— Старый друг, — сказал Ральф, — вы все-таки не можете утверждать, что знаете деревню лучше меня. Разве вы уже крали когда-нибудь отсюда лошадей?
— Друг, — возразил Натан, — знай, что в этой деревне нет ни одного вигвама, который бы я не знал в точности. Незачем тебе идти к коралю, прежде чем ты узнаешь наверное, что девушку можно выкрасть. Согласись сам, друг: ведь легко может случиться, что мы отложим все дело до завтра.
— Да, да, я вижу, что было бы глупо воровать лошадь, прежде чем ангелоподобная леди будет спасена, — согласился Ральф. — Ну, так вот, кровопролитный Натан, если, по вашему мнению, я помогу вам тем, что совсем не помогу, то я затаюсь здесь под деревом и буду потихоньку лежать, как того требует благоразумие.
Согласие Ральфа, казалось, избавило Натана от большой заботы. Он еще раз заклинал конокрада сдержать слово и дождаться, чем кончится его визит в деревню, и потом отправился в путь.
Однако квакер более не шел крадучись, как шпион; укутавшись в плащ, принял походку и вид дикаря и зашагал вперед открыто и уверенно. При этом он позванивал висевшими на нем украшениями, будто хотел возбудить внимание обитателей деревни. Этот маневр, показавшийся Ральфу первоначально чистейшей бравадой, послужил, однако, к тому, что одно из первых и главнейших препятствий на пути было устранено. У первого вигвама расположилась целая стая собак, которые с дружным лаем кинулась на Натана и, казалось, ни за что не хотели пустить его в деревню. Одного звона погремушек было достаточно, чтобы немедленно урезонить псов. Едва собаки услышали этот звон, они поджали хвосты и поспешили уйти с дороги, как будто боясь удара томагавка, который являлся для них обыкновенным наказанием за их дерзкий лай на воина.
— Не плохо придумано, черт подери! — пробормотал Ральф, с удивлением восхитившись уловкой Натана. — В следующий раз, как соберусь красть лошадей, непременно возьму связку погремушек… А иначе меня следует назвать ослом! Собаки как раз обычно и портят все дело.
Хотя Натан и шел с кажущейся беззаботностью и возлагал большую надежду на свой маскарад, однако он всеми силами старался избежать опасности. Там, где только блестел в вигваме огонь, он прокрадывался с особенной осторожностью и каждого бодрствующего индейца избегал по возможности. И на самом деле у него было полное основание проявлять крайнюю осторожность. Деревня вовсе не была так лишена защитников, как ранее предполагал Натан. Воины Венонги не все последовали за своим предводителем для нападения на Кентукки, значительное число дикарей оставалось в своих вигвамах. По крайней мере, так заключил Натан из того, что он там и сям вблизи костров, у которых они пировали, натыкался на воинов, заснувших на том месте, где их обессиливал выпитый напиток. Натан тихо прокрадывался мимо спящих, прополз даже на четвереньках, чтобы как-нибудь не разбудить их, и благополучно добрался наконец до центра деревни. Несколько хижин из древесных стволов, превосходившие размерами и прочностью постройки все остальные хижины деревни, указывали на то, что это было место жительства вождей племени, или, может быть, тех белых, которых Натан заметил среди выступивших в поход дикарей. Квакер неслышно приблизился к одной из этих хижин, заглянул между стволами деревьев и сразу заметил, что здесь устроил себе жилище беглец из белых. Полдюжины детей, более светловолосых, чем индейцы, спали на шкурах вокруг огня, у которого сидя дремала индианка, вероятно, их мать.
Натан недолго задержался здесь. Мельком взглянув на эту сцену, он еще осторожнее, чем прежде, прокрался к другой, близко стоявшей хижине. Она была подобна другим, только добротнее построена, и кроме того, имела глиняную трубу, — преимущество, которого не было ни в одной из остальных хижин деревни. Густые, красноватые облака дыма поднимались из трубы. И здесь посмотрел Натан сквозь щель внутрь дома и увидел голые бревенчатые стены, проконопаченные мхом и промазанные глиной, несколько деревянных стульев грубой работы, такой же стол, постель из звериных шкур и несколько висевших по стенам военных и охотничьих принадлежностей. В хижине находились двое белых, сидевших при бледном свете свечи у догоравшего очага. Один из них, высокий, видный мужчина, с красной чалмой на голове, был одет в полотняные панталоны и рубашку.
Ему было около сорока лет, и лицо его могло бы считаться красивым, если бы дикие и необузданные страсти не оставили на нем своих следов. В другом человеке, не такого большого роста, как первый, Натан тотчас узнал отца Телии Доэ, которого он раньше, при нападении на развалины, видел в толпе индейцев. Вид этих двух мужчин пробудил в Натане любопытство, и он напрягал и зрение и слух, чтобы не пропустить ничего из происходящего в их хижине. Доэ имел вид мрачный, хмурый. Он сидел неподвижно и уставился взором на пламя в камине, не обращая внимания на своего товарища, который снял с головы красную чалму, бросил ее в сторону и прошептал на ухо отцу Телии несколько слов, которых Натан, несмотря на все свое старание, не смог расслышать. Он повторил свои слова несколько раз, но так как Доэ по-прежнему не обращал на них внимания, он потерял терпение и сказал, к радости Натана, громким голосом:
— Слушайте вы, Як, Аткинсон, Доэ, Шавгенав, гремучий змей, или как вам больше нравится! С ума вы что ли сошли или пьяны, что не слушаете меня? Проснитесь, черт подери, и скажите мне, по крайней мере, о чем вы мечтаете, если вам более нечего сказать мне!
