— Не бойтесь меня, Эдит, я ведь не враг вам. Вы меня знаете?
— Конечно, я знаю вас, — отвечала Эдит, причем отвращение ее к этому человеку сказывалось во всех ее чертах и движениях. — Я вас отлично знаю. Вы — Ричард Браксли, который обокрал меня, сироту, преследовал меня, и чья рука, которая теперь крепко держит меня, обагрена кровью моего несчастного брата…
— Эдит, вы ошибаетесь! — отвечал Браксли с улыбкой. — Верно, я Ричард Браксли, но вам я не враг и не преследователь ваш, а верный и честный, хотя немного грубый и упрямый друг. Выслушайте же меня спокойно, и я убежден, что вы измените свое мнение обо мне.
Он старался убедить девушку, что она пленница беспощадных краснокожих, и описывал ей все те ужасы, которые угрожали ей в плену. Потом он объяснил ей, что только он может освободить ее, и что он ни минуты не будет медлить, чтобы возвратить ей свободу, если она только решится стать его супругой.
— Нет, — заявила Эдит, — прежде, чем стать вашей женой, женой недостойного человека, я лучше умру! Убейте же и меня, как вы убили моего брата.
— Я никого не убивал, — сказал Браксли высокомерно. — Ваш брат жив и здоров, как я и вы, мисс.
— Вы лжете, лжете! — воскликнула Эдит. — Я сама, своими собственными глазами видела, как пролилась его кровь.
— Да, из раны, которая ничуть не была опасна, — сказал Браксли. — Его жизнь в безопасности и его освобождение, — потому что я не отрицаю, что он в плену, — зависит только от вашего решения. Отдайте мне вашу руку, и в ту же минуту он будет свободен, как птица в воздухе.
— Нет, никогда, никогда! — вскричала Эдит, в отчаянии. — Даже за эту цену я не хочу связать свою судьбу с таким мерзавцем, как вы!
— Ну так погибай же здесь, как рабыня грязного дикаря! — взъярился Браксли, увидев, что его планы рушатся, наталкиваясь на упорное сопротивление девушки. — Я и пальцем не шевельну для твоего освобождения!
— О, Боже, помоги мне! — взмолилась Эдит и обратила кверху полные слез глаза.
— Напрасно вы призываете небо, — сказал Браксли со злорадной усмешкой. — Здесь никто не поможет, кроме меня!
Едва произнес он эти слова, как сзади его схватили мощные, точно железные руки, и в мгновение повалили на землю… Чье-то колено уперлось ему в грудь, и сверкнувший нож готов был вонзиться ему в горло.
Неожиданное нападение было произведено с удивительной быстротой и ловкостью. Браксли лежал неподвижно, и страх совершенно лишил его мужества, так что он не сделал ни малейшей попытки к сопротивлению. А Натан спрятал нож, вытащил недоуздок и начал связывать адвоката. Сначала он связал ему руки и ноги, потом заткнул ему рот платком, выхватил у него из бокового кармана завещание и быстро спрятал его себе за пазуху. Затем он оттащил его в угол, закидал шкурами и предоставил его самому себе. Все совершилось с такой быстротой, что Браксли едва успел разглядеть лицо нападавшего, в котором, к немалому своему удивлению, узнал индейца. И вот он уже лежал беспомощный в своем углу, а кожи и шкуры летели на него, давя его своей тяжестью.
Между тем Эдит отшатнулась в ужасе, не менее пораженная, чем Браксли. Незнакомец предостерегающе шепнул ей:
— Не бойся, не говори ни слова, встань и уйдем.
И, подхватив ее на руки, — потому что с первого взгляда заметил, как она слаба, — он тихо добавил:
— Не беспокойся, твои друзья близко, ты спасена!
Потом он крадучись выскользнул из вигвама. Ночь была еще темнее, чем прежде; костер на площади уже не бросал более ни малейшего отблеска на жилище Венонги, а буря, хотя и несколько утихла, но шумела еще настолько, что заглушала шаги квакера. Теперь Натан уже не сомневался, что успешно доведет до конца так удачно начатое дело.
Но его подстерегала еще одна опасность, на которую не рассчитывал человек мира, и которая ни в каком случае не осуществилась бы, если бы он не отказался от всякой помощи, даже от помощи Ральфа Стакпола и не положился бы только на свои собственные силы и знания местности. Едва он отошел от вигвама вождя, как вдруг невдалеке от площади, по которой он спешил со своей драгоценной ношей, раздался громкий топот, фырканье и ржание лошадей, как будто дюжина голодных волков вдруг забралась в конский загон и перепугала весь табун. Через несколько мгновений шум усилился, словно хищники выскочили из загона, и лошади поскакали от них, обезумев от ужаса, к середине деревни.
Заслышав шум, Натан укрылся в кустах, однако заметив, что шум увеличивался и приближался и что спавшие у костра воины просыпаются, он набросил полотняный платок на Эдит, которая все еще не имела достаточно сил идти самостоятельно, и решился спастись бегством, пока темнота и всеобщее смятение благоприятствовали этому.
И в самом деле ему не следовало терять ни минуты. Сон диких был уже не так крепок: опьянение их проходило. На пронзительный крик, поднявшийся на одном месте, отвечали крики и в других местах, и в минуту площадь огласилась шумным ревом… Кто-то панически крикнул: «Бледнолицые! Длинные Ножи!», решив, что целый отряд кентуккийцев ворвался в их деревню.
Воспользовавшись всеобщим смятением, Натан решил краем площади пробраться к реке, надеясь таким образом укрыться в зарослях ольхи у берега. И ему, действительно, удалось бы это, если бы несчастье не подстерегало его.
