— Ты ничему этому не веришь. Должен поверить.
— Конечно, я тебе верю. Ты ведь из будущего, не так ли? Кому же знать лучше?
— Думаю, ты знаешь, о чем я.
— Мы не получили техническое ноу-хау, — сказал Майлз, изображая основательное терпение. — Ты помнишь? Мы — всего лишь жокеи дирижабля, нам хватает неприятностей с тремя измерениями, что нам еще делать с четвертым?
— Думаешь, мы по своей воле прибыли сюда, в это ужасное место? Туристы катастроф, запрыгнули в какую-то машину времени, о, как насчет Помпей на этой неделе, возможно, Кракатау, но эти вулканы на самом деле такие скучные, извержения, лава, всё заканчивается за минуту, давайте попробуем что-то на самом деле...
— Торн, не надо...
— У нас не было выбора, — крикнул он в ярости, забыв про сдержанность речи, с которой у Майлза ассоциировались Нарушители границ. — Не больше прав выбора, чем у призраков — выбрать места, в которых они бродят....вы, дети, витаете в мечтах, никаких перебоев, никаких разрывов, но представьте, что ткань Времени разрезали и вы выпали из нее, назад дороги нет, сироты и изгнанники, которые вас найдут, будут делать то, что должны делать вы, сколь бы ни было это постыдно, проживать «от и до» каждый разъеденный день.
Под действием печального озарения Майлз протянул руку, Торн понял его намерение, уклонился и попятился, в это мгновение Майлз понял, что не было никакого чуда, никакого гениального технического переворота, фактически вообще никакого «путешествия во времени» — причиной присутствия в этом мире Торна и его людей является только лишь какая-то случайная ошибка из-за желания срезать путь по неведомому рельефу Времени, как-то связанная с тем, что произошло здесь, в этой части Западной Фландрии, в которой они стояли, сколь бы ужасная сингулярность непрерывного течения Времени им ни открылась.
— Ты не здесь, — прошептал он в экстазе созерцания. — Ты не полностью проявился.
— Хотелось бы мне быть не здесь, — закричал Райдер Торн. — Хотелось бы мне никогда не видеть эти Залы Ночи, я не был проклят возвращаться туда, но вернулся. Тебя так легко одурачить, большинство из вас, вы — такие простачки на ярмарке, таращитесь на Чудеса Науки, думаете, что владеете законными правами на все Благословения Прогресса, это ваша вера, ваша трогательная вера мальчиков с дирижабля.
Майлз и Торн направили велосипеды обратно к морю. Опускались сумерки, Торн, уважавший, по крайней мере, незначительные обещания, достал укулеле и сыграл Ноктюрн Шопена А-минор, тончайшие ноты, пока уходил свет, приобретая плотность и глубину. Они нашли гостиницу и по-товарищески разделили ужин, после чего вернулись в Остенде в сумерках.
— Я мог просунуть сквозь него руку, — доложил Майлз. — Словно какие-то перебои физической трансляции...
— Спиритуалисты назвали бы это «плазменным гистерезисом», — кивнул Чик.
— Они вовсе не бессмертны, Чик. Они врали нам всем, в том числе — тем Друзьям Удачи из других подразделений, которые были достаточно глупы, чтобы работать на них в обмен на «вечную молодость». Они не могут ее предоставить. Никогда не могли.
— Вспомни, там, в Кэндлброу, после того, как ты водил меня на встречу с «Мистером Тузом», я был так безутешен. Я не мог прекратить плакать много часов, потому что знал: без доказательств, без логических подтверждений, я просто знал, в то самое мгновение, когда его увидел, что это всё — ложь, обещание было лишь жестокой аферой.
— Ты должен был об этом рассказать, — сказал Чик.
— Я был истощен, Чик, и знал, что должен это пережить. Но вы, парни: Линдси столь уязвим, Дерби притворяется искушенным старым нигилистом, но он едва ли вышел из отрочества. Как я мог поступить столь жестоко с кем-то из вас? С моими братьями?
— Но сейчас я должен им сказать.
— Я надеялся, что ты найдешь выход.
Виктор Малсибер — костюм сшит на заказ, напомаженные седые волосы — был достаточно богат и мог себе позволить прислать заместителя, но явился в Курзал лично с плохо скрываемым пылом, словно это таинственное Q-оружие — обычное огнестрельное и продавец любезно позволит ему сделать несколько выстрелов.
— Меня присылают, когда Бэйзил Захарофф занят очередной рыжей девицей и не хочет никуда идти, — представился он. — Весь диапазон потребностей — от кистеней и мачете до субмарин и отравляющих газов, поезда истории едут не полными, китайские цанги, балканские комитаджи, африканские вигиланты, всех сопровождает контингент будущих вдов, часто в краях, изображенных карандашным наброском на обороте конверта или накладной. Одного взгляда на бюджет правительства любой страны мира достаточно, чтобы понять: деньги всегда на месте, уже распределены, всюду мотив — страх, чем непосредственнее страх, тем выше финансовый коэффициент.
— Слушайте, я занимаюсь не тем делом, — весело воскликнул Рут.
Оружейный магнат одарил его лучезарной улыбкой, словно издалека:
— Нет, тем.
Пытаясь разобраться в принципах работы вдруг ставшего востребованным оружия, дружелюбный торговец смертью зашел в близлежащее бистро с группой Кватернионистов, среди которых были Барри Небьюлай, д-р В. Ганеш Рао, сегодня преобразившийся в Американского Негра, и Умеки Цуригане, с которой Кит подружился на почве своего всё растущего увлечения японским персиком.