— А вот, — отвечал тот гневно, схватив глиняную кружку и сделав из нее большой глоток, — если уж вы хотите непременно знать правду, я скажу вам, что я думал о молодом человеке, которому мы уготовили такую позорную смерть.
— Боже, что за чушь! Мы были в сражении, а побежденного ожидает жребий, который ему выпал!
— Положим, что так, Ричард, — отвечал Доэ, — однако, вы забываете в этом деле одно обстоятельство, которое мне кажется весьма важным: не индейцы, а христиане выдали несчастного молодого человека на смерть. Мне даже страшно становится, когда я думаю об этом.
— Ба! Да вы совершеннейший дурак! — воскликнул Ричард презрительно. — Это происходит оттого, что вы терпеливо слушаете бессмысленные речи глупой Телии.
— Молчите о ней! — вскричал Доэ гневно и мрачно. — Про меня вы можете говорить все, что угодно, потому что я пропащий человек; но я не потерплю, чтобы вы оскорбляли Телию.
— Ну, ну, не так сердито, — сказал Ричард сдержанным тоном. — Если бы только она не защищала так рьяно Эдит, которая так много стоила мне.
— Да, дорого обошлась нам всем эта девушка, — сказал Доэ, поднося к губам до половины наполненную кружку. — Она стоила нам одиннадцати воинов, и счастье для нее, что только четверо из них оказались из нашей деревни, а то она была бы беспощадно убита и скальпирована, несмотря ни на что! Да, четверых из нас и двоих оттуда унес Дшиббенёнозе. Знаете, Ричард, я не трус, но то, что злой лесной дух появился как раз, когда мы брали в плен девушку и ее брата, кажется мне дурным предзнаменованием. Так же точно думают и все индейцы, потому что, вы сами видели, как трудно было побудить их снова к сражению, когда они увидали крестообразно прорезанные ребра убитых. Право, Дшиббенёнозе — это воплощение нечистого духа. И я также думаю…
— Ну, вот! И опять дурак! — засмеялся его товарищ. — Я не такой осел, чтобы верить глупым россказням!
— Это правда, — пробормотал Доэ, — кто не верит в ад, который его ожидает, не верит и в злого духа. Однако подумайте, Ричард, — прибавил он громче, — вы ведь собственными глазами видели того индейца мертвым под деревом, тогда как пятеро разведчиков покинули его живым!
— Правда, я его видел, — но этот воин был ранен всадником, которому вы дали возможность улизнуть у брода, и я нахожу вполне возможным, что нашедший его молодой солдат распорол его, подобно вашему Дшиббенёнозе, чтобы воспользоваться суеверным страхом индейцев.
— Хорошо, пусть так, — возразил Доэ, — а что вы скажете о воине, который, когда мы осаждали развалины, был убит и отмечен знаком Дшиббенёнозе? Не можете же вы утверждать, что солдат, который в развалинах был тоже взят в плен, разрезал поясницу и этому индейцу?
— И все-таки я это утверждаю, — сказал Ричард, — это уловка, которую храбрый человек, пользуясь темнотой, легко мог привести в исполнение.
— Ну, пусть и это так, — продолжал Доэ с досадой, — но как вы докажете, что этот самый молодой солдат, который прежде никогда не бывал в Кентукки, убил здесь дикарей, здесь в этой деревне, и это случилось десять лет тому назад?.. Да, да, Ричард, более дюжины индейцев убито и скальпировано здесь, в этих вигвамах, и всегда глубокой ночью, а утром не видно было ничего… оставался только знак Дшиббенёнозе, по которому мы, к нашему ужасу, узнали убийцу. Между нашими воинами нет ни одного, который спал бы ночью спокойно, потому что каждый опасается, что на него может напасть Дшиббенёнозе. Вы должны знать, что в один из прошлых годов в наших лесах совершилось ужасное, кровавое дело с одним невинным семейством, многочисленные члены которого были все перебиты Beнонгой. С тех пор Дшиббенёнозе изрядно опустошил и их ряды, и они считают это местью их племени. Без сомнения, так оно и есть. Поэтому и старый вождь стал таким мрачным разбойником, так как его совесть не спит никогда. Все племя сердито на него, потому что он натравил на них Дшиббенёнозе, и никто не хочет идти за ним в бой, кроме несчастного сброда, который сам не лучше его. Поэтому он ненавидит Дшиббенёнозе, и не раз обещал убить приведение, потому что он мерзавец, не боящийся ничего, даже самого нечистого.
— Ерунда! Это лишь суеверная болтовня. Мы одержали победу и должны ею теперь пользоваться. Однако мне пора идти к моей племяннице.
— И к чему приведет твой визит? — спросил Доэ. — Девушка еде жива и почти сумасшедшая, говорила мне Телия.
— А вот Телия-то как раз все и испортит, — вскрикнул Ричард. — Вы должны держать ее подальше от девушки, потому что та должна знать, где она находится, и должна чувствовать, что значит быть пленницей краснокожих.