— Что это за краска?
— Это? Белила. А это вот — ультрамарин.
— А эта как называется?
— Берлинская лазурь. Не мешай, Вася!
— Гм… Берлинская?..
Вася отошел в сторону, а Мехти стал смешивать ультрамарин с белилами, чтобы на холсте заголубело небо. Но небу не дано было заголубеть. Мехти сделал еще несколько мазков, а потом, помрачнев, неожиданно бросил кисть в ящик и смыл краски с холста.
— Опять? — уныло вздохнул Вася.
Мехти не ответил…
Васе что? Ему кажется, что рисовать очень просто: помахал кистью, и картина готова. А Мехти не только пишет картину… Своей картиной он должен ответить на мучающие его вопросы. Вопросов же этих становится все больше. Случай с венграми не выходил у Мехти из головы. Кто-то расстреливает венгров… Кто-то заслал в их штаб врага — Карранти… Подозрительно часто начала ошибаться авиация союзников… Солдату Мехти мешают вернуться домой! Даже не верится: расстреляны венгры…
Мехти останавливал себя: при чем здесь картина? Как будто бы ни при чем. Но ведь его солдат — свидетель всех этих событий. И, значит, им место в картине Мехти. Вот только как все это передать?.. Отказываться от задуманной им темы и образов Мехти не хотелось…
И он снова уселся за альбом.
Над альбомом и застал своего друга Вася в одно теплое, безоблачное утро.
Через плечо у Васи было перекинуто мохнатое полотенце, подмышкой он держал сверток, из которого торчал конец мочалки.
— Ты что это, опять в ручье вздумал мыться? — покосился на него Мехти. — Смотри, кончишь воспалением легких!
— Зачем же в ручье? — степенно ответил Вася. — Баню построили, сегодня торжественное открытие!
Баня была для партизан насущной «проблемой». Обычно им приходилось мыться наспех, возвращаясь с задания, в каком-нибудь лесу; чаще же всего, согрев ведро воды, они споласкивались возле землянки или же, как Вася, на свой страх и риск купались в ледяном ручье.
— Где построили? Уж не в Триесте ли? — насмешливо спросил Мехти.
— Почему в Триесте? В Триесте мы, конечно, устраиваем баню фашистской сволочи… Да вряд ли я сунулся бы туда с одним полотенцем…
Мехти отмахнулся:
— Ну, замолол! Не морочь голову: мешаешь работать.
— Да, ей-богу же, баня! — взмолился Вася. — Пошли!
Мехти бросил кисть в ящик и вытер тряпкой руки.
— Идем, идем, — торопил Вася. — Сильвио уберет все, я ему уже сказал. Ох, и попаримся!
— А ты не врешь, Вася?
— Да нет же! Вот спустимся вниз, минуем крутояр, а за ним этот… грот…
— И в гроте баня?
— Да еще какая! Выпросили у повара котел, вкатили его в грот, под ним очаг сложили, вытяжку сделали…
Вася оторвал от приземистой сосны несколько веток.
Мехти невольно прибавил шагу.
— Молодцы ребята!
— Вот вытяжка только плохая, — пожаловался Вася. — Дыма в бане больше, чем пара… Зато жарища!.. Поп первым полез, а обратно его за ноги вытянули. Думали, уж конец, ан нет, отдышался на свежем воздухе!
Маленький священник с мокрой, свалявшейся бородой все еще сидел у грота. Вокруг него толпились партизаны.
— Привет святому отцу! — подходя, крикнул Мехти. — Не по вкусу пришлась банька?
— Это не баня, — отрезал старик.
— А что же это такое? — запальчиво спросил Вася.
— Та самая геенна огненная, что уготовил нам Ватикан на том свете! — сокрушенно, под общий хохот произнес священник. — И никому не советую ходить в этот ад, пока туда не поволокут силой.
— А мы неверующие, товарищ священник! — озорно крикнул Мехти, стягивая с себя свитер. Они с Васей быстро разделись и в одних трусах вбежали в грот.
Грот — узкий, с низеньким сводом — и впрямь мог сойти за один из вариантов адского пекла.
В углу грота сложен был очаг, а на нем установлен огромный котел передвижной солдатской кухни. В очаге с треском и шипением горели еловые ветки, языки пламени лизали бока котла. Котел дрожал, грозя в любую минуту разорваться.
От жары, дыма и пара нечем было дышать.
Тем не менее картина преисподней показалась бы священнику куда более полной, если бы он рискнул заглянуть сюда еще раз. В «геенне огненной» налицо была теперь еще одна неотъемлемая ее деталь: скачущие и вопящие черти.
— Эх, люблю! Дух спирает! — кричал Вася, распирая мочалкой тело. — Давай прибавим!
— Давай!
Ножкой табуретки Вася вытолкнул из очага большой раскаленный камень. Вася зачерпнул тазом из котла кипящую воду и вылил ее на камень. Столб горячего пара взметнулся вверх; расползшись, пар заполнил весь грот.
— Хорошо! — одобрительно крикнул Мехти.
А Вася уже неистово хлестал себя сосновой ветвью, весь извиваясь после каждого удара.
— Осторожно, — всполошился Мехти. — Это тебе не береза, в кровь обдерешься!
— А ты с березовым веником на полке сиживал? — полюбопытствовал Вася.
— На самой верхней, и не раз!
— А как потом насчет холодного кваску?
— И квас пивал.
Мехти облил себя горячей водой.
