— О-о, земляки! — радостно протянул он, устремляясь к нам. — Вот приятная встреча!
Делать нечего, — остановились. Д. Хакоэн ни секунды не стоял спокойно: полузасунув руки в карманы брюк, он как-то игриво вертел плечами и то и дело озирался по сторонам. Острые глаза его все время кого-то высматривали в толпе гуляющих.
— Я хочу задать вам один вопрос, — неожиданно обратился к нему Евгений Пекарский.
— Да, да, пожалуйста, — ответил Д. Хакоэн, по-прежнему оглядывая проходящих мимо нас людей.
— Правда, что вы родом из Гомеля?
Наш «земляк» оживился еще более и доверительно взял меня за пуговицу пиджака.
— Вы понимаете, несколько лет назад мне довелось попасть в Советскую Россию. Дела, знаете ли, попадаешь куда угодно… Ну-с, и я попросил вашего господина Громыко помочь мне устроить поездку в Гомель. Что бы вы думали? Устроил! В Гомеле я нашел все — и улицу, и дом, в котором жил. Все уцелело. Но только улица, конечно, переименована. Сейчас ее называют, кажется, Советской.
— Ну так что, земляк, — прервал его воспоминания Евгений Пекарский, — надо возвращаться на родину. Что же вы против своих-то?
Надо было видеть, какая гамма чувств отразилась в язвительной усмешке «земляка»! Простодушное предложение тепловозного машиниста откровенно позабавило одного из пособников израильской агрессии.
— Я, друг мой, неплохо устроен и в Израиле, — ответил он и впервые взглянул своему собеседнику в глаза.
По лицу Пекарского разлилось возмущение.
— Тогда никакой ты не земляк, а просто-напросто предатель.
Конечно, на столь высоком международном собрании парламентариев откровенное неприкрытое заявление тепловозного машиниста едва ли было уместным. Но Е. А. Пекарский говорил так, как думал: по рабочему. Понимая его чувства, я все же попытался сгладить непримиримость его заявления более вежливой формулировкой.
— Мне кажется, — сказал я Хакоэну, — в вашем сердце совсем не осталось никакого чувства родины.
Мои «дипломатические ухищрения» оказались ни к чему. Д. Хакоэн, потеряв свою оживленную вертлявость, мрачно взглянул на Е. Пекарского и, ни слова не сказав, ушел.
Больше никому из нас встречаться и разговаривать с «земляком» не доводилось.
В часы свободные от заседаний парламентарии продолжали встречаться друг с другом в неофициальной обстановке, завязывались новые знакомства, укреплялись старые. Мир был представлен в Дели во всем своем своеобразии, и человеку мало-мальски любопытному давались самые широкие возможности для удовлетворения своих интересов. Хозяева со своей стороны делали все возможное, чтобы многочисленные гости чувствовали себя легко и непринужденно. С этой целью был запланирован целый ряд приемов, поездок, концертов и просто встреч.
В один из перерывов, когда участникам конференции полагалось время на обед, президент Индии господин Гири устроил официальный прием в своей резиденции. Это было одно из тех мероприятий, которые проходят чинно, можно даже сказать — парадно. В сопровождении живописно одетых гвардейцев президент с супругой появились на зеленом дворе, где уже собрались приглашенные. Едва президент взошел на небольшое четырехугольное возвышение, раздались торжественные звуки государственного гимна. Все замерли. Затем президент и супруга опустились в покойные кресла, а гости одни за другими подходили к ним и свидетельствовали свое почтение. Угощение составляли чай, кофе, соки, печенье.
Через сорок минут президент вновь поднялся на возвышение, последовал гимн — и прием закончился.
Вечером многие участники конференции были приглашены в гости к министру труда Индии г-ну Хати. Здесь обстановка более непринужденная, — беседы, смех, споры, небольшие дружеские застолья. Каждый устраивался как хотел. Для гостей был накрыт большой шведский стол, а для тех, кто собирался посидеть и побеседовать, — небольшие покойные столики.
Из советской делегации я попал на прием один и некоторое время чувствовал себя неуютно. Огромный двор был заполнен оживленной толпой. Я узнавал представителей США, Канады, ФРГ. Прибыл на прием вице-президент Индии и председатель Верхней палаты парламента г-н Паттак. За ним, с изрядным опозданием, г-н Диллон.
Подойдя к шведскому столу, я выбрал какую-то закуску и устроился за отдельным столиком в углу. Моей соседкой оказалась представительница Канады г-жа Джильберт, красивая синеглазая женщина с очень приятными манерами.
Поскольку мы очутились за одним столиком, мало-помалу завязался какой-то легкий разговор. Я вспомнил дни, проведенные в Канаде на «ЭКСПО-67» и стал рассказывать о встречах в этой стране, о своих знакомых и впечатлениях. Затем беседа перешла на более близкие темы — о том, что происходило на конференции. У г-жи Джильберт обнаружился иронический склад ума, о многом, что меня задевало и тревожило, она судила насмешливо, давая порой меткие, уничтожающие характеристики.
— Здесь собрались представители народов, — говорила моя собеседница, делая ударение на последнем слове, — Значит, что бы мы ни решили, наши народы всегда вправе поправить нас.
