Напомнив, что в декабре 1969 года в Дакаре состоится симпозиум поэтов Азии и Африки, я выразил надежду получить произведения гвинейских писателей, чтобы представить их в сборнике, который выйдет в Москве.
— Да, да, — откликнулся президент, поворачиваясь ко мне всем туловищем. — Это очень приятно. Наши поэты работают, пишут, а издавать их нет возможности. У нас просто не хватает бумаги.
Словно предчувствуя мой следующий вопрос, он тут же добавил:
— О новых произведениях наших поэтов вам лучше всего расскажет Ненекали Камара.
— Нам с ним удастся встретиться? — быстро спросил я, чтобы окончательно уяснить этот вопрос без помощи чиновников.
— Конечно. Я прошу вас обязательно поговорить с ним.
Речь зашла об организационных мероприятиях. Секу Туре сказал, что в Гвинее также создан комитет по связям с писателями стран Азии и Африки и что гвинейские литераторы принимают активное участие в международных событиях.
— В прошлом году наши писатели участвовали в симпозиуме азиатских и африканских писателей в Пекине. — Он не выдержал и бросил на меня испытующий взгляд. — Впрочем, об этом вам Ненекали Камара расскажет подробно.
— Мы рассчитывали, — осторожно заметил я, — на встречу с Джибрилем.
— Его сейчас в городе нет. Уехал в экспедицию.
— Очень жаль.
Вопрос о бумаге, затронутый президентом, вновь возник, едва мы заговорили о периодической печати. Секу Туре с горечью признался, что острый бумажный голод не позволяет не только выпускать книги, но даже газеты, которые в настоящее время просто необходимы. Впрочем, как заметил президент, отсталость африканских стран позволяла долгое время обходиться без бумаги, — ведь не случайно в Африке так развита устная литература. Но в связи с растущей волной национально-освободительного движения перед молодыми независимыми республиками встают совершенно новые проблемы, в том числе проблема бумаги, без решения которой невозможно развивать национальную литературу.
— Насколько известно, — заметил я, — в Гвинее нет жанров повести и романа.
— Да, прозаиков у нас вообще нет. Только поэты.
— Казахские литераторы, господин президент, находились точно в таком же положении. До Великой Октябрьской революции казахи почти не имели своей прозы. Приходилось удовлетворяться одним фольклором. Зато сейчас у нас одна из самых высокоразвитых литератур. Поверьте, я это говорю не ради красного словца! Произведения казахских прозаиков известны далеко за пределами нашей республики, они переведены на многие языки мира.
Секу Туре самолюбиво наклонил голову.
— Мы тоже уверены в прекрасном будущем нашего народа. И мы верим, что наш народ, завоевав свободу, добьется великих успехов во всех отраслях науки и культуры!
— Нисколько не сомневаюсь в этом, господин президент! Все народы Советского Союза с интересом и сочувствием следят за борьбой африканцев, поднявших знамя свободы…
На память о сегодняшней встрече я подарил президенту свою книгу, изданную на казахском языке. Секу Туре, взяв книгу, тут же передал ее одному из своих помощников, затем поднялся и скрылся за дверью. Скоро он вернулся с целой кипой книг в руках.
— Это мои книги, — заявил он, улыбаясь, как каждый автор, едва речь заходит о его собственных произведениях. — Я прошу принять их в качестве сувенира о моей стране.
Книги, как пояснил мне переводчик, представляют собой собрание речей и докладов президента за разные годы.
Наблюдая за нашим хозяином вблизи, я не мог не обратить внимания на какое-то замкнутое и в то же время решительное выражение его глаз. Мне показалось, что президент тяготится беседой и ведет ее из одного лишь приличия. Время от времени он не мог побороть нервозности и даже повышал голос. Словом, и в своих мыслях Секу Туре был где-то далеко от своей уютной загородной резиденции, от нашего разговора, и мне подумалось, что всеми помыслами его владеют недавние события в стране, связанные с открытым заговором. Как показали материалы следствия, офицеры батальона парашютистов давно уже готовили военные переворот. В заговоре были замешаны и государственные чиновники, вплоть до министров. В планы заговорщиков входило убить президента и главных деятелей партии и государства.
Показания обвиняемых были оглашены на расширенном заседании Национального Совета. Затем выступили представители федераций страны, женского и молодежного движений, штаба армии, правительства и Национального Собрания, которые потребовали от трибунала, чтобы он со всей ответственностью «проявил беспощадность и не допустил никакой сентиментальности».
Секу Туре помимо звания Президента и Генерального Секретаря ДПГ был официально присвоен титул «Верховного руководителя революции, верного слуги народа».
Во время нашей беседы, как можно было догадаться, неотвязные, малоприятные раздумья мешали президенту как следует соблюдать обязанности учтивого и заботливого хозяина. Ведь в наших стаканах уже давно было пусто, а духота, несмотря на близость океана, стояла такая, что во рту пересохло и разговор давался с трудом.