Когда он поднялся из-за куста, какой-то дикарь посмелее других бросил тлевшую еще головню на кучу сухих листьев и сена, служившую постелью гостям. Вспыхнул огонь, осветив сразу всю площадь, и открыл причину суматохи.
Более дюжины лошадей устремились на площадь, а позади метался еще больший табун, в страхе становясь на дыбы, как будто их преследовали злые духи. И все-таки вскоре индейцы поняли, что дело вовсе не в злых духах, и что вся эта тревога дело человека. При первом взгляде на пламя, которое ветром скоро раздуло в огромный огонь, оценил Натан всю опасность своего положения и уже не надеялся более скрыться незамеченным. Однако вид лошадей, которые как бешеные скакали по площади, а также фигура белого человека, который напрасно противился их натиску, отвлекли внимание индейцев от квакера. Натан сейчас же сообразил, что он, при царившем всеобщем смятении, до сих пор не обнаружен и что теперь на него едва ли обратят внимание, пока он будет пробираться к реке.
— Ральф своим безрассудством подверг нас большой опасности! — пробормотал он. — К сожалению, я не могу ему помочь, и он поплатится теперь за неосмотрительность своим собственным скальпом! Едва ли даже стоит сожалеть о нем, так как от его судьбы зависит судьба бедной девушки.
Он поспешно шел вперед, но его неосторожные слова были услышаны одним человеком, подобно ему притаившимся в кустах близ хижины Венонги. Он вскочил теперь, и смущенный Натан узнал в нем молодого капитана Форрестера, который бросился на него, вырвал у него из рук обомлевшую, почти безжизненную Эдит и вскричал:
— Вперед! Ради Бога, вперед, вперед!
— Ты все испортил, — сказал Натан с горьким упреком, когда Эдит, выйдя из своего забытья, узнала брата и испустила радостный возглас, прозвучавший так пронзительно, что перекрыл шум ветра и рев всей толпы.
— Ты погубил нас всех! — повторил Натан. — Самого себя и девушку! Спасай теперь хоть свою собственную жизнь.
С этими словами он попытался вырвать Эдит из рук Роланда, сделав последнюю отчаянную попытку к ее спасению; Роланд уступил ее Натану и, заметив, что добрая дюжина индейцев нападала на них, поднял свой томагавк и кинулся навстречу преследователям в надежде выиграть время и дать Натану возможность спасти Эдит.
Этот неожиданный и беспримерный по мужеству поступок вызвал громкий возглас удивления даже у дикарей, которые до тех пор только испускали крики бешенства. Но он вскоре перешел в насмешки, когда индейцы, не обращая внимания на угрожающую позу Роланда, разом накинулись на него и, ловко увернувшись от ударов, в одно мгновение схватили и обезоружили его. Двое воинов остались его охранять, а остальные погнались за Натаном, который прилагал все свои силы, чтобы скрыться от преследователей. Он бежал с Эдит, тяжесть которой его так мало стесняла, как будто он держал в руках пушинку, — бежал с удивительной скоростью и перескакивал через кусты и ямы с такой ловкостью, что даже дикари немало поражались этим. Без сомнения, сам он мог бы спастись, если бы не Эдит, которую он ни за что не хотел оставить на произвол судьбы. Он почти уже достиг кустарника, окаймлявшего берег реки, и оставался всего один шаг, чтобы, по крайней мере, на некоторое время оказаться в безопасности от преследования.
Но Натану не удалось сделать его. Когда он подбежал к кустарнику, двое коренастых дикарей, которые там нашли себе ночлег, выскочили из чащи, ответили диким ревом на крики своих соплеменников и бросились навстречу квакеру. Натан отпрянул было в сторону и побежал к одиноко стоявшей хижине, окруженной деревьями, в тени которых он надеялся спрятаться, — но было уже слишком поздно. Десяток краснокожих, подстрекаемых своим вождем, настигал квакера. Они преследовали его по пятам, хватали его руками и даже зубами. Их крики пронзительно звенели в его ушах, руки хватали за одежду. Натан увидел тогда, что убежать не удастся, повернулся к дикарям, взглянул на них с отчаянным упорством и крикнул с выражением бесконечной ненависти:
— Дьяволы! Рубите, колите! Наш час настал, я последний!
И произнеся эти слова, он сорвал с себя одежду и обнажил грудь, подставляя ее под удары своих противников.
Но индейцы, по крайней мере в эту минуту, не собирались убить его. Они схватили его и Эдит и потащили их обоих с криками радости к костру, куда Роланд был уже раньше приведен и должен был слышать их победные крики. В то же время восторженные возгласы тех индейцев, которые бросились ловить лошадей, показали Натану, что и Ральф Стакпол также оказался в руках индейцев.
Слова, которые Натан выкрикнул диким перед пленением, были последние, которые он произнес. В терпеливом молчании подчинился он своей судьбе и ни единым движением не выдал своих чувств, когда десятки голосов выражали и удивление, и радость по поводу победы. Его индейская одежда и раскрашенное тело, очевидно, удивили многих, и это удивление возросло, когда при свете костра они разглядели рисунки, которыми Натан старательно расписал себе лицо и грудь. Натан между тем совсем не обращал внимания на вопросы, которые ему задавались на ломаном английском и на индейском языках, как и на их насмешки и угрозы, и отвечал лишь суровым пристальным взглядом, так что некоторые молодые воины были смущены и обменивались между собою многозначительными взглядами. Наконец, когда они подошли к огню совсем близко, старый индеец махнул рукой толпе, которая тут же почтительно очистила ему место; потому что пришел не кто другой, как Венонга, старый Черный Коршун. С яростью, не совсем еще протрезвев, заковылял он к пленным, положил руку на плечо Натана, а другою поднял свой томагавк, и удар его непреме