И он начал плясать кружась и делать при этом такие ужимки, так изворачиваться всем телом, что Роланд смотрел на него с величайшим удивлением. Затем они отправились к тому месту, где уже собрались другие индейцы, чтобы решить судьбу пленного.
Роланд взглядом следил за ними и за собранием. Он видел, что индейцы в прошедшем сражении понесли значительные потери, но не заметил при них ни своей сестры, ни Телии. Но чуть позже он разглядел за одним кустом вблизи советовавшихся великана-индейца, вероятно, приставленного как стража. Роланд решил, что бедных девушек прячут за тем кустарником. Недалеко от него лежало тело убитого индейцами Цезаря.
Среди добычи, дележом которой индейцы занялись первоначально, оказалось кроме кусков сукна, кораллов, оружия, трубок и пороха, также и несколько бочонков виски. Один человек с более светлым цветом лица выдавал каждому индейцу его часть, и по тому, как он себя при этом вел, видно было, что он пользовался у индейцев уважением, хотя он и предоставлял окончательное решение вопросов на усмотрение вождя. У вождя было особенно дикое и свирепое выражение лица, и сильно смахивал он на разъяренного волка. Вождь сидел на камне, погруженный в мрачные мысли, и серьезно, с большим достоинством отдавал приказания насчет раздела добычи.
Когда покончили с этим делом, взгляды дикарей обратились с насмешливой гордостью на пленного, и старый предводитель, очнувшись от своей задумчивости, встал и сказал на своем языке речь, перемешанную, однако, с английскими словами, которые Роланд попытался привести в порядок, чтобы понять хоть часть того, что он говорил. Смысл его речи, казалось, заключался в том, что он, дикарь, великий предводитель, убивший многих белых, скальпы которых висят в его вигваме: он очень храбр и еще никогда не пощадил из сострадания ни одного белого, и потому с полным правом может носить прозвище «жестокосердного», которого он себе и требует, так как сердце его так жестоко и крепко, как скала под ногами. После того он бранил пленника, который доставил столько труда его воинам и убил некоторых из них; сказал несколько гневных слов против Дшиббенёнозе и клялся, что он его убьет и сдерет с него скальп, где бы он его ни нашел.
За этой хвастливой речью последовало совещание, убить ли пленного теперь же или доставить его на родину, чтобы там растерзать. Старый Пианкишав говорил последний. Его слова сопровождались такими выразительными жестами, что произвели впечатление даже на самого предводителя, который называл себя «жестокосердным». Этот дал в конце речи знак одному молодому воину, и тот сейчас же привел одну из отнятых у неприятеля лошадей и подвел ее к Пианкишаву, который передал ее двум индейцам, принадлежавшим, по-видимому, к его роду.
После того Пианкишав получил бочонок с виски и стал нюхать его с видимым восхищением. Наконец, передали ему и связанного Роланда. Послышались радостные крики всех индейцев.
Всеобщее ликование, казалось, было знаком к прекращению совещания. Все вскочили на ноги и продолжали пронзительно кричать, пока Пианкишав прикреплял петлю к ремню, охватывавшему руки Роланда, и старался притянуть его к лошади, на которую молодые дикари уже нагрузили бочонок с виски.
Последняя надежда Роланда оказаться вблизи несчастной сестры исчезла. Главный отряд краснокожих распрощался с меньшим отрядом Пианкишава, и уже все было готово к отъезду, как внезапно появилась Телия Доэ, кинулась к Роланду и попыталась вырвать у старого Пианкишава веревку, за которую он вел пленника.
Она схватила веревку с неожиданной силой, и ее блестящие глаза быстро переходили с предмета на предмет, пока не остановились на человеке с более бледным цветом лица, который прежде занимался раздачей добычи.
— Отец, отец! — закричала она ему. — Что вы делаете? Вы не должны выдавать его убийцам! Вы обещали…
— Молчи ты, глупая! — прервал ее бледнокожий. Он схватил Телию за руки и, стараясь оторвать ее от пленного, проговорил: — Ступай на свое место и молчи!
— Нет, я не хочу молчать, я не буду, отец! — продолжала Телия. — Вы — белый человек, отец, а не индеец, и вы обещали мне, что ему не причинят зла. Правда, ведь? Обещали?
— Проклятая дура! Прочь отсюда! — проревел светлокожий и еще раз попробовал оттащить Телию. Но девушка с такой отчаянной силой вцепилась в одежду Роланда, что еще другие индейцы должны были поспешить на помощь, чтобы разнять ее руки. Но им противилась она, пока отец не вытащил нож и яростным жестом не занес его над нею. Испуганная, бледная, опустилась она в отчаянии к ногам варвара-отца.
Этим мгновением воспользовались, немедля оттащили Роланда и завладели Телией, которая напрасно делала отчаянные усилия, чтобы последовать за пленным и вырвать его из рук жаждавших его крови врагов. И все еще издалека слышал Роланд ее крики, и они терзали его душу, хотя горе о разлуке с бедной сестрой, казалось, заглушало в нем все иные чувства.
Когда Пианкишав и его спутники спустились с холма, старик вскочил на лошадь, схватил конец веревки, которой был привязан Роланд, и поехал вброд, таща за собой несчастного пленника. Брод был широк, глубок и каменист, и течение здесь было так сильно, что Роланд срывался несколько раз и, несомненно, погиб бы, если бы другие два дикаря не поспевали к нему вовремя на помощь. Наконец, они перебрались через реку, и воины поспешили взойти на берег, где еще раз остановились, чтобы послать последний поклон своим союзникам.
