— И вот, друг, — продолжал Натан, — тут-то я и спросил у маленького Пита, что нам теперь делать, и, мы оба сошлись во мнении, что должны следовать за злодеями, пока не узнаем, что случилось с тобой и с бедными женщинами. Мы переползли к склону горы и видели, как отряды индейцев разъехались. Здесь я немало смутился. Но ты ведь, конечно, знаешь, какое чутье у Пита. Он привел меня к верному следу, и теперь я заметил, что индейцы, наверно, разделились: главный их отряд поехал дорогой через гору, тогда как меньшая часть с одной лошадью и пленным отправилась через реку. Думалось, что пленный — это ты, и я был уверен, что, следуя за тобой, могу тебе помочь, так как у тебя спутников было немного. Так перешли мы вброд реку и последовали по твоим следам, пока не наступила ночь. Долго шли мы, пока не наткнулись на то место, где дикие разбили бочонок с виски. Запах виски ошеломил Пита, и я боялся, что придется оставить все надежды на розыск; но вдруг мне пришло на ум обмыть ему нос свежей водой из ручья, который я отыскал. Это оказалось очень кстати: ведь ты знаешь, друг, что от его чутья зависело многое в моей жизни. Благодаря этому, мне удалось найти твой след. Наконец, мы наткнулись на место ночлега, нашли его даже скорей, чем я ожидал. Я подполз к тебе совсем близко и видел, как крепко ты был привязан к этим шестам и не можешь пошевелиться. Увидел я и дикарей, лежавших рядом с тобой с ружьями в руках. Это зрелище очень затруднило меня: не знал я, как поступить, и раздумывал почти целый час, как бы мне вернее помочь тебе.
— Ах, Натан, Натан! — воскликнул Роланд. — Зачем заставили вы меня так долго томиться?.. Почему не разрезали веревки и не дали мне в руку нож?
— Это я, пожалуй, и мог бы сделать, — возразил Натан. — Но это не годилось: я видел, что ты связан очень крепко, и мне понадобился бы, по крайней мере, час, чтобы освободить тебя. Кроме того, я понимал, что конечности твои, должно быть, так затекли, что ты не в состоянии был бы ими действовать. Наконец, как легко мог бы возглас радости или единственное слово выдать и меня и тебя! Нет, друг, не годилось так делать. Целый час думал я, как помочь тебе. Тогда вдруг свалилась головня на угли, и, когда она запылала, я увидел, что двое индейцев лежали так близко друг к другу головами, как будто они выросли из одних и тех же плеч, и так близко, что я почти мог достать до них ружьем. Тут я случайно или с намерением — не могу сказать наверно — дотронулся до курка, и вот раздался выстрел и я лишил жизни обоих дикарей. Потом я набросился на последнего плута и… ох, грехи, грехи!.. ударил его топором. Он вскочил и побежал, а я за ним из страха, что он может освободиться и убить тебя. Таким-то образом случилось, что я и его убил, за что ты, наверное, не будешь меня порицать: ведь я совершил этот грех ради тебя. Право, друг, удивительно, к чему меня привела дружба с тобою!
— Успокойте свою совесть, Натан! — сказал Роланд, крепко пожимая ему руку. — Вы сделали это ведь ради меня, вашего друга.
Натан молча выслушал эти слова и продолжал поспешно примачивать свежей водой тело Роланда, пока тот, наконец, оказался в состоянии подняться и уверенно стоять на ногах. При этом Роланд заклинал своего освободителя довести до конца доброе дело, так удачно начатое, и освободить сестру, все еще находившуюся во власти кровожадных дикарей.
— Позовите на помощь, — говорил он, — приведите людей сражаться и будьте уверены, что никто не будет лучше драться за Эдит, чем я, ее брат, призванный быть ее верным защитником.
— Если ты непременно хочешь освободить ее, то…
— Да, я хочу освободить ее, или умереть! — воскликнул Роланд. — Ах, если бы вы пошли за ней и спасли ее, как спасли меня!..
— Ну, нет, — возразил Натан, — десятерых индейцев не так легко убить, как двоих или троих. Но друг, прежде чем я сообщу тебе о своем намерении, расскажи мне, что было с тобой после того, как я вас покинул. Мне нужно все знать, потому что от этого зависит более, чем ты, может быть, предполагаешь.
Роланд, несмотря на свое нетерпение, рассказал все, что знал, как можно подробнее и выставил особенно то обстоятельство, что Телия Доэ так горячо вступилась за него.
Натан напряженно слушал.
— Где Авель Доэ, — сказал он, — там всегда какая-нибудь авантюра. Но ты не видел среди краснокожих более ни одного белого?
— Нет, — отвечал Роланд. — А, вот, — продолжал он после краткого размышления, — припоминаю я какого-то высокого человека в красной чалме. Быть может, он был белый?
— А кто командовал отрядом? Он? — спросил Натан.
— Нет, не он. Предводитель был сердитый, старый вождь, которого они называли Кехога или Кенога, или…
— Венонга? — воскликнул Натан с особенной живостью, и глаза его заблестели. — Старый, высокий, плотный человек, с рубцом на носу и на щеке? Немножко прихрамывает? Средний палец на левой руке на один сустав короче, и на голове видны следы клюва и когтей хищной птицы?.. Это Венонга, черный гриф! Ну, Пит, и простофиля же ты, что не подсказал мне этого!
