшвырнули их в сторону. И несчастные дети упали, словно подкошенные, на грязный пол катакомбы: удар был так жесток, что их нервы не выдержали. Они лишились чувств.
И над их казавшимися бездыханными телами зазвучал торжествующий, сухой, острый, как лезвие ножа, голос Яллы, женщины-сахема сиу:
— Послезавтра на рассвете мои мокасины будут украшены скальпами твоих детей от белой женщины, Деванделль! Так я мщу за то оскорбление, которое нанес ты когда-то мне! Ты меня слышишь, мой первый муж?
Новый страдальческий стон, вырвавшийся из измученной груди несчастного полковника, был ответом кровожадной индианке.
— Взять этих бледнолицых! — скомандовала Ялла часовым, показывая повелительным жестом на братьев-трапперов, полными слез глазами глядевших на своего злополучного командира. — Привяжите их к столбу пыток рядом. Пусть наши воины потешатся завтра ночью. Они ведь давно не развлекались… Завтра подойдут еще союзники, доставим удовольствие и им…
XIVЧивингтонова бойня
Где был так счастливо убежавший агент Джон Максим, когда совершались описанные в предыдущей главе события?
Переправившись на другой берег болота, янки без пощады гнал свою великолепную лошадь, и, собственно говоря, сам он не знал, куда летел: его душа была полна горя, мозг отказывался служить. Единственной мыслью было — не встретятся ли на его пути какие-либо отряды американских войск, чтобы обратиться к ним с просьбой о спасении детей полковника Деванделля, попавших в руки мстительной Яллы. Когда лошадь выбивалась из сил, Джон Максим сходил с седла и бросался в траву прерии, не выпуская из рук повода. Ему не хотелось ни есть, ни пить, сон бежал от него, словно гонимый мыслью об ужасных событиях предшествующих дней.
Когда лошадь казалась немного отдохнувшей, Джон Максим снова вскакивал в седло и мчался вперед и вперед, оглядывая полными тоски глазами горизонт.
И вот радостный крик вырвался из его уст: там, далеко-далеко, шел целый отряд, и это были не индейцы, а регулярная кавалерия. Их было не меньше восьми или даже девяти сот человек.
Снова мчится как безумный измученный, готовый пасть мустанг. И его всадник, приподнявшись на стременах, кричит и машет широкополой шляпой.
— Братья! Братья!
Это было 29 сентября 1864 года — день, который на Диком Западе и до сих пор называют кровавым днем.
Около полуночи в лагере соединенных индейских племен царило ликование: на кострах жарились угнанные из гациенды Деванделля быки и бараны, а десятки, быть может, даже сотни краснокожих воинов, дико завывая, вели хоровод вокруг двух столбов, к которым были привязаны злополучные трапперы, братья Гарри и Джордж Липтоны. Индейцы еще не приступили к пытке, оставляя это удовольствие напоследок. Но похищенная в разграбленных поселках агвардиэнтэ, мексиканская водка, лилась рекою, и соблазн был так велик, что в оргии приняли участие, позабыв осторожность, даже часовые: никто не охранял огромного лагеря, где собралось почти тысяча краснокожих, не считая подошедших за последний день женщин и детей. И никто не видел, что к лагерю беззвучно подкрадывались американские солдаты, которых вел агент Джон Максим: это был знаменитый третий полк волонтеров Колорадо под начальством полковника Чивингтона.
Неподалеку от беззаботно пирующего лагеря волонтеры остановились. Чивингтон обратился к ним со словами:
— Пусть выйдут вперед те люди, жены и дети которых зверски убиты краснокожими, братья которых скальпированы красными собаками!
Весь полк шагнул вперед и замер на месте.
— Тут, должно быть, тоже есть женщины и дети… Что делать с ними?
— Смерть! — пронесся зловещий шепот. И через мгновенье весь полк, как один человек, обрушился на лагерь трех индейских племен.
Это была знаменитая «бойня Чивингтона»: о сражении не было и речи, потому что индейцы не успели даже схватиться за оружие.
Когда рассвело, в окрестностях развалин монастыря, где еще курились пиршественные костры индейцев, лежали груды изуродованных трупов.
Там были воины, там были женщины и были дети.
Солдаты Чивингтона не пощадили никого…
Спаслись от истребления лишь очень немногие: среди них был старый воин племени «воронов», лже-гамбузино — Красное Облако. Он умчался в степь, увозя с собой Миннегагу. Другие знаменитые вожди индейцев — Черный Котел, Белая Антилопа и сам беспощадный сахем арапахов Левая Рука легли там, где застигли их штыки и пули волонтеров.[9]
Единственное сопротивление американцам было оказано маленькой группой краснокожих, собравшихся вокруг женщины-сахема сиу, неукротимой Яллы.
Сквозь ряды кидавшихся на окружавших Яллу индейцев прорвался атлетически сложенный человек с темным лицом и сверкающими глазами.
— Наконец я добрался до тебя, индейская змея! — воскликнул он, вскидывая ружье.
Грянул выстрел, и пораженная в грудь Ялла упала со стоном со своего белоснежного коня. Джон Максим — это был он — наступил на ее грудь.