Умная собака, казалось, поняла каждое слово своего хозяина. Немедля принялась она грызть ремни, стягивавшие суставы рук Натана; а Натан еще подбодрял свою ученую собачку, тихим голосом поощряя ее.
— Однажды ты уже перегрыз мне ремни, — говорил он, — помнишь, в ту ночь, когда четыре краснокожих связали меня и уже готовили мне костер? Да, да, ты сделал это, маленький Пит, пока негодяи спали крепким сном. Помнишь ведь ты это, Пит? Грызи же, грызи и теперь. Не бойся, что зацепишь мне руку зубами: я наверное прощу тебе это, даже если ты прокусишь мясо до костей. Вот так, так, живей! Скоро, скоро твой хозяин обретет свободу!
Так подбодрял и торопил Натан собачку, которая упорно продолжала свою работу. Потом Натан напряг мускулы, чтобы помочь маленькому Питу. Сильным движением натянул он ремни, и вдруг они затрещали, как будто в них надорвались волокна.
— Ну, Пит, грызи, рви, сколько можешь! — воскликнул Натан, придя в восхищение. — Ну же, Пит, еще немножко… Да, скоро мы опять свободно будем бродить по лесам!
Но Пит, до тех пор такой усердный, внезапно оставил свою работу, вилял хвостом около своего хозяина и издавал визг, такой тихий и подавленный, что только привычное ухо могло его расслышать.
— Ха! — воскликнул Натан, услышав в ту же минуту звук шагов, которые, казалось, приближались к хижине. — Да, Пит, верно ты почуял. Краснокожие приближаются к нам! Ну, ну, иди, иди! Потом кончишь начатое дело.
Собака послушалась приказания своего хозяина. А тот сам хорошо понимал, что требуется в таком случае: поспешно проскочил он под кожи и другие предметы, которые были разбросаны на полу комнаты. В один миг собака исчезла из виду, и Натан сам не знал, ушла ли она из вигвама, или спряталась где-то в темноте. Шаги между тем все приближались и приближались, — и вскоре послышались у входа. Натан тотчас же снова бросился на спину, положил голову на кожи и устремил взгляд на циновки, занавешивавшие вход в вигвам. Вот кто-то раздвинул их, и тотчас же затем старый предводитель Венонга вошел медленным шагом и с достоинством прославленного воина. Он нес в руках оружие, как будто был готов к бою. Его свирепое лицо было с одной стороны вымазано ярко-красною, а с другой черною краской. На его поясе блестел длинный нож для скальпирования, а в руке сверкал томагавк, весь — включая длинную рукоять — из шлифованной стали.
В таком вооружении подошел вождь к пленнику, и его глаза горели так бешено, как будто он намеревался одним ударом своего топора разрубить Натана. Сразу видно было, что он был исполнен гнева и ярости; но вскоре оказалось, что он не имел пока кровожадных намерений. Он остановился в трех шагах от Натана и устремил на него взгляд. Кровь застыла в жилах квакера от этого яростного взгляда. Потом Венонга вскинул руку с топором, но не для того, чтобы поразить Натана, а лишь за тем, чтобы принять более угрожающую позу, и чтобы грознее казалась речь, которую он начал говорить.
— Я Венонга! — закричал он по-индейски. — Я Венонга, великий предводитель шавниев. Я воевал с белыми и пил их кровь! Они дрожат, когда слышат мой голос! Когда индейцы их бичуют, они бегают перед костром, как собаки! Никогда не мог никто устоять перед Венонгой! Венонга победил всех своих врагов и убил их! Никогда не боялся Венонга белых… Зачем же ему теперь бояться белого? Где Дшиббенёнозе? Где проклятье его племени? Где скорбный вопль моего народа? Он убивает моих воинов, он в темноте ползет по их телам, но он боится одного вождя и не осмеливается предстать перед ним! Кто же я? Собака? Скво и дети проклинают меня, когда я прохожу мимо них; они называют меня убийцей их отцов и мужей; они уверяют, что я напустил на них дьявола белых, чтобы их убивать; они кричат: если Венонга храбрый вождь, он должен извести проклятие их племени! И я, я Венонга, я человек, который ничего не боится, — я хочу найти Дшиббенёнозе. Но Дшиббенёнозе — трус. Он прокрадывается в темноте, убивает воинов, когда они спят, и боится сразиться с храбрым вождем! Мой брат — знахарь, он — белый, он знает, как найти дьявола белых. Пусть брат заговорит со мной. Пусть он откроет, где мне найти Дшиббенёнозе, и он станет сыном великого предводителя, потому что Венонга сделает его своим любимым сыном, и он станет шавнием.
— А! Наконец-то Венонга чувствует, что он навлекает проклятье на свой народ? — воскликнул Натан.