— Отрадно видеть, — откликнулся я, — что есть еще люди, которые в полной мере сознают свою ответственность перед своим народом. Надеюсь, что вы, как представительница своего замечательного народа, займете на конференции правильную позицию.
— Да, уж агитировать меня не придется! — с улыбкой ответила г-жа Джильберт.
Затем у нас состоялся разговор с г-ном Диллоном. Приехав с опозданием, он что-то взял себе на тарелку со шведского стола и выбирал место сесть. Взгляд его упал на пустое кресло рядом со мной.
Невысокий, с пухлыми щеками, на которых курчавилась черная короткая бородка, г-н Диллон говорил негромким голосом, четко отделяя слова певучей английской речи. Его выразительные глаза из-под тюрбана пристально смотрят на собеседника. Узнав, что я из Казахстана, г-н Диллон вспомнил дипломата Т. Тажибаева, с которым ему в свое время приходилось немало встречаться. То были годы, когда независимая Индия только выходила на широкую дипломатическую арену, и бескорыстная, искренняя помощь друзей, как отозвался г-н Диллон о своих встречах с покойным Т. Тажибаевым, останется в сердцах индийцев навсегда.
В заключение мой собеседник вручил мне приглашение на большой прием в президентском дворце, который правительство Индии устраивало для глав парламентских групп, приехавших на конференцию.
Вернувшись в отель, я очень удивился, когда портье вместе с ключом от номера протянул сложенную вчетверо записку. Написано было по-английски, и я попросил одного из сотрудников нашей делегации перевести. Тот долго морщил лоб, разбирая стремительный, небрежный почерк.
— В общем получается какая-то чертовщина, — признался он наконец, не переставая вертеть в руках записку. — Приезжал какой-то господин, привозил тебе собаку. Не застал дома и уехал обратно.
— Какой господин? Какая собака? — удивился я.
— А бог его знает. Больше ничего не сказано, — и вернул мне записку.
В недоумении стоял я посреди коридора, не зная, что и подумать. Знакомых у меня в Индии не было и быть не могло. И вдруг — собака!.. Ничего не пойму! Здесь меня и застал мой земляк В. Н. Ярошенко. Его тоже заинтересовало, что это за таинственный незнакомец, привозивший в подарок собаку. Он взял у меня из рук изрядно смятую записку и стал читать. И вдруг расхохотался так громко, что из соседнего номера кто-то испуганно выглянул.
— Дорогой мой, — Владимир Николаевич наконец обрел дар речи, — никакого господина с собакой не существует. Ох, умру, вот начудили!.. Это приходил к вам журналист, из местной газеты, приходил, не застал и оставил записку. Зайдет еще. Нет, но кто это вам брякнул о собаке? — и Владимир Николаевич вновь залился неудержимым смехом.
Так, потешаясь над тем, какую иногда шутку может сыграть над человеком незнание языка, мы спустились в холл, чтобы выпить по чашке кофе. Владимир Николаевич все не мог успокоиться, вспоминая, какое растерянное у меня было выражение лица.
Внизу мы встретили наших немецких товарищей, членов делегации Германской Демократической Республики. Затем подошли Ю. И. Палецкис и В. Л. Кудрявцев. Уселись за один столик, спросили кофе.
В настроении немецких делегатов не было заметно и следа уныния. Они прекрасно отдавали себе отчет в том, какие действительные причины сыграли решающую роль в отказе принять их родину в международное содружество парламентариев.
Кто-то сказал, что в последних номерах газет промелькнуло сообщение: американские космонавты Майкл Коллинз и Нейл Армстронг, побывавшие на Луне, получили назначение на официальные должности в Вашингтоне. Первый из них становится помощником государственного секретаря по связям с общественностью, второй — председателем национального консультативного Совета «Корпус мира». Сообщение бесспорно любопытное, но подоплека его ясна и ребенку: свои успехи в космосе США «привязывают» к определенной политике. Но только вот вопрос: способны ли эти безусловно великолепные технические достижения принарядить, подкрасить то, что по своему социальному содержанию никак не может служить предметом восхищения? И люди за нашим столиком, искушенные в международной политике, тут же припомнили, что в день выхода экипажа «Аполлон-12» на лунную поверхность большинство буржуазных газет в Англии уделяли первое место не этому событию, а материалам о зверствах американской военщины в Южном Вьетнаме. Никакие успехи США в области науки и техники уже не способны накинуть розовую вуаль на действия, бросающие вызов совести народов.
Так, медленно, но неизбежно сама история справедливо расставляет все на свои места.
— Мы уверены, — заявил в конце вечера Р. Зибер, глава делегации ГДР, — что справедливость восторжествует и в нашем деле. Во всяком случае мы не сложим рук, а будем действовать и добьемся!
На одном из заседаний конференции слово получил первый заместитель Генерального директора Международного бюро труда г-н К. У. Дженкс. Он напомнил собравшимся, что текущий год является для Международной организации труда (МОТ) юбилейным. Полвека назад было создано это представительное объединение, которое покойный Франклин Рузвельт назвал «парламентом человеческой справедливости». Оратор зачитал пространное обращение ко всем парламентам планеты. Он призывал: