Резиденция Устов была еще довольно новая, большая, со стрельчатой крышей и круглой башней, много конусов и черепицы, достаточно большая, чтобы в любое время разместить неопределенное количество Устов и их родни.
Им открыла дверь лично мать Эвболла, Молин Вельма Уст.
— Эвболл Младший? Притащил свой зад в гостиную!
— Это моя мама. Мам, это мисс Эстрелла Бриггс.
— Добро пожаловать в наш дом, мисс Бриггс.
Усты жили в Денвере уже довольно давно, с тех пор, как Лидвилл впал в депрессию, уйма домов на продажу, куда ни глянь, и никаких покупателей.
— Помнишь тот через дорогу? Мы засекли время, меньше пяти минут пробыл на рынке, ушел за десять тысяч. А сейчас ты не найдешь, кому заплатить, чтобы там жили.
Молин взяла за образец для подражания легенду Озерного Края, Крошку Доу Фавор, она представляла, как в стильном траурном платье сидит в какой-нибудь шахте с винтовкой на коленях, защищая имущество семьи, а в более широком смысле — старые добрые времена какого-нибудь легендарного города, до победного конца. Но в данный момент ее муж Эвболл Старший был мало заинтересован в том, чтобы стать Боярышником Фавора, равнодушен.
— Вижу, вас восхищает наше новое пианино «Стенвей», мисс Бриггс. Вы, случайно, не играете?
— Не особо, в основном, аккомпанирую песням.
— Сама я — страстная поклонница романсов Шуберта...О, не сыграете ли нам что-нибудь?
Стрэй сыграла, наверное, четыре такта однодневки тех дней под названием «Я собираюсь заполучить Черную Саломею», но тут Молин вспомнила, что ей нужно взглянуть на майолику, которую сегодня чистили:
— Мексиканские эмигранты, знаете ли, иногда это так тяжело — о боже, никакой обиды, надеюсь, вы — не одна из этих Эвболла, как сказать...
Пару раз столкнувшись с такими вещами, Стрэй пыталась выруливать.
— Эвболл — душка, — подсказала она, — но иногда приводит в дом очень странных девушек?
Молин, заметно расслабившись, одарила ее перекошенной улыбкой.
— Видимо, вы в общих чертах представляете себе ситуацию. У него нет чувства денег, и есть барышни с синдикалистскими убеждениями, у которых на такое инстинкт.
— Миссис Уст, — спокойно сказала Стрэй, — я не гонюсь ни за чьими деньгами, мне хватает собственных, благодарю, на самом деле это я собирала всех салунных любовниц в последнее время, и, конечно, я не буду возражать, если вы расскажете об этом старому Эвбу, потому что, думаю, это — его воспитание?
— Ладно.
В конце концов, вернулась к майолике. Но то ли она была из тех благожелательных душ, которые не могут долго пребывать в печали, то ли сочла Стрэй достаточно освежающей заменой, или у нее просто был объем внимания бурундука, но пару минут спустя она вернулась с лимонадом в хрустальном графине и с соответствующими стаканами, махнув рукой одной из служанок:
— Tá bien, no te preocupes, m'hija, всё в порядке, не волнуйся, дитя.
— Ты, — мужчина средних лет в широких подтяжках стоял в дверях, держа горсть почты США, дрожал, почти готов был взорваться.
— Привет, пап.
Знакомство со Стрэй не заставило Уста изменить свои неистовые намерения.
— Эвболл, что за черт, — размахивая пачкой писем.
— Послушай, отец, — воззвала к нему Молин, — сколько сыновей пишут домой столь же регулярно, как наш?
— То-то и оно. Тупица! — ругался он. У него, коллекционера марок средней степени одержимости, недовольство сыном переросло из недоумения в почти убийственную ярость. Похоже, юный Эвболл использовал марки Всеамериканского Выпуска 1901 года в память об одноименной Выставке в Баффало, Нью-Йорк, на которой анархист Чолгош убил президента МакКинли. На этих марках были гравированные виньетки новейших видов транспорта — поездов, суден и тому подобного, по ошибке некоторые из одноцентовых, двухцентовых и четырехцентовых марок напечатали с этим изображением в центре, перевернутым вверх ногами.
Тысячу марок с перевернутым изображением «Быстрой озерной навигации», 158 марок «Скоростного экспресса» и 206 «Автомобилей» продали, прежде чем ошибку заметили и ажиотаж среди коллекционеров взвинтил цену до небес, Эвболл, чувствительный к Анархистскому символизму, скупил и припрятал столько марок, сколько смог найти, чтобы клеить их на свои письма.
— Даже лицом кверху, — кричал Эвболл Старший, — любому дуралею хватило бы ума хранить марки в правильном положении — не погашенными, не трогая оригинальный клей! Ради всего святого — теперь цена на вторичном рынке катится к чертям. Каждый раз, когда ты отправлял одно из этих писем, ты терял сотни, возможно, тысячи долларов.
— Именно это я имел в виду, сэр. Переворачивание означает отмену. Здесь три машины, ложные идолы капиталистической веры, буквально ниспровергнуты, а также — косвенная ссылка на расстрел жалкого прихвостня Марка Ханна, этого заклятого врага общественного прогресса...
— Я голосовал за МакКинли, черт возьми!
— Поскольку ты воистину раскаиваешься, люди в своей мудрости тебя простят.
— Ррррр!