— Хорошо, — снова воскликнул он, — душа добреет…
Он еще раз окатился водой и, в конец расшалившись, торжественно продекламировал:
В ушате, в корыте, в лохани,
В реке, в ручейке, в океане,
И в ванне, и в бане
Всегда и везде
Вечная слава воде!
— Конец Мойдодыра! — воскликнул Вася. — Ты еще помнишь?
— А разве это давно было? — вопросом на вопрос ответил Мехти.
И Вася не мог не согласиться, что, в сущности, совсем еще недавно Мехти, так же как и он, Вася, читал по складам и учил наизусть детские стихи.
— Будто вчера это было, как я с соседом в баню ходил, — сказал Мехти.
— Почему с соседом?
— Я себя уже взрослым считал, — семь лет, с тетей ходить стеснялся, вот и водил меня в баню сосед.
— А у вас бани тоже с парной, с веником?
— Нет…
И хотя вряд ли можно было придумать менее подходящее место для рассказов, Мехти, не забывая усиленно растирать себя мочалкой, рассказал Васе о том, как они с соседом ходили в маленькую баньку на улице Касума Измайлова, совсем рядом с их домом.
Там был расписан масляной краской весь предбанник. Маленькому Мехти очень хотелось поближе посмотреть затейливые узоры и даже пощупать их руками, но он со вздохом подавлял это желание и, стараясь во всем подражать старшим, медленно раздевался, обворачивал вокруг бедер узкую красную простынку и шел внутрь. Терщик тер его «кисой» — шерстяной рукавицей, и Мехти было непонятно, почему он ухмыляется, когда под рукавицей появляются катышки грязи. Потом терщик кидал кусок мыла в мокрый полотняный мешочек, дул в него, появлялось легкое пенистое облако мыльной пены.
Сколько ни пробовал Мехти сам выдуть такую обильную и легкую пену — ничего не получалось, а мыться этой пеной было такое блаженство!
Красный, распаренный, выходил он впереди соседа в предбанник и садился на скамеечке. Банщик плескал ему на ноги теплую воду, и только после этого он с ногами поднимался на скамью и начинал обтираться.
Отдохнув и съев яблоко, особенно вкусное и холодное после жаркой бани, они шли домой.
Дома биби торжественно объявляла, что «мужчина вернулся из бани», и подавала ему чай.
И Мехти степенно, с сознанием своего достоинства садился пить чай.
Было это совсем недавно, будто вчера…
В это время Вася сильно прошелся по спине Михайло мочалкой, и тот попросил быть осторожнее — рубец от раны на спине при резком прикосновении еще вызывал боль… И то, что рассказал Михайло, вдруг сразу показалось обоим и бесконечно далеким и бесконечно дорогим.
Мехти и Вася умолкли: пора было заканчивать затянувшееся купанье.
Вдруг послышался сильный грохот.
— Котел? — оглянулся Вася.
— Это снаружи, — сказал Мехти.
Они смыли с себя мыло и бросились к выходу, возле которого лежала их одежда.
Выглянув из грота, Мехти увидел, что перед входом в грот уже никого не было. Откуда-то сверху доносился хриплый рев: он-то и воспринялся в гроте, как оглушительный грохот.
Мехти задрал голову к небу.
Над лесом, покачивая крыльями, медленно кружил самолет. Самолет летел низко, почти касаясь верхушек деревьев.
— «Бостон», американский бомбардировщик, — определил Вася.
Мехти кивнул.
— Вынужденная посадка. Ищет места.
Они торопливо одевались, продолжая следить за делающим круги бомбардировщиком. Самолет зашел еще на один круг, потом взмыл вверх, сделал разворот и с выключенным мотором пошел на посадку.
— Просеку заметил. Туда сесть хочет, — догадался Вася.
Они побежали по тропе, ведущей к просеке.
Это было то самое место, где судили Крайнева. Когда Мехти и Вася достигли просеки, самолет был уже на земле. Огромный и неуклюжий, он лежал на боку с поднятым крылом и задранным вверх тупым носом.
Около самолета суетились партизаны, и среди них вездесущий Сильвио, наконец-то распрощавшийся с болотными сапогами и обувшийся в легкие чусты — что-то среднее между сандалиями и спортивными бегунками…
— Амортизаторы слабые, — озабоченно повторял он с видом человека, всю жизнь имевшего дело с авиационной техникой.
За стеклами кабины управления виднелась фигура летчика. Он отчаянно жестикулировал, показывая на задвижку гаргрота, но партизаны, не понимая его жестов, отвечали также малопонятной жестикуляцией. Сильвио, цепляясь за перекладины сломанного шасси, подтянулся, взобрался на плоскость, подошел к гаргроту и кивнул летчику, чтобы тот вылезал наружу. Летчик опять показал на задвижку.
— Слезай, Сильвио, — сказал подошедший Сергей Николаевич.
Сильвио слез.
— Задвижку заело… И запасный выход тоже, — с профессиональной деловитостью пробормотал полковник.
К просеке все подходили и подходили партизаны.
Сергей Николаевич поднялся на плоскость и легким движением руки поднял стальную крышку кабины управления.
В распахнувшихся дверях показался приветливо осклабившийся штурман. Он посторонился, пропустил вперед летчика и вслед за ним спустился на землю.
У летчика, высокого костлявого детины с лысеющей головой, пестрели на груди орденские ленточки. Он присел дважды (видно, затекли