— Кажется, никто не знает, что это за волны, — сказал Барри Небьюлай. — Строго говоря, их нельзя назвать герцевыми, потому что они задействуют Эфир по-другому: начнем с того, что они, кажется, долготные так же, как и поперечные. У Кватернионистов есть шанс однажды понять их природу.
— И у торговцев оружием, не забудьте, — сказал Малсибер. — Говорят, изобретатель этого оружия нашел способ попасть внутрь скалярной части Кватерниона, где могут быть задействованы невидимые силы.
— Из четырех этих терминов, — кивнул Небьюлай, — скаляр, или термин w — как баритон в мужском квартете «барбершоп» или виола в струнном квартете всегда выделяется как эксцентричный инструмент. Если рассматривать три векторных термина как измерения в пространстве и скалярный термин — это Время, тогда любая энергия, с которой мы столкнемся внутри этого термина, должна восприниматься как связанная со Временем, как усиленная форма самого Времени.
— Время, — объяснил д-р Рао, — это Последующий Термин, понимаете, выводящий за рамки и регулирующий i, j и k, темный посетитель Извне, Разрушитель, исполнитель Троицы. Это безжалостный часовой механизм, от которого все мы пытаемся сбежать в отсутствие пульса спасения. Всё это — и большее.
— Оружие на основе Времени..., — задумчиво произнес Виктор Малсибер. — Ну а почему бы и нет? Никто не знает, как победить, противостоять или повернуть вспять эту силу. Рано или поздно она убивает все формы жизни. С Оружием Времени вы станете человеком, которого будут бояться больше всего в истории.
— Я бы предпочел, чтобы меня любили, — сказал Рут.
Малсибер пожал плечами:
— Вы молоды.
Он был не единственным торговцем оружием в городе. Каким-то образом слухи достигли остальных, в их купе поездов, в постелях жен снабженцев, в протертых до блеска неизведанных долинах, расстилающих свои покрывала на одной из тысячи безлюдных полян печеного торного красного латерита, на котором ничего никогда больше не вырастет, демонстрируя пораженным и обделенным свои чудесные изобретения — один за другим они извинялись и меняли график своих поездок, и ехали в Остенде, словно на какой-то международный шахматный турнир.
Но было слишком поздно, потому что Пит Вовре обскакал их всех, и произошло это одним прекрасным летним вечером на многолюдных Внутренних Бульварах Брюсселя, в парнике беззакония возле Гар-дю-Миди Вовре наконец-то заключил торговую сделку с Эдуаром Гевертом, с которым проворачивал делишки в прошлом, хотя и несколько иного рода. Они встретились в таверне, в которую часто захаживали скупщики краденого, выпивали формальную кружку пива и возвращались на улицу заключать сделки. Весь мир вокруг них был для продажи или бартера. Потом Вовре узнал, что мог бы купить этот товар дешевле в Антверпене, но слишком много кварталов в Антверпене, особенно вокруг доков, он больше не мог посещать без предосторожностей больших, чем товар того стоил.
Вступив в фактическое владение, Вовре, который не мог вообразить, что это что-то кроме оружия, был удивлен и немного разочарован, узнав, что оно такое маленькое. Он ожидал увидеть что-то наподобие полевого орудия Круппа, возможно, смонтированное из нескольких частей, так что понадобятся грузовые вагоны, чтобы перевозить его с места на место.
А здесь оказалось что-то в глянцевой кожаной кобуре, изготовленной изощренными производителями масок Северной Италии точно по форме предмета, находившегося внутри, идеально выкроенная кожа, развертывание света среди множества углов, сотня размытых световых эффектов...
— Вы уверены, что это оно?
— Надеюсь, мне лучше знать, я бы не подсунул вам что-то не то, Вовре.
— Но чудовищная энергия...без периферийного компонента, какая-то подача электропитания, как...
Пока Вовре вертел устройство во все стороны в капризном свете сумерек и уличных фонарей, Геверт оказался не готов к жажде, которую увидел на лице агента. Это было желание столь безудержное...этот несколько наивный посредник никогда не видел ничего подобного, многие люди в мире не видели ничего подобного — это было желание получить то единственное оружие, которое способно уничтожить мир.
Всякий раз, когда Кит начинал обдумывать свои планы, которые, как ему еще недавно казалось, включали Геттинген, у него возникал интересный вопрос, почему он должен бездельничать в этой немного грандулярной форме на карте, окруженный, застрявший на краю истории, не страна, а, скорее, пророчество страшной судьбы, которая ждет всех, почти неслышное остинато страха...
Лишь позднее ему пришло в голову, что Умеки может быть каким-то образом с этим связана. Они находили оправдания для того, чтобы всё больше и больше проникать в эмоциональное поле друг друга, пока в один роковой полдень в ее комнате, за окном которой шел осенний дождь, она не появилась в дверном проеме, обнаженная, кровь под кожей, тонкой, как сусальное серебро, звонко почти пела о желании. Кит, воображавший себя парнем с некоторым опытом, был ошарашен осознанием того, что нет никакой пользы от женщин, если они выглядят не так, как она. Его обуревало глубокое чувство того, что большую часть свободного времени своей жизни до сих пор он тратил зря. В этой оценке не помогло то, что на ней была эта шляпа девушки-ковбоя. С уверенностью воспоминаний о прошлой жизни он знал, что должен встать на колени и боготворить ее кудрявую киску языком и ртом, пока она не впадет в забытье, а потом, словно он делал это каждый день, а потом, держа ее именно так за ягодицы, пока ее тонкие ноги обхватывали его шею, встать на ноги и отнести ее, невесомую, крепко стиснувшую его, безмолвную, на постель, и отдать то, что к тому времени осталось от его мозга, этому чуду, этой колдунье с Востока.