Мандалай когда-то был столицей Бирмы. До английского завоевания город представлял собой крупный религиозный, торговый центр страны. После завоевания население его пошло на убыль, а роль уменьшилась. Уступив первенство Рангуну, он превратился в типичный бирманский город, население которого живет различными ремеслами.
От Рангуна до Мандалая семьсот километров пути. В горячий, знойный полдень наш самолет приземлился в аэропорту бывшей столицы.
Мне кажется, излишне повторять о том, что́ мы чувствовали, испытывая неимоверную бирманскую жару, но, честное слово, я не могу удержаться, чтобы снова не сказать о невыносимой духоте, в которую мы попали, едва сойдя с самолета. В Рангуне мы спасались от зноя в гостинице, однако в Мандалае, войдя в отведенный мне номер, я с ужасом убедился, что в нем нет установки для охлаждения воздуха. И мне до сих пор вспоминается время, проведенное в Мандалае, как цепь постоянных мучений от жары и жажды. Никогда раньше я не представлял себе, что человек может так мечтать о глотке холодной родниковой воды. Горело нёбо пересохшего рта, языком, как я теперь вспоминаю, больно пошевелить…
После самолетной болтанки над джунглями хотелось лечь и позабыться. Я разделся и, пополоскавшись в теплой ванне, взобрался на постель. Над кроватью был натянут куполообразный полог, и это еще больше усиливало ощущение душного, непроветриваемого помещения. Тишина, безветрие, текут какие-то вялые, отрывочные мысли…
Внезапно я вздрогнул и открыл глаза, — мне показалось, что на потолке, прямо над моей головой, что-то шевелится. Что там может быть? Вскочив, я увидел, как по выбеленному в голубой цвет потолку проворно снуют небольшие ящерицы. Похоже было, что они гоняются друг за дружкой. Я тотчас представил себе, что́ должен испытать спящий человек, когда ему на лицо упадет с потолка такая вот узкая, шершавая тварь, и невольно содрогнулся. Ящерицы были какого-то голубоватого цвета и оставались почти невидимыми на фоне высокого потолка. О, да их тут множество! Я только сейчас разглядел, какая оживленная суета происходила над кроватью.
С вполне понятным опасением я стал осматривать пол, — нет ли ящериц и на полу. Но нет, пол был чист. После этого я быстренько оделся и выскочил из номера. Бог с ним, с отдыхом. Как-то не отдыхалось в таком близком соседстве с неприятными даже на вид ящерицами.
В коридоре гостиницы было безлюдно, тихий полдневный час. От нечего делать я уселся за низенький столик, заваленный газетами и журналами, и принялся без всякого интереса перелистывать их. Иногда по коридору проходил кто-либо из жильцов или прислуги и тогда я принимал вид человека, чрезвычайно увлеченного чтением английской газеты. Мне неловко было признаться, что беготня ящериц по потолку выгнала меня из тихого номера.
Но вот раздались быстрые шаги, я оторвался от газетного листа и узнал сотрудника советского посольства, сопровождавшего нас. Он удивился, увидев меня в коридоре.
— Почему вы не отдыхаете? Не хочется? — спросил он.
Перед ним я не счел нужным таиться. Сотрудник выслушал мое признание и развеселился.
— Они же безобидные! Просто охотятся на мух, — вам же польза. Как и собак, их здесь не трогают и пальцем.
— Да, но ночью!.. — вырвалось у меня.
— Ночью их в комнатах нет, — успокоил меня товарищ. — С наступлением темноты они убираются на улицу.
— Значит, можно спать спокойно?
— Вы и днем можете спать в полной безопасности! Уверяю вас… Ну, а теперь надо собираться и ехать.
Внешне Мандалай уже ничем не напоминает столичный город. Узки и пустынны его улицы, обветшали сооружения, замерла деловая жизнь. Однако от былого великолепия остались целые кварталы ремесленников, которые своим искусством создали Бирме поистине мировую славу. И именно здесь, в Мандалае, следует искать истоки народного творчества, так украсившего страну и сохранившего до наших дней высокие образцы своих произведений.
Вот квартал Амаратани. Здесь испокон веков проживали кузнецы, мастера художественной ковки и литья. Большинство кузниц Мандалая изготовляло монастырские чаши для милостыни, лемеха для плугов, ножи, ножницы, серпы, пинцеты и маникюрные принадлежности. Мастерами наиболее высокой квалификации считались скульпторы. Они поставляли изваяния Будды. Те многочисленные изображения божества, украшающие храмы и монастыри Бирмы, — все они отлиты руками мандалайских народных умельцев. Нет сомнения, что в творчестве бирманских скульпторов, ваявших одну и ту же фигуру Будды, имеются, как и в русской иконографии, свои течения и школы.
Еще одной областью деятельности бирманских мастеров является обработка драгоценных камней. Бирма очень богата рубинами, сапфирами, хризолитами и аметистами. До сих пор на мировом рынке высоко ценится искусство мандалайских ювелиров и гранильщиков.
