— И все-таки в лесу есть такое место, по крайней мере, для мертвых, — возразил Натан тихим и дрожащим голосом, снова подводя своих друзей к берегу. — Девять невинно убиенных покоятся там последним сном — отец и мать, бабушка и шестеро детей. Да, да, очень немногие решаются ночью проходить мимо несчастных жертв, потому что есть предание, будто они встают в полночь и с жалобными стонами обходят свое прежнее жилище. При всем том это надежное убежище для людей, находящихся в беде. Я и маленький Пит часто спали под развалившейся крышею, не боясь ни привидений, ни индейцев, хотя мы часто слышали под деревьями жалобные звуки. Да, это печальное и убогое место, но оно послужит укрытием для нас до тех пор, пока мы попозднее не переберемся через поток.
Эти слова напомнили Роланду историю Асбернов, рассказанную полковником Бруце. Их семья была истреблена индейцами в своих владениях. Поэтому Роланд не очень хотел отправиться со своими спутниками в избранное Натаном убежище. Но дело шло о безопасности его сестры и Телии, а потому он, не размышляя дольше, не удерживал своего проводника, а торопил его отправиться к разоренному и одиноко стоявшему строению.
Через несколько минут путешественники снова ехали по берегу и в последний раз оглянулись на брод и на огонь, который так своевременно предостерег их от угрожавшей опасности. Вскоре заросшая глухая тропинка вывела их на полянку, которая когда-то была обработана и занимала довольно большую площадь. На всем ее пространстве виднелись стволы старых деревьев, безжизненные, мрачно поднимавшиеся в темноте к небу и представлявшие печальное зрелище. Глубокое одиночество леса, поздний час, мрачный вид покрытого облаками неба, порывы ветра, проносившиеся по лесу, наступившая вдруг за ними гробовая тишина, отдаленные раскаты грома, повторявшиеся в горах, а более всего воспоминание о трагическом происшествии, заставлявшее обходить заброшенное жилище, — все это придавало зрелищу пустынный и мрачный характер.
Когда путешественники выехали на поляну, случилось одно из тех обстоятельств, которые часто наполняют посетителей таких мест ужасом. Ветер смолк, ни один лист не шевелился; воздух, казалось, был неподвижен целую минуту. И вдруг на глазах у путешественников стройный величественный ствол дерева, наклонившись, медленно рассек воздух и упал на землю с треском, подобным треску выстрела. Падение дерева особенно встревожило женщин. Эдит сочла это событие за дурное предзнаменование. Невольно пробудило оно в маленьком Пите и его хозяине грустные воспоминания. Первый, подойдя к дереву, стал его обнюхивать и потихоньку визжать, Натан тотчас сказал:
— Да, Пит, ты хорошо помнишь все, хотя пять лет — огромный промежуток времени для твоей маленькой головы. Именно под этим деревом убили они старую бабушку и разбили голову беспомощному ребенку. Поистине, это было зрелище, которое потрясло меня до глубины души.
— Как, — воскликнул Роланд, стоявший рядом с Натаном, — вы присутствовали при этом кровопролитии?
— Ах, друг! — вздохнул Натан. — Это было не первое и не последнее кровопролитие, при котором я вынужден был присутствовать. Я в то время жил в хижине, немного подальше от реки, и эти несчастные Асберны были моими соседями. Они относились ко мне не так, как бы следовало относиться соседям: напротив, смотрели на меня, в силу моей веры, неблагосклонно и часто с насмешкою и недоброжелательством отгоняли меня от своего порога. Несмотря на это, они все-таки иногда пускали меня к себе в дом ради своих маленьких детей, и когда я однажды увидел в лесу следы отряда индейцев и заметил, что они направлены к моему маленькому домику, то решил, что пока они поджигают мою хижину, я поспею пойти к Асберну и предостеречь его, чтобы он мог бежать со своими детьми и со своим скотом, пока еще есть время, в ближайшую крепость, которая состоит, как ты сам знаешь, под начальством полковника Бруце. Так я и поступил. Но они не поверили моему сообщению и осмеяли меня. Уж и тогда многие были недовольны тем, что совесть моя не дозволяет мне убивать индейцев, как убивают они. И тогда они не послушались меня и прогнали от своих дверей. Когда я увидал, что эти белые люди были будто околдованы и непременно желали своей погибели, побежал я как мог скорее к полковнику Бруце, рассказал ему все и посоветовал ему тотчас же отправиться с сильным конным отрядом к тому месту, чтобы прогнать индейцев. Но в крепости меня приняли не лучше, а пожалуй, даже и хуже, чем у Асбернов. Я пришел в отчаяние и решил уйти в леса и спрятаться, и больше не возвращаться к реке, чтобы не видеть кровопролития. Не мог я присутствовать при убийстве бедных женщин и детей, а помешать этому убийству я не был в состоянии. Все-таки мне пришло в голову, что если индейцы не найдут меня в моей хижине, то спрячутся где-нибудь вблизи, будут ждать моего возвращения и таким образом отложат нападение на жилище моего соседа, что дало бы мне время еще раз побывать там и предостеречь его от опасности. Эта мысль так крепко засела у меня в голове, что я собрался и, взяв с собой маленького Пита, побежал сюда. Когда мы пришли на это поле, Пит почуял, что индейцы уже находятся неподалеку. Ты не знаешь маленького Пита, друг! Он замечательно чутко умеет выслеживать индейцев. Вот и теперь: слышишь, как он