После перерыва московский диктор стал зачитывать письма с фронта. Солдатские письма дышали верой в близкую победу, и Мехти снова вспомнил о своей картине. Пожалуй, время приниматься за работу.
На следующий же день Мехти начал мастерить подрамник для холста. Ему помогали Анжелика и Вася. Анжелика отрезала большой кусок палаточной полости и теперь тщательно штопала дырку, пробитую когда-то шальной пулей. Вася распиливал доску и украдкой следил за Анжеликой.
— Скажи, Мехти… Что ты думаешь об Анжелике? — тихо спросил он у Мехти.
— Я до сих пор не делал ей никаких скидок, Вася. Мне всегда казалось, даже в самые трудные минуты, что рядом со мной мужчина.
А Вася все допытывался:
— Но все-таки она девушка… Как можно такую красивую, такую… ну, я не найду слов сказать, какая это девушка… Мне и в голову не приходило сравнивать Анжелику с мужчиной… Я всегда видел в ней девушку, Анжелику. Как можно сравнить ее с тобой или со мной?
Мехти, стругавший доску для рамы, взглянул на девушку и так же тихо ответил:
— Есть у нас поговорка, Вася: «И у льва и у львицы — повадки львиные!»
— Хорошая поговорка, — задумчиво сказал Вася.
Наконец все было готово. Оставалось только натянуть холст на подрамник и загрунтовать его. Мехти с удовольствием думал о том времени, когда он положит на холст первый мазок. Знакомое нетерпение овладело им.
Солнце давно скрылось за грядами Опчины. Небо было светло-голубым; кое-где, похожие на расчесанную шерсть, стыли желтовато-фиолетовые облачка. На землю спускались тяжелые сумерки.
Виа Фортуна казалась вечером особенно уродливой.
Когда совсем стемнело, с приморской стороны на виа Фортуна — «Улицу счастья», превращенную гитлеровцами в улицу публичных домов, — свернул коренастый человек. Он медленно, как бы ощупью, добрался до темного подъезда углового дома, остановился, с опаской оглянулся в темноте, и рука его потянулась к звонку. За дверью послышались торопливые шаги; дверь отворилась, из-за нее выглянула молоденькая горничная. Она приветливо улыбнулась:
— Входите, синьор. Вы без синьорины?
— Да, я один.
— Пригласить кого-нибудь? Или — наркотики?..
— Нет, мне ничего не надо. Я по делу. Где хозяин?
— Сейчас выйдет.
По лестнице, полукругом ведущей на второй этаж, уже спускался дряхлеющий мужчина в узорчатом, изрядно поношенном халате из дорогой парчи.
Прищурив близорукие глаза, он еще издалека попытался определить: кто к нему пришел? Подойдя ближе, хозяин дома Мазелли, сдававший меблированные комнаты, принялся рассматривать гостя еще бесцеремоннее.
— Чем могу быть полезен синьору? — осведомился Мазелли.
— Меня интересует, найдется ли в этом доме человек, умеющий управлять яхтой? — небрежно спросил Карранти. Это был пароль.
Мазелли не ответил. Продолжая взглядом изучать гостя, он кивнул головой, учтиво пожал ему руку.
— Кто это вас так разукрасил? — показал он на заживавший рубец на лбу гостя.
— Я сам.
— Вот как!
— Да. Но я устал. Можно мне сначала отдохнуть? — сказал Карранти.
— Идемте, я покажу вам вашу комнату.
Мазелли мягко взял его под руку и вызвал горничную. Та не заставила себя ждать.
— Да, синьор?
— Кофе или коньяк? Не поскуплюсь на «Мартель»! — предложил Мазелли.
Карранти вспомнилось, как хотелось ему коньяку тогда, на вилле…
— Кофе, — коротко сказал он однако.
— Кофе! — Мазелли отпустил горничную и обратился к Карранти: — Меня уже предупредили о вашем приходе. Если я правильно понял, вы хотите встретиться с ним завтра?
— Да! И перед такими встречами лучше не пить.
Они поднялись на второй этаж, и Мазелли ввел Карранти в комнату, находившуюся в конце коридора. Это была обыкновенная меблированная комната, обставленная во французском стиле. На стене висела копия с картины Буше «Венера и Вулкан». Но только в оригинале над Вулканом, объясняющимся в любви Венере, витают купидоны, благословляя их любовь, а в копии исчезли и купидоны, и серебристость цветной гаммы, и тонкие оттенки. Копировщик наложил на полотно грубые слащавые краски, и сцена любви превратилась под его кистью в сцену разврата.
За кофе Мазелли рассказал Карранти пару смешных анекдотов, но они не развеселили Карранти. Тогда Мазелли понял, что гостю не терпится поговорить о неотложных делах. Мазелли сразу стал серьезным. Они беседовали недолго: Карранти хотелось хорошенько выспаться перед предстоящей утренней встречей.
Как только Мазелли ушел, Карранти плотно закрыл за ним дверь и тщательно проверил замок. «А впрочем, чего я боюсь? — разозлился он на себя. — Неужели они меня здесь разыщут? Все нервы, нервы… А ловко получилось с Михайло! После такого удара не выживет и самая живучая кошка!.. Когда я уходил, Михайло уже не дышал. Но остались другие, остался проклятый русский полковник, черт бы его побрал! Кто это, кстати, свистел тогда в коридоре? А, нервы все это, нервы!.. Напрасно я отказался от коньяка…»
Карранти хотел было лечь в постель, но в коридоре послышался шум. Он прислушался… Все было тихо, но и это тревожило Карранти. Он подошел к двери, снова пощупал замок… Ему показалось, что замок непрочен. Кто его знает, на что способен этот Мазелли. Возьмет да и выдаст его партизанам… «Нет, я совсем развинтился», — подумал Карранти.