И Роланд бросил последний взгляд на уезжавших дикарей, и его сердце защемило от боли: ему показалось, что между ними сидела на лошади Эдит, поддерживаемая великаном-индейцем, и вскоре исчезла за деревьями.
Больший отряд индейцев стоял еще на гребне холма и отвечал на прощальные крики Пианкишава, который потом повернул на запад и, таща за собой пленника, исчез в чаще леса.
Глава XIIIПианкишав
Боли, которые причинял несчастному Роланду крепко затянутый ремень, сделались так сильны, что он несколько раз терял сознание. Это немало замедляло путешествие индейцев; наконец, они освободили его от уз. Сострадание или, вернее, опасение потерять пленника побудило их проявить некоторое участие к нему. Они вымыли распухшие суставы его руки свежей водой из ручья, на берегу которого отдыхали короткое время, перевязали ему раны, приложили к ним какой-то травы и для подкрепления предложили ему маленький деревянный кубок виски. Но Роланд отказался от этого подкрепления, что Пианкишав воспринял с нескрываемым удовольствием и сам опорожнил кубок, предназначенный для пленного.
— Хорошо! — закричал он. — Очень хорошо! Пианкишав друг белых. Белые хороший напиток делают!
После этого отношения индейцев к нему стали более сносными и, хотя старый Пианкишав вскоре и накинул пленнику веревку на шею, чтобы он не мог убежать, они, однако, дружественно что-то говорили Роланду, который не понимал ни слова, так как не был знаком с языком. Сам Пианкишав, казалось, находился в самом веселом настроении. Он ударил своего пленного по плечу, объяснил ему на ломаном английском языке как мог, что он поведет его в главный лагерь своего племени, чтобы усыновить его, и давал ему еще другие уверения в своей внезапно возникшей дружбе. Но эта последняя пропадала, как только он отпивал вновь и вновь из бочонка: то становился он до крайности ласков, то вдруг это настроение переходило у него в ярость, и он грозил несколько раз прикончить своего пленника на месте. Только присутствие молодых воинов спасало Роланда от внезапной смерти. Оба воина укоряли своего спутника в его поведении и говорили ему, что его склонность к пьянству вовсе не соответствует достоинству воина и предводителя. Но он все пил и пил, и по мере того как уменьшались порывы его ярости, увеличивалась болтливость, и он принимался рассказывать на английском языке о несчастьях, которые ему пришлось потерпеть во время своей долгой жизни. Свои жалобы он изливал и Роланду, который таким образом узнал причину его ярости: Пианкишав потерял своего сына в сражении с белыми.
— Потерял сына! — восклицал он. — Был хороший охотник, убивал буйволов, медведей и оленей. Был великий воин! Убивал кентуккийцев, сдирал с них скальпы! Теперь мертв! Теперь уже больше не великий охотник и воин. Уж не вернется! Пианкишав не увидит более своего храброго сына!
Так жаловался он и снова неистовствовал, срывая злобу на Роланде, а в следующую минуту опять нежно утешал пленника и умолкал только, когда прикладывался к бочонку. Наконец, он окончательно захмелел. Когда солнце зашло, он уже качался в седле и передал ружье своему пленному, так как оно стало для него слишком тяжело. Роланд жадно схватил его; но оружие было отнято у него одним из молодых воинов, который был слишком умен, чтобы оставить оружие в руках пленного.
Старому Пианкишаву, казалось, было все равно, кто облегчит ему ношу. Он покойно уселся в седле, ехал рысью вперед, болтая и плача, отдаваясь минутному влечению. То затягивал он индейскую песню, то качал сонливой головой. Наконец, сон окончательно завладел им. Он был уже совершенно не в силах управлять конем, и, когда усталое животное остановилось на минуту, чтобы пощипать с куста зеленых листьев, Пианкишав потерял равновесие и как чурбан вывалился из седла на землю.
Молодые воины, которые уже давно едва сдерживали гнев, разразились проклятиями в припадке бешенства. Они схватили бочку с виски, сбросили ее на землю, разрубили томагавками, и виски разлилось по траве. В это время старый Пианкишав поднял голову и, вспомнив свое падение, яростно схватился за ружье, приставил дуло к лошадиной голове и застрелил коня на месте.
— Проклятая! Сразу видно, что от белых! — ревел он. — Сбросила старого Пианкишава! Издыхай же, собака!
Этот взрыв пьяного буйства еще более рассердил соплеменников Пианкишава. Они жестоко выбранили его; однако, он защищался как мог и укорял их в том, что они понапрасну уничтожили виски. Спор их кончился тем, что индейцы выместили свою злобу на ни в чем не повинном пленнике. Их хорошее настроение совершенно исчезло; старик Пианкишав подошел шатаясь к Роланду и называл его всевозможными бранными именами; тем временем молодые воины снова связали ему руки и нагрузили ему на спину два тяжелых вьюка, а также седло и узду с застреленной лошади. К этому прибавили еще большой кусок мяса, отрезанный Пианкишавом от лошади и предназначенный им для ужина. С этой-то тяжелой ношей должен был Роланд следовать за своими повелителями на всем пути, которого, впрочем, на его счастье, они вскоре не могли долее продолжать. Наступала ночь, и так как они достигли ручья, то остановились возле него на ночлег.