Поэт Ненекали Камара занимал отдельный дом недалеко от нашей гостиницы. Мы знали, что помимо поэзии и драматургии наш коллега значительную часть времени уделяет и государственным делам. В настоящее время он является Государственным секретарем по научно-исследовательским работам.
У калитки нас встретил рослый, очень представительный господин лет пятидесяти. Это был хозяин дома. Поэт провел нас через широкий двор к одноэтажному особняку.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — приговаривал он, вводя гостей в приемную.
Во всю длину просторной продолговатой комнаты стоял стол, — вернее, несколько столов, составленных один к другому и покрытых пестрой скатертью. У дальней стены красовался буфет. Стены комнаты были украшены скульптурными изображениями голов всевозможных зверей.
Мы уселись в мягкие покойные кресла.
Настраиваясь на дружескую беседу, я передал хозяину небольшую книжку — сборник изданных в Москве стихотворений африканских поэтов. Как всякий литератор, он с профессиональной бережностью и любовью взял в руки книгу, но, едва взглянув на нее, отложил в сторону, и тотчас на лице его снова появилось напряженное ожидание… Забегая вперед, скажу, что ни о каком откровенном, сердечном разговоре нечего было и думать. Хозяин дома проводил запланированное свыше мероприятие, и всей его заботой было (так показалось всем нам) не сказать ничего лишнего. Ответы Ненекали Камара были кратки, сухи и как две капли воды походили на то, что мы уже слышали от самого Севу Туре. Он подтвердил, что Джибриль действительно находится в экспедиции, что Гвинейский комитет по связям с писателями стран Азии и Африки существует и работает, — в частности, в прошлом году поэты Гвинеи принимали участие в пекинском симпозиуме.
— Нельзя ли найти, — спрашивал я нашего хозяина, — какой-либо исследовательский труд или хотя бы обзорную статью, рассказывающую о пути развития гвинейской литературы?
— Нет, — ответил он, — такие материалы у нас трудно найти.
— А все же?
— У нас их нет.
— Разве нет у вас литературоведов, литературных критиков?
Снова отрицательный ответ.
В беседе с президентом мы пытались получить представление о состоянии всех жанров литературного творчества в Гвинее. Ненекали Камара точь-в-точь повторял ответ Секу Туре: прозаиков в Гвинее пока нет, лишь делаются робкие попытки в области рассказа.
Разговора, как видим, не получалось, следовало заканчивать деловую часть и уходить.
— В Москве намерены, — сказал я, — издавать сборники африканских поэтов. Кого из гвинейских литераторов вы можете порекомендовать?
Вопрос застал хозяина врасплох. Впрочем, он скоро взял себя в руки.
— Сейчас на ваш вопрос я ответить не могу. Мы посоветуемся и дадим ответ через посольство.
Казенная, ни уму, ни сердцу ничего не дающая беседа начинала вызывать раздражение. В самом деле, стоило лететь за тысячи-километров, дожидаться долгие и утомительные дни разрешения на встречу и в конце концов стать невольным соучастником такой вот своеобразной игры в «кошки-мышки», когда напуганный хозяин всеми силами старается отделаться краткими, уклончивыми ответами, а в душе, надо понимать, клянет на чем свет стоит и настырных, чего-то добивающихся гостей и тех, кто после всяческих проволочек все же санкционировал этот разговор! К тому же духота, к которой мы никак не могли привыкнуть, донимала нас все больше, а хозяин и не думал предложить своим гостям даже стакана воды. Может быть, он не получил на этот счет никаких указаний? Вот уже действительно: «Из поварешки пьет, а из-за черенка подглядывает!» Ну, да нам, собственно, осталось совсем не много.
— Может быть, вы назовете нам кого-нибудь из молодых поэтов?
— М-м… есть у нас молодежь. Имеется. Но отвечу я вам позже, потом. Вы получите ответ через посольство.
Поднимаясь, мы увидели, что конец нашего визита доставил хозяину радость, которой он не смог утаить. Правда, от этого он не стал ни приветливей, ни разговорчивей. Ну что же, в каждом монастыре, как говорится, свой устав. Но до сих пор вспоминая те не так уж далекие дни, я словно наяву переживаю запомнившуюся мне тоску по чему-то свежему, вольному и чистому, какой мне представляется светлая родниковая вода. Может быть, это оттого, что нам так не хватало ее?
На следующий день мы рейсовым самолетом через Дакар и Алжир вылетели в Москву.
КАИР, ГОД 1970
История, о которой пойдет речь, представляет собой чудовищное нагромождение интриг, предательств, лицемерия, жестокости, — словом всего того, чем захватывает доверчивого читателя на скорую руку состряпанный детективный роман. Халтурщик-автор меньше всего заботился о высоких литературных достоинствах своего произведения, он торопливо, кое-как свел концы сюжетных линий, придумал эффектную концовку и, снедаемый заботами о доходе, вывалил на прилавки книжных магазинов самое заурядное чтиво обывателя. Сперва оно нашло довольно широкий сбыт, это чтиво, эта литературная отрада обывателя, этот роман-ублюдок, появившийся в результате взаимовыгодного содружества халтурщиков — сочинителя и издателя. Лишь по прошествии некоторого времени…
Однако не будем забегать вперед, а расскажем все по порядку.