Уст Старший подбросил письма в воздух, опустился на четвереньки и продолжал кричать на Эвболла, в чью щиколотку он решительно вонзил зубы. Эвболл, изрядно страдая от боли, попытался несколько раз наступить на голову отца, и двое мужчин наполнили гостиную словами, не подходящими для чувствительного читателя, не говоря уж о присутствовавших дамах, которые подобрали юбки и осторожно подошли, чтобы попытаться разнять спорщиков, но вдруг любопытный эдипов спектакль прервал громкий выстрел.
Женщина в простом платье из темно-серой генриэтты вошла в комнату, держа в руке целевой револьвер «ремингтон». Дым от револьвера поднялся к потолку, с которого еще свисали остатки обвалившейся штукатурки, свет падал на них из окна за ее спиной, на мгновение окружив ее ярким облаком. Стрэй, посмотрев вверх, заметила несколько заплат поврежденного потолка и только что появившуюся новую. Усты, отец и сын, прекратили сражение и встали на ноги, в некоторой степени примирившись, не столь друг для друга, сколь для этой дамы-судьи, только что положившей конец их развлечениям.
— Решила заглянуть, — она спрятала десятидюймовый ствол оружия под кружева надетого на ней муслинового передника.
— Как всегда, миссис Траверс, — сказала мама Уст, — мы перед вами в долгу. Пожалуйста, не беспокойтесь насчет потолка, мы в любом случае планировали его переделать.
— Закончились капсулы B.B., пришлось использовать короткие, 22-й калибр.
— Вполне приемлемо, я уверена. И раз уж вы здесь, вероятно, вы не прочь взглянуть на гостью нашего дома, мисс Бриггс. Ей может понравиться Китайская Комната, вам не кажется? Эстрелла, дорогая, просите всё, что вам нужно, миссис Траверс — святая, творящая чудеса, этот дом без нее просто превратился бы в хаос.
Когда они остались наедине, Мэйва сказала:
— Мы виделись тогда в Дуранго.
— Мы с Рифом собирались проведать вас в Теллуриде после рождения малыша, но то одно, то другое...
— Я достаточно слышала о тебе за эти годы, Эстрелла. Всегда думала, что будущее Рифа связано с одной из этих хористок, всё ближе подбирающихся к Бездне...но вот — ты, молодая леди высокого класса.
— Думаю, вы по нему скучаете.
— Да, но никогда не знаешь, кто появится. Как мой внук?
У Стрэй были снимки Джесса, всегда носила их с собой в кошельке.
— О, маленький сердцеед. Если его не ждет судьба Вебба.
— Можете взять этот...
— О, нет, это...
— У меня всегда есть дополнительные.
— Хорошо, я вам обязана. Но как он мог уже так вырасти?
— Не напоминайте мне.
Они уже были в Китайской Комнате, суетились среди портьер, покрывал и шкафов, украшенных различными «китайскими» мотивами.
— Эвболл и Фрэнк, полагаю, иногда ездили вместе.
— Недавно мы были в Мексике. Фрэнка слегка травмировали, но ничего серьезного.
Мэйва посмотрела сконфуженно, с надеждой во взгляде.
— Я знаю, где он был, когда позаботился о том киллере, которого наняли владельцы шахты. Может быть, ты знаешь, нашел ли он второго?
— Нет, насколько мне известно. Это была скорее драка, в которую мы встряли. Фрэнк упал с лошади. Понадобилось некоторое время на починку.
Она кивнула:
— Он в нашей семье терпеливый, — посмотрела в глаза Стрэй. — Знаю, это — всё, что любой из нас мог бы сделать.
Стрэй накрыла рукой руку Мэйвы.
— Кто-нибудь однажды достанет этого Дойса Киндреда, и мистера Вайба — тоже, я бы не удивилась. Люди, несущие зло, рано или поздно приносят его себе.
Мэйва взяла Стрэй за руку, и они пошли на кухню.
— Можешь вообразить, как счастлива я была, устроившись работать сюда, в поместье миллионера. Столкнулась с ними в поезде, когда они ехали из Лидвилла. Начала играть с детьми. Забыла, как я по этому скучаю. Потом старушка Молин начала изливать мне душу. Всё про Денвер и про свои тревоги, пороки большого города, школы для детей, стряпню на низкой высоте над уровнем моря, и ей почему-то взбрело в голову, что я во всём этом разбираюсь. Она оказалась хорошей женщиной, достаточно хорошей, иногда слегка капризна. Он тоже ничего, полагаю, как для богача.
Слишком быстро, чтобы их заметить, промелькнули годы, превратившие Мэйву из взвинченной девушки с глазами иностранки в эту спокойную пышку-экономку в зажиточном доме, которая также могла быть на полпути возвращения на восток, с наветренной стороны от искр и копоти поездов, где хранила вытертые от пыли портреты и безделушки, знала, что сколько стоит, в котором часу с точностью до минут проснется каждый из детей Устов (все, кроме одного, возможно, у которого судьба), и куда каждый из членов семьи, вероятно, пошел, когда их нет дома... ... ее когда-то чарующие глаза напоминали полевые цветы, закрывающиеся в конце дня, глазницы становились мягкими, как подушки, наблюдая и охраняя тысячи секретов этих старых Территорий, которые никогда не были заселены, и сколь неизбежно с момента появления первых жителей востока страны здесь предали повседневную жизнь, доставшуюся с таким трудом, ради пригородного покаяния, которому надолго подверглись приезжие. Дети на ее попечении, прежде не видевшие добрую и всегда суетящуюся тетку, представить не могли, что она вернется в Лидвилл воспитывать этих исчадий ада...