Неожиданно, без всякой связи с прежним разговором Секу Туре заговорил о недавней поездке делегации Демократической партии Гвинеи в Советский Союз. Помянув о встречах с советскими руководителями, о проведенных переговорах, о достигнутых соглашениях, президент сказал:
— Наша страна очень богата бокситами. И что важно — руда залегает совсем не глубоко, разрабатывать ее легко. Но ваши товарищи, когда мы завели с ними речь, предложили нам такие условия, что мы вынуждены были отказаться. И сколько мы ни настаивали — ничего не вышло. Сейчас мы договорились с итальянцами.
Выслушав недовольную речь президента, я заметил, что вина за срыв переговоров о совместной разработке бокситных месторождений лежит отнюдь не на советской стороне. Насколько мне известно, гвинейские должностные лица не согласились со сметой строительства бокситового рудника, составленной советскими специалистами. Они почему-то посчитали, что строительство обойдется им слишком дорого. А ведь смета составлялась с учетом местных условий, — наши инженеры побывали в Гвинее и досконально изучили все варианты…
Президент воскликнул:
— Но итальянцы-то обещали построить дешевле!
— Что же, как говорится, поживем — увидим. Но лично мне не верится, чтобы фирма взялась за стройку заведомо себе в убыток. Здесь что-то не то.
Видимо, президент и сам подумывал о том же: в соблазнительной дешевизне итальянского проекта он подозревал какие-то не совсем еще понятные расчеты.
— Ладно, увидим, — со вздохом произнес он.
Дальнейшая беседа не представляла ничего интересного, — так, обычные вежливые пожелания при расставании. Направляясь к себе в гостиницу, мы не в состоянии были подумать ни о чем другом, кроме как о стакане какого-нибудь прохладительного-напитка…
В свободное от встреч время, как я уже говорил, мы изнывали от безделья.
Наше пребывание в Конакри как-то скрашивали ежедневные купания в океане. Если только волнение было невелико, мы отправлялись на пляж. Пляж находился в черте города, и пребывание на нем иностранцев не запрещалось.
Запомнилось первое знакомство с океаном. Едва приехав, мы быстро переоделись и с разбегу бултыхнулись в воду. Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что глубина у берега достигала нам до колен! Протерев глаза, я заметил: какой-то молодой человек на берегу, глядя на нас, заливался веселым смехом. Потом он громко окликнул нас:
— Сейчас же отлив! Шагайте дальше.
— О, советский! — обрадовались мы земляку.
— Конечно, — ответил парень. — А вы случайно не писатели? Мы слышали, что приехали какие-то, а встретиться не удалось…
Встречи, подобные этой, помогали нам коротать долгие и скучные часы ожидания. Работники советского посольства были частыми посетителями городского пляжа. В разговорах с нами они жаловались на тоску по родным местам, признавались, что экзотикой сыты по горло, интересовались, как идут наши дела. Что мы могли ответить на их участливые расспросы? Ответ один: ждем. Пока где-то что-то решается, нам остается лишь запастись терпением.
Имея много свободного времени, я очень переживал, что не знаю языка. Ведь встречи с незнакомыми, случайными людьми, разговоры и сценки на улицах, площадях, рынках, в магазинах представляют едва ли не самое впечатляющее в путешествиях. А без языка мы превращались в сторонних наблюдателей, и настоящие записки могли быть во много раз интересней, если бы автор их не зависел целиком от переводчика.
Мест увеселений в Конакри не имелось, в столице не было даже более или менее приличного ресторана. В тех заведениях, где мы обедали, нас поражала непомерная дороговизна. Гвинейский франк день ото дня обесценивался, и стоимость жизни постоянно росла. Небольшая бутылка обычного местного пива стоила доллар. Скромный обед на одного человека требовал двадцати долларов. Поэтому, я думаю, понятно то нетерпение, с каким мы дожидались дня, когда придет пора отправляться на аэродром. Утешало и то, что нам откровенно завидовали знакомые сотрудники советского посольства: как бы то ни было, а скоро мы очутимся дома!..
От нечего делать я однажды перелистал книги, подаренные мне Секу Туре. Не все они оказались сборниками речей и докладов, одна из них: «Стихи». По моей просьбе переводчик составил подстрочник некоторых стихотворений. В каждом своем стихотворном произведении президент-поэт восхвалял Демократическую партию Гвинеи и, как правило, заканчивал его каким-либо ударным политическим лозунгом. Конечно, по подстрочному переводу трудно судить о достоинствах языка, стиля, ритма, но в общем-то не ошибусь, если скажу, что в основном стихи президента выполняют агитационную задачу.
В один из последних дней нам передали, что поэт Ненекали Камара приглашает нас к себе домой. Это был визит, от которого мы ждали многого. Ведь до сих пор все наши встречи происходили на официальном уровне. Теперь же нам предстояло увидеться с собратом по перу в непринужденной и совершенно ни к чему не обязывающей обстановке, — посидеть, поговорить, обменяться мыслями и впечатлениями.