Тот день, — а по календарю значилось 5 июня 1967 года, — начался в Каире спокойно, в блеске раннего солнца. Город скоро ожил, и когда стрелки часов приблизились к девяти, на чистых, вымытых улицах египетской столицы было людно и шумно. Проносились сверкающие лимузины, громко сигналили набитые автобусы и троллейбусы, — служилый люд спешил в свои конторы, министерства, учреждения. По тротуарам пробегали стайки шумной детворы с портфелями в руках. Торговцы с грохотом поднимали металлические жалюзи магазинов. Зеленщики заботливо кропили холодной водой пирамидки помидоров, цветной капусты, свежего картофеля.
Пошел десятый час, утро миновало. На фабриках, заводах, в мастерских трудилась очередная смена. Детвора уселась за парты, учителя приступили к урокам. Горластые газетчики предлагали прохожим свежие выпуски с последней сенсационной новостью: Объединенная Арабская республика и Ирак подписали соглашение о совместной обороне.
И вдруг… Все детективные романы не могут обойтись без этого сакраментального «вдруг». Вдруг сверкающие многолюдные улицы большого четырехмиллионного города огласились тревожными прерывистыми звуками сирены. Это был сигнал несчастья, большой беды, и люди, только что спешившие по своим делам, растерянно остановились. Рев сирен, казалось, затопил весь город и парализовал его.
В первые мгновения никто ничего не понял. Что случилось? Однако ответа не было, а сирены по-прежнему не умолкали, леденя кровь своими низкими грозными сигналами. Нужно сказать, что не только жители Каира, напуганные тревогой, но и вообще во всем мире мало кто знал, что всего четверть часа назад в безоблачном египетском небе появились военные самолеты-штурмовики с намалеванными на фюзеляжах шестиконечными звездами. Самолеты появились с северо-запада, со стороны Средиземного моря. Радарные установки не смогли засечь их, потому что они по-воровски летели на высоте ста-двухсот метров. Достигнув аэродрома Аль-Маза в предместьях египетской столицы, самолеты-налетчики начали бомбежку.
Так оборвалась мирная жизнь многих миллионов арабов, на их древнюю землю пришла жестокая, бессмысленная война.
Через полчаса после коварного налета радио Каира передало первую военную сводку.
«Сегодня в девять утра, — говорилось в сообщении, — Израиль начал против нас агрессию».
И опустели улицы столицы. Из подворотен, из подъездов люди со страхом следили, как с пронзительным ревом проносятся в небе самолеты с бросающейся в глаза кляксой на фюзеляже — шестиконечной «звездой Давида». Хлопали зенитки, с окраин Каира доносились разрывы бомб.
Агрессия коснулась не только Объединенной Арабской республики. Одновременно Израиль напал на Сирию и Иорданию.
С того утреннего часа события на Ближнем Востоке оказались в центре общественного внимания всего мира. И вот тут-то на первых порах израильская пропаганда преподнесла доверчивым людям агрессию как вынужденный акт, объясняя ее чисто оборонительными задачами. Все нагромождение лжи, коварства и жестокости оставалось еще в тайне, — в относительной, конечно, тайне. Тем, кто пристально следил за событиями на Ближнем Востоке, давно было ясно, что там давно уже готовится чудовищное преступление против мира и человечности.
А израильская военщина, как и всякий захватчик, сорвавшийся с цепи, спешила пожать плоды внезапного нападения. Пять раз в тот день самолеты с шестиконечной свастикой бомбили каирские аэродромы, дважды — аэродромы в Дамаске и Аммане. Разрывы бомб взметнулись на Синайском полуострове, в Александрии, Порт-Саиде, Луксоре, Хелуане. Танковые колонны израильской армии пересекли границы ОАР и Иордании и двинулись на мирные села и города.
Началась война.
Для нас, советских людей, все вышерассказанное удивительно знакомо. Точно так же в утренний безмятежный час на нашу мирную землю вдруг обрушился ливень бомб, тучи самолетов покрыли голубое летнее небо, — лишь начертанием свастики различались немецкие и израильские самолеты. И точно так же устремились в глубь безмятежной страны стальные колонны танковых немецких армий.
Все то же самое, все поразительно знакомо. И уже совсем удивительно, что нынешний агрессор не нашел ничего более подходящего, чем обвинить в возникновении войны… пострадавшего! Таким образом вся затея, которая получила название «ближневосточного кризиса», является жалким плагиатом гитлеровского «плана Барбароссы». Вор у вора крадет не только дубинку, но и примитивные уловки. Халтура незадачливых сочинителей всегда одного пошиба.
Как известно, агрессия всегда сопровождается ложью. Вспомним, хотя бы, Гитлера и его присных. Захватывая Польшу, Чехословакию, Францию, Норвегию, устремляясь на Россию, они с тупым упрямством взваливали всю вину на свои жертвы. Израильские плагиаторы с ученической старательностью копируют те же методы своих предшественников.