повизгивает и обнюхивает траву? Если бы я не был уверен, что он вспоминает теперь это кровавое место и злодеяние, которое когда-то произошло здесь, то по его визгу предположил бы, что где-нибудь поблизости находятся шавнии. Так и тогда: едва я успел спрятаться в маис, который в то время произрастал здесь, как услышал душераздирающий, пронзительный вопль, которым кровожадные существа, окружив дом, будили испуганных обитателей… Я не хочу раздирать сердце рассказом о том, что я видел и слышал тогда. Кошмарное и странное было зрелище! Никто поначалу не двигался с места; даже животные, казалось, находились под влиянием какого-то волшебства, и даже дворовая собака спала так крепко, что враги наносили хворосту и сухих листьев в сени и зажгли его раньше, чем кто-либо догадался об опасности. Только тогда, когда пламя пробилось отовсюду, раздался воинственный клич, и когда спавшие открыли глаза, они увидели вокруг себя только шавниев, прыгавших у пламени. Тогда, — продолжал Натан, и голос его дрогнул, и он стал говорить тише, так что только Роланд один мог слышать его, — тогда, друг, мужчины, женщины, девушки выскочили из дому, — винтовки стали стрелять, томагавки звенели, ножи блестели, а крики и рев были так ужасны, что сердце леденело, слыша их… Да, резня была ужасна… О! Ты не знаешь, что приходится видеть тем, кто проводит жизнь в соседстве с владениями индейцев. В то время, как они убивали сильнейших, я видел, как слабейшие из всех, — бабушка с младшим ребенком в руках, — бросились бежать, чтобы укрыться в маисе, но успели добежать вот до этого дерева, которое только что свалилось, как будто хотело напомнить мне про то событие. Я видел, как индеец догнал ее и уложил на месте ударом томагавка, потом выхватил ребенка из рук умиравшей женщины и раздробил его череп тем же окровавленным топором…
— А вы, — воскликнул Роланд, грубо схватив рассказчика за ворот, потому что хладнокровие Натана привело его в ярость, — несчастное создание, вы стояли тут же и дозволили умертвить ребенка?
— Друг, — кротко сказал Натан, немного озадаченный неожиданным нападением, — не будь несправедлив! Если бы мне даже было так же легко, как и тебе, проливать кровь, то я все-таки никак не мог бы спасти бедного ребенка, потому что у меня не было винтовки, я был безоружен. Я забыл сказать тебе, что полковник Бруце, когда я ему рассказал о дикарях, отнял у меня ружье, назвал меня бабой и прогнал из крепости безоружным. Конечно, он был неправ, отняв у меня оружие, которым я добывал себе пропитание, и тем более был он неправ, что это стоило жизни ребенку, потому что когда я стоял в маисе и видел громадного индейца и то, как он поднял топор на ребенка, — я не дал бы ему совершить злодеяние, если бы только у меня в руке было оружие, хотя и сам до сих пор не знаю, что бы я предпринял тогда!
— Я так и думал! — сказал Роланд, отпуская Натана. — Ни одно человеческое существо, даже самая трусливая баба, не могло бы, держа оружие в руках, не употребить его в дело при таких обстоятельствах. Но вы, наверное, хоть что-нибудь да сделали?
— Друг, — сказал кротко квакер, — я сделал то, что мог сделать, но что же я мог сделать? Я был потрясен до глубины души этим зрелищем, выхватил ребенка из рук этого человека и побежал в лес, надеясь, что дитя, как бы оно ни было тяжело ранено, может еще быть спасено. Но не успел я пробежать и мили, как ребенок умер у меня на руках. Я с головы до ног был облит его кровью. Это стало живым укором для полковника Бруце, который приехал со своими людьми к переправе, чтобы проверить мой рассказ. Когда я ушел из крепости, он не мог, как он позже рассказывал, найти себе покоя, потому что ему все-таки приходило в голову, что я, может быть, все-таки сказал правду. И вскоре он убедился, что я был прав: в жилище Асбернов он не нашел ничего, кроме трупов и обгорелого строения. Оно было построено из сырого леса и не могло совершенно сгореть. Никто из всей семьи не уцелел.
— А отомстили за них? — спросил Роланд мрачно.
— Да, из четырнадцати убийц одиннадцать погибли еще до рассвета: преследователи настигли их там, где они разложили свои костры. Что касается трех остальных, которым удалось уйти, то о них рассказали пленные, которые возвращались от индейцев, будто бы только один возвратился к своим; остальные же погибли неизвестно как в лесу. Однако, — заметил вдруг Натан, — маленький Пит беспокоится более обыкновенного. Ему никогда не нравилось в этом месте… Я знавал людей, которые утверждали, что собака чует присутствие духов.
— По моему мнению, — сказал убежденно Роланд, — он учуял отряд индейцев, а не каких-то духов.
— Весьма возможно, — согласился Натан, — индейцы проходили сегодня по этому полю: лес полон ими, и, вероятно, некоторые из них пробрались сюда, чтобы полюбоваться на развалины, где их собратьями в одну ночь была пролита кровь девяти белых. Наверное, однако, вспомнили они при этом тех индейцев, которые поплатились своею кровью за кровь невинных жертв… Нет, друг, У моего Пита, как у людей, есть свои склонности и предубеждения, и он обычно с ужасом приближается к этому месту, как и я сам. Потому-то я и бываю здесь только тогда, когда меня к тому вынуждает необходимость. Но если ты встревожен, то я войду раньше тебя в развалины, которые ты видишь там, на краю обрыва.