Роланд заметил с удивлением возбуждение Натана и не мог удержаться, чтобы не спросить:
— Кто же этот Венонга, из-за которого вы забываете все, даже о моей сестре?
— Кто он такой! — воскликнул Натан. — Друг, ты не дитя лесов, если никогда не слыхал о Венонге. Не один колонист лег под его томагавком. И поделом славится он своим бессердечием: этот человек пил кровь женщин и детей. Ах, друг, боюсь я, что скальп с черепа твоей сестры уже висит на его поясе.
При этом ужасном предположении кровь застыла в жилах Роланда, и так ужасно изменились его черты, что Натан даже задрожал и хотел было сгладить впечатление от своих слов:
— Но ведь я лишь предполагаю, друг! — воскликнул он. — Быть может, твоя сестра укрыта от злодеев и, хотя в плену, но жива!
— Нет, вы сказали мне, что она убита и что скальп содран с ее черепа… — сказал Роланд и прибавил с горечью. — Этим злодеям не свята ничья жизнь, даже жизнь невинных женщин и детей. Нет, я сам защищу ее, и Бог мне в этом поможет!
— Ты говоришь смело! — радостно воскликнул Натан, так крепко пожимая руку Роланда, что у того даже хрустнули пальцы; потом он отпустил руку капитана, как бы стыдясь горячности своего участия и продолжал. — Говоришь как человек со своими особенными взглядами на вещи. Но не беспокойся: сестра твоя еще жива, и надо надеяться, живой и останется. А чтобы ты сам в этом убедился, я изложу тебе свои соображения. Ответь мне только сначала на вопрос: есть ли у тебя враг среди индейцев, какой-нибудь перебежчик белый, как Авель Доэ, который затаил бы на тебя зло?
Удивленный Роланд ответил отрицательно.
— Но, может быть, у тебя дома остался враг, который так ожесточен, что готов войти в союз с индейцами, чтобы убить тебя? — снова спросил Натан.
— Конечно, у меня есть враги, — отвечал Роланд, — но ни одного я не считаю способным на такое преступление.
— Ты приводишь меня в большое смущение, друг, — сказал Натан, качая головой. — Поскольку так же верно, как то, что я теперь стою здесь, верно и то, что видел я в ночь, когда покинул развалины и прокрадывался сквозь оцепление индейцев. Я видел, как какой-то белый сидел с Авелем Доэ в стороне от других и советовался с ним, как бы захватить развалины, не подвергая опасности девушек. Уж и без того я удивлялся, что дикие наносили нам так мало ущерба и теперь убедился, что они попросту щадили женщин. Эти двое сговорились учинить какую-то пакость: я слышал, как они спорили, Авель Доэ требовал себе от другого белого награду за то, что заманил тебя и твою сестру в ловушку. Я не ошибаюсь, друг, я все это лично слышал, потому что, когда я увидел красную чалму на голове у человека, сидевшего у огня, то подполз к ним совсем близко. Да, да, я слышал все, что сейчас рассказал, от слова до слова.
В душе Роланда пробудилось подозрение, и он очень желал бы убедиться в его достоверности.
Натан между тем продолжал:
— Ты думаешь, что ружья, украшения, сукно и все остальное, что они делили между собой после битвы, было добычей, отнятой у молодых кентуккийцев? Нет, это была награда, которую белый человек в красной чалме дал краснокожим за то, что они пленили тебя и твою сестру. Верь мне! Его наемники были набраны из нескольких племен, как я заметил, а старый Венонга — самый отчаянный мерзавец, лишенный звания вождя в своем собственном племени за пьянство и подлость. Я думаю, что белый человек жаждал твоей крови: он поручил тебя старому Пианкишаву, который, без сомнения, умертвил бы тебя, когда бы ты достиг его деревни. Но какое намерение имел он насчет твоей сестры, я не могу догадаться, так как не знаю твоего прошлого.
— В таком случае, вы должны его узнать, — сказал Роланд, — чтобы распутать следы всех этих хитросплетений. Во всяком случае, есть человек, которого я давно считал нашим врагом, хотя и не полагал, что он отважится на убийство. Этого человека зовут Браксли, он лишил меня и мою сестру имения нашего дяди, единственными наследниками которого мы стали после его смерти.
И Роланд рассказал, как адвокат предъявил подложное завещание, по которому все владения покойного переходили к приемному ребенку, погибшему во время пожара несколько лет тому назад. Браксли клялся перед судом, что ребенок жив, и основывал свою клятву на показании свидетеля, некоего Аткинсона, который будто бы видел и узнал девочку, не уточняя, однако, когда и где это произошло. Аткинсон пользовался скверной репутацией: он шатался по границам страны, чтобы избежать наказания за совершенные им преступления. Браксли, однако, уверял, что он постарается его найти и через него снова разыскать потерянную наследницу. Роланд объяснил Натану, что сам он считает всю эту историю выдумкой Браксли, задумавшего от имени исчезнувшей наследницы получить права на владение богатыми землями дяди. Роланд также обвинял Браксли в том, что он уничтожил второе завещание, написанное дядей за несколько месяцев до смерти, по которому Эдит объявлялась его законной наследницей. Что такое завещание действительно существовало, подтверждалось отзывами умершего дяди об Эдит, и даже сам Браксли согласился с этим, уверяя, однако, что дядя сам уничтожил второе завещание.