ли, а те не могли противостоять мощи Альянса на его укрепленных позициях. Совет Альянса — высший орган исполнительной власти — требовал решения "кимотойского кризиса" до того, как "нахасская чума" заразит другие острова и привлечет внимание внешних игроков.
— Кто-то наверху полагает, что стоит убрать "Черную Осу", и революция захлебнется, — прокомментировала Кора, выводя на экран "досье на мишень". — Здесь в дело вступаем мы с вами. Наша задача — найти и ликвидировать Тьяго Арайю.
— Они его создали, а мы подчищаем, — тихо буркнул Тай.
— Макинтайр, отставить разговоры! — рявкнула Кора, хоть и была согласна с высказыванием. — Выйдешь на пенсию, тогда будешь языком трепать у себя на кухне. А сейчас выполняй задания и не вякай.
Дальше подробности операции выслушивали в деловитом молчании, а вопросы задавали исключительно по существу. Когда Кора закончила брифинг и отправила ребят в арсенал, она внимательно посмотрела на фотографию Тьяго Арайи на экране. Добродушный на вид, с умными глазами и простым лицом "своего парня" молодой мужчина характерной для местных внешности. Кора понимала, как ему было просто получить поддержку своих соотечественников.
Где-то Кора могла понять его мотивацию. Она сама относилась к первопоселенцам и отстраивала жизнь на новой планете. Ей ведь тоже не понравилось, когда кто-то полез в ее дом с грабительскими целями. Она тоже пролила тогда кровь. Но она не любила революции. К тому же Кора была профессионалом, и ее, как оружие, уже навели на цель. В ней проснулся давний азарт охотничьей собаки, инстинкт, требующий найти, загнать и убить. Да, в чем-то Зулусская Ведьма и Черная Оса были похожи, но они стояли по разные стороны баррикад, поэтому, как бы Кора ни уважала противника, исход мог быть только один.
Глава 12
Мерседес Ривера и Хавьер Кальдерон были потрясающе красивой парой. Жгучая красотка с пышной гривой и спортивной фигурой, не лишенной женственных изгибов, и эффектный атлетичный парень с латинской внешностью и яркими голубыми глазами, вместе смотрелись очень хорошо. К тому же они были веселы и полны энергии, легко вызывали симпатию местных и мгновенно вписывались в компанию. Вечерами, когда все собирались на пляжах, чтобы отдохнуть и повеселиться, эти двое наравне со всеми пили, танцевали, а случалось даже, что Хавьер играл на гитаре, а Мерседес пела. Получалось у них очень хорошо, что народ весьма высоко ценил.
Мерседес и Хавьер были военными корреспондентами, но в первую очередь их воспринимали как молодую пару. Любовь местные жители уважали больше, чем журналистику, именно поэтому к парочке так хорошо относились. Простодушные жители окрестных деревень с радостью принимали такую красивую пару влюбленных у себя и быстро оттаивали, рассказывая о своей жизни. Местным импонировала и смелость молодых людей, решившихся отправиться в поездку по разрываемой конфликтом стране, чтобы своими глазами увидеть войну и рассказать о ней правду. На любой дороге их поджидала опасность как со стороны партизан, так и проклятых "империалистов".
Судя по всему, журналистами они были талантливыми, по крайней мере, умеющими разговорить любого. Верные профессиональной этике, они сохраняли непредвзятость, однако каждому казалось, что именно его взгляды находят поддержку у внимательно ловивших каждое слово военкоров. Особенно отзывчивой и понимающей была Мерседес, видимо, росшая на ферме и прекрасно понимавшая трудности быта и горести простого народа. Ей плакались и те, чье хозяйство было разрушено войной, и кто винил в этом революционеров, и те, кто считал себя ограбленным "понаехавшими" толстосумами еще до революции.
В тот прекрасный вечер, однако, никто работой не занимался. Война тоже никого не смущала. Парадоксальным образом жизнь шла обычным чередом параллельно войне. Линия фронта проходила в тридцати кликах от маленького рыбацкого поселения, и этого было достаточно, чтобы реальность пыталась вернуться в рамки нормы. Деревня жила своей жизнью, несмотря на дальние огни авианосцев и эсминцев Альянса и ежедневные демонстративные пролеты бомбардировщиков и боевых вертушек.
Даже к страху местные успели привыкнуть, тем более, что рядом с этой деревней не было стратегических объектов и интереса она не представляла. Здесь не сталкивались с теми ужасами, которые пришлось пережить жителям более крупных и важных пунктов, но о них были хорошо наслышаны. Было много разговоров о падающих из чистого неба снарядах, сброшенных боевыми беспилотниками-невидимками. Дроны было не видно и не слышно, и их боялись больше всего. Хотя поводы для страха Альянс сеял щедро, будто нарочно подчеркивая свое могущество, техническое превосходство и умения своих людей.
Говорили и об истребителях, летящих так низко, что это казалось невозможным, и расстреливающих местные одноэтажки на уровне человеческой груди. И шедшими за ними второй и третей волной самолетах, "прорабатывавших" здания уже на высоте человека, присевшего на корточки или легшего на пол. Об охотящихся по ночам за партизанами вертушках, оснащенных мощными тепловизорами и прожекторами и плюющихся плазмой и пулеметными очередями такой мощи, что выкашивали лес, как траву. Об этом и многом другом тут слышали, но жизнь продолжалась, потому что она не могла иначе.
