— Сеньор?
Когда он снова сфокусировал взгляд, кто бы ни говорил с ним, он уже ушел. По-видимому, он скорчился в углу вдали от окна, вдыхая сигаретный дым и почти ничего не замечая. Он встал и увидел, что Гюнтер обменивается с Ремонтником прощальными объятиями абрасо.
— Конечно, нет никаких гарантий, что какая-нибудь банда местных sinvergüencistas, негодяев, не решит ограбить ваш дилижанс, — говорил Ибаргуэнгоития, — но....времена нынче непредсказуемые, не так ли, ¿verdad?
Пока лифт спускался вниз, Гюнтер рассматривал Фрэнка с чем-то вроде изумления.
— Ты смотрел на Ангела, — в конце концов сказал он. — Немудрая линия поведения, как я выяснил.
Оказалось, что Ибаргуэнгоития договорился тайно доставить их в Чьяпас на каботажном судне из Вера-Крус в Фронтеру, Табаско, оттуда на дилижансе, diligencia, в Виллаэрмосу, Тустла-Гутьеррес, и через Сьерру на побережье Тихого океана. Они прибыли на кофейную плантацию, cafetal, через неделю, верхом, около полудня, бригадир чуть ли не стащил Гюнтера из седла, озвучивая длинный перечень кризисных ситуаций, а Фрэнк, прежде чем понял, что происходит, уже рассматривал причудливо спроектированную протирочную машину, инструкция к которой была на немецком, a парочка местных, ответственных за ее техническое обслуживание, кажется, не понимала, что Фрэнк не имеет ни малейшего представления о том, что не так с этой машиной, и еще меньше представляет, как ее починить.
Со стационарным двигателем всё было в порядке, рукоятки, блоки, ремни и муфты изношены, но в рабочем состоянии, трубы цистерны, в которой отмокали кофейные ягоды, чистые, насос работал, так что проблема была в неправильной работе самого устройства или в том, что кто-то неправильно его подключил. После досадного часа разборки и повторной сборки Фрэнк наклонился над машиной и прошептал: «Tu madre chingada puta», несколько раз оглянулся и наградил фиговину театральным ударом исподтишка.
Словно до нее вдруг дошло, машина задрожала, включилась, и не работавший цилиндр измельчителя завертелся. Один из Индейцев открыл клапан цистерны, и ягоды начали плыть сквозь него красным потоком бобов, текстура которого напоминала красное вино, на выходе получалась пульпа, смешанная с зернышками, еще с так называемой кожурой, готовая к следующим этапам промывки и смешивания.
Конечно, были отдельные трудности с машинами для смешивания, высушивания, обваливания, протирания и развеивания, но в течение следующих нескольких недель Фрэнк планомерно разбирался в кулачковых передачах, настройке установочных винтов этого кошмара Века Машин, который Гюнтер не раз называл «будущим кофе», даже выучил пару слов технического немецкого. Каким-то образом урожай кофе в этом году собрали без происшествий, сложили в мешки из грубого льна и подготовили для агентов факторов.
Снаружи бушевала политическая буря, временами влетая через окно. Многие из рабочих-мигрантов в поместье были Хучитекос, черпавшие вдохновение в движении Сапаты и погибшего мученической смертью Че Гомеса. В конце осени Индейцы Чамула, сражавшиеся за Сан-Кристобаль во время злополучного восстания против Тустлы, начали появляться без ушей — наказание за недавно проигранную Битву при Чьяпа-де-Корсо. Фрэнк нашел несколько тех, которым действительно нравилось учиться работать, довольно скоро они начали выполнять большинство технических работ, оставляя Фрэнку больше времени на то, чтобы пойти в город и расслабиться, хотя он никогда не мог в точности сказать, что происходило, когда он не наблюдал за ними при свете дня, поскольку, выглядя столь же оригинально, как Тараумара, некоторые представители этих племен Чьяпас были скучны, как профессора металловедения. Здесь были карлики и великаны, и колдуны брухо, принимавшие облик диких котов или енотов, или тиражировавшие себя дюжинами. Фрэнк наблюдал это, или думал, что наблюдает.
Для этого определенного отрезка склона Тихого океана Тапачула была городом: если вы хотели расслабиться или поставить всех на уши, или всё одновременно, вы ехали в Тапачулу. Фрэнк предпочитал проводить время в кантине под названием «Эль Кецаль Дормидо», где пил бренди из агавы из Комитана или сначала ужасный, но спустя некоторое время — довольно интересный сорт местного самодельного виски, известного под названием «оспа», танцевал или зажигал пенетеллы девушке по имени Мельпомена, спустившейся из населенных светлячками руин Паленке, сначала в Тустла-Гутьеррес, а потом, с присущей молодежи уверенностью быстро растущих городов, знанием о том, где деньги в любое время года тратят менее осмысленно, в Тапачулу, где было какао, кофе, резина и банановые плантации в шаговой доступности, так что город всегда наводнен сортировщиками, стряхивателями плодов, владельцами питомников, шлифовальщиками плодов, guayuleros и операторами центрифуг, и ни у кого из них не было настроения для сдержанности.
Мельпомена рассказала Фрэнку об огромных светящихся жуках, известных как cucuji. Каждую ночь в сельской местности вокруг Паленке они освещали многие мили руин, скрытых в джунглях, их можно было увидеть миллионами, они светились всем своим телом, так ярко, что благодаря свету даже одного из них можно было читать газету, а свет шести жуков осветил бы городской квартал.