Он все же взял стул и пристроил его к ручке двери так, чтобы дверь труднее было открыть. Потом вынул из кармана пистолет и спрятал его под подушку.
Утром к Карранти вернулась обычная бодрость: он почувствовал себя готовым к любой деятельности — дипломатической и шпионской, уголовной и коммерческой… Да, и коммерческой, ибо у него возник уже план — сыграть на смерти Михайло. Он решил скрыть пока эту смерть… Прежде всего, Карранти боялся, что немцы, когда он расскажет им об убийстве Михайло, могут просто не поверить ему: доказательств у Карранти пока не было. К тому же, выждать было и выгоднее, — Карранти был уверен, что сумма, предложенная за голову Михайло, будет все увеличиваться и увеличиваться: все крупные диверсионные акты, совершаемые партизанами в Триесте, немцы по-прежнему будут связывать с его именем. Надо выбрать момент поудобнее, и тогда предъявить немцам более крупный счет.
В дверь постучали. Карранти подошел, вытащил из ее ручки стул, поставил его на место и открыл дверь.
Это была горничная.
Когда она убрала комнату и собралась уже уходить, в дверях появился Мазелли.
— Быстренько! — приказал он горничной. — Накрой-ка стол на троих!
— Нет, — остановил его Карранти, — на двоих.
— Я не буду мешать вам. А советы мои могут пригодиться.
— Я очень ценю ваши советы, но тем не менее мне не хотелось бы впутывать вас в это дело.
— Так как же прикажут синьоры? — спросила горничная. — На двоих или троих?
— На двоих, — мрачно сказал Мазелли. Горничная ушла.
Через некоторое время из вестибюля донесся растерянный женский голос. Рука Карранти машинально опустилась в карман. «Партизаны!» — мелькнула у него мысль. Заметив, что Мазелли спокоен, он насторожился еще больше.
— Что за шум? — спросил он. Мазелли невозмутимо разглядывал потертую обивку на стуле. Шум внизу все нарастал.
— Что это значит? — закричал вдруг Карранти высоким, каким-то чужим голосом.
Мазелли исподлобья взглянул на побледневшее лицо Карранти и усмехнулся.
— Вы плохо спали эту ночь, — заметил он. — Возьмите себя в руки. Вот вам мой первый совет.
— Я не нуждаюсь в ваших советах. Мне нужно знать, что это за шум?
Мазелли не ответил и ушел, оставив Карранти в полном смятении. Карранти было известно о многих темных делах Мазелли. Он, конечно, был пострашнее тех головорезов, с которыми Карранти встречался в марсельском порту и в Ницце, получая от них те или иные сведения. Мазелли был мерзавцем американской выучки. Он продавался всем, кто хорошо платил. Кто же сейчас платит больше, чем Америка?..
Мазелли вышел на площадку и увидел сверху, что двое эсэсовцев обшаривают каждый угол вестибюля.
— Все в порядке, господа! — крикнул Мазелли вниз. — Прошу осмотреть еще комнаты первого этажа, а потом подняться на второй, там тоже есть комнаты.
Эсэсовцы недоверчиво взглянули на Мазелли и, повозившись еще немного в нижнем этаже, последовали за Мазелли наверх.
Когда, наконец, было установлено, что место для встречи вполне подходящее, один из немцев отправился с рапортом к своему начальнику.
Буквально через несколько минут к подъезду мягко подкатила машина. В вестибюль, в сопровождении адъютанта, вошел майор фон Шульц. Мазелли молча проводил майора к Карранти.
Карранти стоял посредине комнаты, по-прежнему держа руку в кармане.
Немец вошел в комнату. Следом за ним — Мазелли. Секунду Карранти и майор стояли молча, внимательно изучая друг друга. Карранти — плотнее, шире в плечах. Майор худ, и все в его лице выдавало характер раздражительный и запальчивый. Ему можно было дать лет сорок. Держался он с достоинством, но тем не менее Карранти сразу же почувствовал, что преимущество не на стороне немца. Они стояли, как два ощетинившихся пса, которые приглядывались друг к другу, готовые либо схватиться, либо равнодушно разойтись.
— Знакомьтесь, господа, — предложил Мазелли.
Они молча пожали друг другу руки. Имен своих не назвали.
Карранти многозначительно взглянул на Мазелли. Тот с явной неохотой повернулся и медленно вышел из комнаты.
— Прошу садиться, — пригласил Карранти.
— Что вы собираетесь предложить мне, господин Карранти? — спросил Шульц, первым нарушив молчание.
Шульц был сильно взволнован этой встречей, которую искал уже давно. Однако он старался держаться так, будто эта встреча интересует больше американца, а не его, Шульца. Карранти без труда догадался, что Шульц многого ждет от их свидания и что напыщенность его напускная. Нужно было выждать удобный момент, чтобы заставить нациста капитулировать полностью. Пока же Карранти как бы вел разведку, нащупывая слабые стороны противника.