А островная жизнь требовала, чтобы по вечерам все собирались на пляже, притаскивали музыку, выпивку и что-нибудь для общего котла. Разводили костры, разжигали огненные ямы, где либо запекали рыбу (а по праздникам цельного поросенка), либо ставили котлы для варки здешних огромных ракообразных и местной солянки, в которую кидали все, что попадалось под руку — курицу, рыбу, дичь, морских гадов, кружочки острых сосисок и свинину и обязательно массу овощей и специй. Под ритм бамбуковых флейт, гитар, а главное, самодельных стальных барабанов люди пили, веселились и танцевали откровенные, жаркие и бесстыдные танцы, после которых то одна, то другая пара уходила в море, чтобы сбросить напряжение.
Небо над прозрачными аквамариновыми волнами, пронизанными оранжевыми лучами уходящего солнца, играло огненными красками. Чем ниже опускался солнечный диск, тем глубже и насыщенней становились красные оттенки. По традиции все, кто был на пляже, ждали того момента, когда почти закатившееся за горизонт солнце выстрелит последним — изумрудным — лучом. Видно его было не каждый вечер, и этот оптический эффект даже в век космических перелетов будоражил воображение людей, наделявших его сверхъестественной силой.
После захода солнца в считанные минуты накатила бархатная темная ночь, но ее власть была не полной. По пляжу с белоснежным коралловым песком разливался золотистый свет костров, а набегавшие на берег ласковые волны отвечали ему ярким голубым свечением. В сухой сезон, который сейчас был как раз в самом разгаре, к берегу прибивало биолюминесцентный планктон. Его не было видно до тех пор, пока что-то не тревожило его, но стоило, например, волнам накатить на камень или побежать по песку, или же человеку зайти в воду, как натолкнувшиеся на преграду микроскопические водоросли вспыхивали ярким голубым огнем.
Но этого природе показалось мало. Вдоль берега росли огромные деревья с необъятными стволами и таким обилием цветов, что листву было не разглядеть. Их собственные цветы перемешивались с огромным количеством орхидей, в результате чего из пены их собственных соцветий — розовых, оранжевых, красных и белых — вдруг вырывались целые охапки цветов других форм и оттенков. Странным образом, такое обилие ярких красок не выглядело дисгармоничным, все сливалось в одну единую праздничную симфонию. Можно было лишь пожалеть, что все эти цветы были в большинстве своем лишены аромата. Те, что все же источали какие-то запахи, делали это по часам или же крайне скупо, поэтому на пляже ноздри щекотал только слегка йодистый соленый запах моря.
Там, где стволы были свободны от соцветий, среди хитросплетений воздушных корней орхидей и морщин старой коры по ночам собирались светлячки. Маленьких насекомых было столько, что казалось, само дерево светится. Иногда светлячки мигали, будто подавая тайные сигнал соседям с других деревьев, а иногда по ним будто пробегала волна, и тогда живой ковер колыхался в едином порыве.
Мерседес, решившая передохнуть от танцев, как раз сидела неподалеку от такого дерева и вплетала в свои густые волосы орхидеи. Легкий бриз перебирал вьющиеся пряди, как ласковый влюбленный, а по песку, отражавшему то рыжие блики костров, то лунный свет, шуршали сухопутные крабики. Мерседес взяла что-то со своей тарелки из листьев и кинула в сторону одного излишне смелого краба. Тот отбежал, но вскоре вернулся. За ним еще один, и еще, еще. Не прошло и минуты, как возле объедков уже шла горячая борьба. Она обернулась туда, где среди молодежи увлеченно танцевал Хавьер.
— Хави! — позвала она. — Хави!
Парень услышал ее, как и окружающие. Раздались смешки, все поняли, что намечается веселье, и Хавьер здорово проштрафился, танцуя с двумя местными красотками сразу. Хавьер с лучезарной улыбкой передал партнерш по танцу другому мужчине и поспешил на зов своей подруги.
— Ты звала, mi corazón*? О, как красиво! — Хавьер бросил взгляд на цветы в ее волосах, а потом взял кончик пряди Мерседес и поднес к губам.
— Я хочу искупаться, — улыбнулась Мерседес.
— Te seguiré con mucho gusto, mi querida**, - промурлыкал Хавьер, поднимаясь и галантно подавая ей руку.
— Не ходи, Хавьер! — крикнул кто-то им в спину. — А то утопит от ревности!
Между оставшимися на пляже возник спор, станет ли городская интеллигенция устраивать разборки на манер простых людей или лишит-таки народ увлекательного зрелища. Но парочка не убавила шаг, уверенно ступив в воду. Шипящие волны окружили их ступни светящейся пеной, но молодые люди пошли дальше, оставляя в воде след голубого свечения. Мерседес посмотрела на клубы казавшегося магическим света и провела по воде рукой, провоцируя новые вспышки.
Зайдя подальше и убедившись, что до другой пары не меньше ста шагов, они застыли. Здесь свечение было не таким ярким и не нужно было долго ждать, чтобы ночь укрыла их темнотой, скрывая страсть от чужих глаз. Море было безопасным — под ногами лежало только ребристое песчаное дно, а риф, закрывавший бухту от моря, не пропускал через себя крупных хищников. Мерседес обвила руками шею Хавьера, но приступать к делу не торопилась.