ранство вокруг повозки ограничивалось несколькими ярдами спереди и с боков. Сзади огромные опущенные книзу косматые головы почти натыкались на повозку.
Милли слыхала, что бизоны во время бегства сносят и ломают все препятствия на своем пути. И она, по-видимому, должна была стать жертвой такого панического бегства. Лошади ее не могли ни пробиться вперед, ни податься в сторону, ни остановиться. Они были окружены, стиснуты, их подталкивали и гнали. Ужас охватил их; они спотыкались то вместе, то по отдельности, ревели и бросались на брыкающихся бизонов. Чудом они не сломали себе ног, не порвали упряжь, не свернули колес. Наконец эти толчки, этот топот, эта тряска повозки, эта страшная близость напирающих бизонов, этот ад кромешный позади нее — все это вконец обессилило Милли. Руки ее ослабели, и она окончательно пала духом. Повозка задребезжала, накренилась на сторону, раз-другой подскочила и остановилась. Бизоны позади нее стали поднимать свои огромные головы, задние лезли на передних, они теснились и нарастали, как темные, грозные и неудержимые волны прибоя. Головы, рога, мохнатые туши сплошным бурлящим потоком обрушились на повозку. Оглушительный грохот наполнял округу, низко стелилась пыль. Было душно, и Милли показалось, будто ей заткнули нос и рот. Она свалилась с сиденья назад и потеряла сознание.
Когда Милли открыла глаза, у нее было такое ощущение, будто она проснулась после кошмарного сна, лежа на спине она взглянула вверх, на небо, густо застланное облаками пыли, и почувствовала, что повозка движется, но не могла бы сказать, быстро ли, ибо со всех сторон слышался топот копыт.
«Должно быть, что-то случилось… лошади еще бегут… повозка не перевернулась», — подумала она, но приподняться и посмотреть боялась. Она ощутила, что произошла какая-то значительная перемена. Повозка катилась гораздо медленнее, без толчков и покачиваний, и топот копыт был не такой громкий, не такой резкий. Она убедилась, что лошади замедлили шаг. Где она? Долго ли она лежала без чувств? Чем кончится бешеная скачка? Ничего не случилось. Ей дышалось легче, и она не так сильно ощущала пыль и запах бизонов. Во рту у нее было сухо от жажды. Кожа была влажна и горяча. Милли села. Она увидела серую прерию, и на расстоянии пятидесяти ярдов темные косматые тела лениво скачущих бизонов. Повозка катилась так же медленно. Милли прислонилась к сиденью и выглянула вперед. Удивительно — белые лошади Джэтта спокойно бежали в нескольких десятках футах за бизонами. Она едва верила своим глазам. Лошади уже не боялись. По сторонам на много миль расстилалось пространство, испещренное темными пятнами бизонов и серыми полосами травы. Впереди открывалась такая же картина, только еще грандиознее. Повсюду, насколько можно было окинуть глазом, виднелись бизоны, но они уже не теснились сплошной массой и не бежали.
«Это не было паническим бегством, — догадалась Милли. — Они просто переходят на другое место. И не обращают внимания ни на повозку, ни на лошадей… Есть надежда спастись…»
Милли взобралась на сиденье и нашла вожжи там, где выпустила их. Лошади отозвались на ее понукание не тем, что ускорили шаг, а только навострили уши и подняли головы. Они были довольны, что ими снова правят, и бежали так, как будто поблизости не было бизонов. Эта перемена изумила Милли. Но по поту, пене и по запыленным спинам лошадей она могла судить, что они долго бежали, прежде чем дойти до состояния такого равнодушия к окружающей обстановке.
День клонился к вечеру. Солнце золотилось на западе. Наступил момент, когда Милли с удивлением увидела, как передние группы бизонов скрылись за горизонтом, до которого было теперь рукой подать. Они подошли к краю спуска, который вел к речному берегу. Что ей следовало делать теперь? Когда повозка достигла черты, за которой постепенно исчезали из виду косматые спины бизонов, спускавшихся вниз, Милли увидела склон, по которому были рассеяны бизоны и который кончался у извилистой зеленой полосы деревьев, между ними местами просвечивали пятна воды. За рекой простиралась бесконечная плоская прерия, на многие мили покрытая бизонами, кишевшими, как мириады муравьев. Грандиозная и прекрасная, живая и трагичная картина эта на всю жизнь запечатлелась в памяти девушки. Лошади добрались до леска, через который пробегали бизоны. Вокруг нее не было теперь той плотной массы животных, которая так долго теснила ее. Это навело ее на мысль, что появилась возможность переждать, пока стадо пройдет. Она заехала за большую группу деревьев и остановилась под их зеленым шатром. Лошади стояли, усталые, тяжело дыша, не соблазняясь травой. Со всех сторон отдельными группами и рядами шли бизоны, спускаясь к реке, откуда доносился громкий, все усиливающийся плеск воды. Прошли главные массы; задние ряды становились все малочисленнее. Наконец, затих плеск воды и глухой топот копыт.
Тишина! Это казалось невероятным. Целый день слух Милли терзал и мучил непрестанный шум. Она не могла теперь привыкнуть к тишине. Она растерялась. Необычайная тишина наполнила ее чувством одиночества, она остро ощутила всю дикость и пустынность этой местности. Одна. Затеряна среди прерии!