Выше уже говорилось о том, что безвестные строители буддистских храмов создали непревзойденные образцы народного зодчества. Надо отметить, что наравне с монументальным строительством в Бирме издавна процветала художественная резьба по дереву. Именно этой резьбой украшены старинные частные дома, общественные здания, религиозные сооружения. Автор нескольких книг о бирманских резчиках Х. Тилли пишет, что резьба по дереву больше всех других искусств выражает гений бирманского народа. И мне не забыть отделки пагоды Шве-Дагон: ее причудливые украшения сделаны здесь, в Мандалае, руками местных мастеров. Как сейчас вижу многочисленные фигурки на крышах, резные колонны, орнамент на переходах, изображения Будды, решетки, экраны и другие детали этого памятника древнего бирманского зодчества. Жители бывшей столицы с гордостью говорят, что резчики по дереву имелись в каждом большом бирманском городе, но настоящие художники жили только в Мандалае. И недаром только им и никому другому поручались все ответственные работы. Что ж, вполне законная и оправданная временем гордость…
Сейчас Мандалаю далеко до шумного, быстро растущего Рангуна. И обстановка не та и темп жизни другой. Но мандалайцы не унывают и полны надежд на новое, еще невиданное возрождение своего старинного города. Именно в Мандалае мне довелось соприкоснуться с завидным оптимизмом, с которым жители этого второстепенного ныне города смотрят на будущее. Разговор произошел в мужской средней школе, которая по всем своим показателям намного разнилась даже от самых отсталых школ столицы. Помнится, помещение школы представляло собой небольшое одноэтажное строение из бамбука. Под стать этому было оборудование классов и лабораторий. Однако преподаватели, весь персонал школы горели единодушным, вдохновляющим порывом. Что? Нет наглядных пособий? Плохо оборудованы лаборатории? Неприглядно школьное помещение? Но ведь школа-то есть! Как бы то ни было, а школу удалось открыть, и нет сейчас отбою от желающих учиться! Вот это, говорили нам, и есть пока самое главное. А остальное приложится. Пройдет какое-то время — и трудности исчезнут. Ведь даже путь в тысячу километров начинается с одного шага. А Бирма сделала уже не один шаг и сделала их уверенно, самостоятельно, опираясь на помощь испытанных друзей. Так что будущее, каким бы трудным оно ни представлялось, замечательно, и еще наступит время, когда мир услышит о старинном, нашедшем вторую молодость городе Мандалае!..
Своим названием город обязан двуглавой священной горе Мандалай. Гора находится сразу же за окраиной, — вернее, сам город расположился у подножия этой зеленой, весьма почитаемой буддистами горы.
Чтобы подняться на вершину, необходимо преодолеть более тысячи ступенек — своеобразный искус и испытание для любого верующего. Мы оставили обувь и ступили на раскаленные каменные ступени. Лестница уходила вверх, извиваясь в незаметных складках, и очень часто за каким-нибудь поворотом мы обнаруживали терпеливого торговца, разложившего на солнцепеке свой нехитрый товар: веера, статуэтки, всяческие безделушки.
Поток паломников на гору Мандалай нескончаем. Никого не останавливает ни крутизна подъема, ни убийственная жара, при которой, подставив яростному солнцу головы, люди терпеливо, в замкнутом молчании одолевают одну ступеньку за другой. Мне показалось, что испытание, которое выпадает на долю каждого, кто решил поклониться мандалайским святыням, лишь укрепляет верующих в их религиозном рвении.
Во всяком случае в тот час, когда мы начали подъем на гору, длинная лестница, уходящая вверх по зеленому склону, была полна народу. Люди со всех концов страны, а может быть, даже из-за ее пределов, одолевали последнее препятствие, чтобы увидеть своими глазами и поклониться тому, кто, по буддистским поверьям, незримо властвует над всем миром.
Сверху город виден как на ладони, однако мы совершили подъем совсем не для того, чтобы любоваться видом города. Снизу, с городских улиц, можно разглядеть крышу пагоды, построенной на вершине. Естественно, оттуда, из города, она кажется маленькой и невзрачной. Другое дело — здесь. Пагода на горе Мандалай поражает своим величием. И, надо полагать, величие это действует самым ошеломляющим образом на паломников, завершивших наконец-то подъем. Взорам их предстает как бы повисшее в синем пространстве здание чудесного храма, и нет никакого сомнения, что это первое зрительное впечатление останется у них на всю жизнь.
Как и во всех буддистских святилищах, здесь изобилие скульптурных изображений божества во всех положениях. Но мы уже успели кое-что узнать и теперь без всякого недоумения рассматриваем многочисленных Будд. Нам известно, что стоящий во весь рост Будда олицетворяет собой доброго советчика, защитника от зла, мудрого учителя. Сидящий Будда, изваянный с поджатыми под себя ногами, — это уже не советчик, а строгий, неподкупный и справедливый судья. Лежащий Будда — символ потусторонней жизни. Жизнь оставила временную оболочку живого существа, но дух, бессмертный дух, продолжает жить вечно, и бесконечная жизнь ведома лишь одному — тому, кто свыше неустанно и зорко наблюдает за земными делами.
Присмотревшись к молчаливой толпе паломников, невольно замечаешь, что наибольшее скопление народа у Будды стоящего. Устремив взоры на божество, люди молятся. Живущих интересуют проблемы жизненные, и большинство пришло к святыням с тем, чтобы обратиться к «всеблагому» со своими заботами и печалями, надеясь укрепиться в каких-то важных решениях. Закончив ритуал, молящиеся опускают в урну плату. Такие урны для сбора пожертвований стоят у каждой скульптуры.