— Или, как сказал мне однажды tinterillo, — ухмыляясь в клубах дыма Син-Реваль, — я никогда не училась читать, но у меня во дворе дерево, полное cucuji. Идем.
И она повела его через черный ход по брусчатке в грязный переулок. Одним махом на верхушках деревьев перед ними засиял зеленовато-желтый свет, пульсируя, включался и выключался.
— Они чувствуют мое приближение, — сказала она.
Они зашли за угол, там росла смоковница, на которой, насколько мог сосчитать Фрэнк, тысячи этих больших светящихся жуков ярко сияли, а потом темнели, снова и снова, точно в унисон. Он заметил: если смотреть на дерево слишком долго, терялось чувство масштаба, возникало впечатление, что он смотрит на огромный город, вроде Денвера или столицы Мексики, ночью. Тени, глубины...
Мельпомена рассказала, как Индианки из Паленке ловили жуков и приручали их, давали им имена, на которые те учились откликаться, садили их в маленькие клетки, которые носили, словно лампы, ночью, или в волосах под прозрачной вуалью. Ночи были заполнены женщинами, которые несут свет, находят путь в лесу, словно днем.
— У всех этих существ есть имена?
— У большинства из них, — она посмотрела на него предостерегающе, чтобы он не насмехался. — Один даже назван в твою честь, если хочешь с ним познакомиться. Панчо!
Один из фрагментов света отделился от дерева, слетел вниз и приземлился на запястье девушки, как сокол. Когда дерево потемнело, потемнел и Панчо.
— Bueno, прекрасно, — прошептала она, — не обращай внимания на других. Я хочу, чтобы ты зажигал свет, только когда я тебе велю. Сейчас.
Жук услужливо зажегся.
— Ahora, apágate, теперь выключись, — и Панчо выполнил приказание.
Фрэнк посмотрел на Панчо. Панчо в ответ посмотрел на Фрэнка, хотя никто не смог бы догадаться, что он увидел.
Он не смог бы сказать, когда именно, но в какое-то мгновение Фрэнк понял, что этот светоч был его душой, а все светлячки на дереве были душами тех, кто когда-либо прошел через его жизнь, хотя бы на расстоянии, хотя бы на полтора удара сердца, и такое дерево есть у каждого человека в Чьяпасе, и хотя это предполагает, что одна и та же душа должна жить на нескольких деревьях, все они в действительности составляют единую душу, так же, как неделим свет.
— Таким же образом, — развил мысль Гюнтер, — наш Спаситель на полном серьезе сообщил своим ученикам, что хлеб и вино — это его плоть и кровь. В любом случае, свет для этих Индейцев Чьяпаса имеет то же значение, что плоть для Христиан. Это — живая ткань. Так же, как мозг — внешнее и видимое воплощение Разума.
— Для меня это слишком по-немецки, — проворчал Фрэнк.
— Подумай, как это они включаются и выключаются все одновременно?
— Хорошее зрение, быстрые рефлексы?
— Возможно. Но вспомните: в этих горах живут племена, запросто передающие мгновенные сообщения на расстояние сотен миль. Не на конечной скорость света, как вы понимаете, но за промежуток времени, равный нулю.
— Я думал, такое невозможно, — сказал Фрэнк. — Даже передача по беспроводному телеграфу занимает немного времени.
— Специальная теория относительности мало что значит в Чьяпасе. Если уж на то пошло, может быть, существует телепатия.
Если уж на то пошло, может быть. Фрэнк собирался коснуться этого вопроса в разговоре с Мельпоменой в следующее посещение «Кецаль Дормидо», но она его опередила.
— Сегодня вечером будет небольшая заварушка, — сказала она.
— Caray, вот это да, твой жених, novio, вернулся в город!
Она стряхнула на него пепел сигары.
— Это снова эти Мацатекос. Их банда прямо сейчас собирается, чтобы прийти сюда маршем. Они, должно быть, прибудут после полуночи.
— Мацатан в пятнадцати милях отсюда. Откуда ты знаешь, что происходит там «прямо сейчас»?
Она улыбнулась и легонько постучала себя по центру лба.
Около полуночи раздались какие-то крики и взрывы, несколько выстрелов, кто-то въехал в город с запада.
— ¿Qué el, что за е***на? — поинтересовался уже немного сонный к тому времени Фрэнк. — О, прошу прощения, querida, дорогая, я имел в виду ¿Qué el chingar? Что за хрень, конечно.
Мельпомена пожала плечами. Фрэнк выглянул из окна. Мацатекос, без сомнений, склонные нести зло.
Политические эксперты предпочитали называть возмущение, регулярно выражаемое Мацатаном против Тапачулы, очередным мятежом «Васкистов», но местные жители воспринимали это скорее, как физическую активность во взаимоотношениях городов, освобождение сил, бурливших в Чьяпасе задолго до того, как там появились Испанцы. В последнее время, вероятно, под действием климата национального восстания, повстанцы в Мацатане явно бездельничали, днем и ночью строя планы нападения на Тапачулу, обчистив оба городских банка и убив местного jefe. Но в своих планах они почему-то никогда не учитывали состоящие из волонтеров силы самообороны, поджидавшие их каждый раз, то и дело преследовавшие их до самого Мацатана и для пущего унижения занимавшие город.