— Что же мне делать? — пробормотала она. — Но рассуждать не время, пора действовать!
Она слезла с повозки. Вокруг густо росла трава. Лошади не будут голодать. Она отпрягла их, и они с ржанием поскакали к воде. Милли вспомнила о своей собственной жажде и побежала к берегу, где, не обращая внимания на грязный цвет воды, легла ничком и стала жадно пить прямо из реки, пока уже не могла больше. Вернувшись к повозке, она забралась в нее и осмотрела все, что там находилось. Она нашла мешок овса для
лошадей, ящик с кухонной посудой, два ящика, полных съестных припасов, узел одеял и, наконец, топор и лопату. В ящике с посудой она обнаружила спички, крайне необходимые для приготовления пищи, и вынула нужную ей посуду. Среди съестных припасов нашелся каравай хлеба и мешок с сухарями. У нее потекли слюнки, и она не могла удержаться и стала грызть сухарь. Было там и копченое мясо, и соль, и перец, и сахар, и сушеные яблоки, а она еще не дотрагивалась до другого ящика.
— С голоду я во всяком случае не умру, — прошептала Милли.
Затем она набрала сухих веток, развела костер, принесла в ведре воду для кофе и поела с таким аппетитом, как не ела никогда в жизни. Когда она покончила со всеми своими делами, спустились сумерки. Теперь, когда нечего было делать, истинное положение вещей вырисовывалось перед ней более отчетливо. Теперь она поняла, что не сможет заставить себя уснуть. Да и опасно будет уснуть. В лесу, на берегах реки, водились пантеры, медведи, волки. Она ощупала карман: маленький револьвер ее пропал. У нее не было никакого оружия, кроме топора, а им она не сможет защищаться как следует.
Однако она не сразу укрылась в повозке, где, по-видимому, могла бы быть в большей безопасности. Она обошла все кругом, вглядываясь в сумрак, прислушиваясь. Постепенно ночная темнота окутала реку, и на темно-синем небе замерцали звезды. Близость пасущихся рядом лошадей немного подбодрила ее, если не успокоила. Затем она влезла в повозку и, даже не снимая сапог, закуталась в одеяла. Тело ее ныло от боли и усталости, сердце мучительно сжималось, в голове все мутилось. Она не смогла сразу улечься и успокоиться. Но постепенно она перестала ворочаться, ей показалось, будто она опускается все ниже и ниже, и вдруг она замерла неподвижно. Тело ее, наконец, настолько отдохнуло, что она уже не была вся поглощена мускульными ощущениями. Тогда интенсивнее заработал мозг, мысли сосредоточились на Томе Дооне, и она представила себе его. Милли заплакала. Слишком мучительно было воспоминание о нем, о его любви и поцелуях, о его мечтах об их будущей совместной жизни. Мучительно было думать об этом теперь, когда она затеряна в прерии. Может быть, она никогда не увидит его больше. Но она должна во что бы то ни стало выбраться отсюда. Обессиленная от слез и горя, она погрузилась в легкую дремоту.
Пение птиц разбудило Милли. Солнце взошло; тихо шелестели листья. Она расчесала свои растрепавшиеся короткие кудри; лицо ее после вчерашней езды горело от ветра и солнца. Она вылезла из повозки, накормила лошадей овсом и собралась ехать дальше. При мысли об этом она едва не лишилась чувств. Ей казалось невероятным, что она решится ехать одна по прерии. «Мне нельзя оставаться здесь. Это опаснее, чем ехать по прерии, — в отчаянии думала она. — Я должна ехать! Но куда, как?»
Она опустилась на колени на небольшом гладком песчаном клочке земли и, напрягая все свои мысли, стала рассматривать его. Недаром она внимательно наблюдала за мужчинами в лагере, когда они беседовали о дорогах, следах, направлениях. Милли приходилось видеть, как Фоллонсби рисовал географические схемы на песке. И с этой целью она взяла палку.
— Здесь запад, — задумчиво вслух рассуждала она. — Я видела, как здесь заходило солнце. Значит, север здесь. Я должна направиться на северо-запад. От Красной реки до Спрэга мы ехали десять дней… Здесь река… Она провела черту на песке. Вчера я сделала тридцать миль, может, даже сорок почти прямо на север, до этой реки. Значит, я вот здесь, — она поставила точку на песке и провела другую черту, изображавшую реку. — Нельзя ехать обратно к охотничьим лагерям, можно натолкнуться на индейцев. Опасно ехать и вдоль этой реки на запад, лучше переправиться через нее и держаться северо-запада. Придется переправляться через все встречные реки. Если я натолкнусь на реку, слишком глубокую для переправы, то поеду вдоль берега, пока не найду удобного места, чтобы переправиться.
Она достаточно путешествовала по пустынной прерии, чтобы иметь некоторое представление о том, что предстоит ей. Мысль о встрече с охотниками непрестанно поддерживала в ней надежду, подбодряла ее, хотя она не могла быть вполне уверенной в этом. Наконец, Милли решилась, выехала из леска направо, туда, где бизоны проложили широкую дорогу вниз к реке. Лошади рысью переехали через реку. Она была не глубокая, доходила им до колен, и они разбрызгивали грязную воду вокруг себя. Противоположный берег был низкий, удобный для подъема лошадей, и Милли не успела опомниться, как очутилась на ровной поверхности прерии.