Это были первые слова, которые он произнес за время своего плена, и старый Венонга немало удивлен был, услышав их. У Натана же на лице появилась насмешливая улыбка. Он произнес эту фразу на языке шавниев так безукоризненно, что Венонге уже это показалось чудом, и он еще более убедился, что перед ним не кто иной, как колдун. Он отступил и боязливо оглянулся кругом, как будто пленник уже вызвал духов.
— Я слышал голоса мертвых, — воскликнул он. — Мой брат — большой колдун, а я великий предводитель шавниев и не боюсь ничего.
— Вождь шавниев лжет мне, — возразил Натан, который, раз уж он начал говорить, не хотел более молчать. — Не существует такого белого дьявола, который бы наносил вред шавниям.
— Я старый человек, и говорю правду, — продолжал Венонга не без гордости. — Знай, у меня были сыновья и внуки, были молодые воины, еще мальчики; они также должны были вскоре отправиться на войну… Где же они? Дшиббенёнозе был в моей деревне, в моем жилище. Никто из них не остался жив: Дшиббенёнозе их всех убил!
— Да! — воскликнул пленник, и глаза его сверкнули: — Да, они пали от его руки! Никто не был пощажен, потому что они были из рода Венонги.
— Венонга — великий вождь! — вскричал Черный Коршун. — У меня теперь нет детей, но он отнял также детей и у белых.
— Да, у белых! Отнял и сына у доброго отца — у мирного квакера, которого шавнии называли Онваес, — сказал Натан.
Венонга пошатнулся назад, словно громом пораженный, и диким взглядом уставился на пленника.
— Мой брат — великий колдун! — воскликнул он. — Он знает все и говорит правду. Венонга великий вождь, он снял скальп с квакера.
— И с его жены и детей! — добавил Натан громовым голосом, кидая на предводителя бешеные взгляды. — Никого из них ты не пощадил! Ты убил их всех! А он, несчастный супруг и отец, был другом шавниев, другом Венонги!
— Белые — собаки и разбойники! — возразил вождь. — Квакер был мой брат, но я убил его потому, что я люблю кровь белых. Мой народ горевал о квакере, но я… я воин! Я не раскаиваюсь в этом и не боюсь ничего.
Натан взглянул туда, куда с торжеством указал Венонга; там он увидел скальп и кудри, которые когда-то украшали головки невинных детей. Он задрожал всем телом, в глазах у него помутилось, и в каком-то судорожном припадке он бессильно откинулся на кожи.
— Мой брат великий колдун! — продолжал Венонга. — Он должен указать мне Дшиббенёнозе! Или же он умрет!
— Вождь лжет! — воскликнул Натан насмешливо. — Он страшится Дшиббенёнозе и попусту хвастается перед пленным.
— Я — предводитель и великий воин! — закричал Венонга. — Я буду сражаться с защитником белых! Укажи мне Дшиббенёнозе!
— А вот когда ты можешь увидеть его!.. — вскричал Натан с необыкновенной живостью. — Разруби мои путы, и я приведу тебе Дшиббенёнозе.
Сказав это, он протянул ему свои ноги, чтобы Венонга одним ударом томагавка мог освободить их от ремней. Венонга, однако, медлил из привычной осторожности и предусмотрительности.
— Ха! — заметил Натан с прежней насмешкой. — Вождь собрался поразить Дшиббенёнозе, а сам боится безоружного пленного.
Насмешка подействовала. Томагавк сверкнул и разрубил ремни. Натан подставил руки, но Венонга вновь медлил.
— Вождь увидит Дшиббенёнозе! — заверил Натан. — И ремни с рук упали.
Пленник обернулся и, устремив огненный взгляд на Венонгу, пронзительно засмеялся и подвинулся к нему на шаг ближе.
— Вот, смотри! — громко воскликнул он. — Твоя воля исполнена! Я губитель твоего народа! Это я принес несчастье тебе и твоему роду!
И прежде чем пораженный Венонга успел придти в себя, Натан, как голодный ягуар, кинулся на него, схватил одной рукой за горло, другой вырвал у него стальной томагавк, сбросил врага наземь и, не выпуская его из мощного кулака, с такою силой ударил его в голову топором, что кровь потоком хлынула из разрубленного черепа. Еще удар — и Венонги уже не стало в живых…
Так несколько лет тому назад сам он с кровавой, нечеловеческой свирепостью погубил жену и невинных детей Натана.
— Смерть собаке! — крикнул Натан. — Наконец-то, наконец ты в моей власти!.. Да! Ты умрешь!
И еще один удар нанес он врагу; потом вонзил томагавк ему в грудь, сорвал с его пояса нож для скальпирования и быстро, одним надрезом отделил кожу от головы индейца. Затем он сделал крестообразный надрез на груди, — традиционный знак страшного Дшиббенёнозе. Потом он с каким-то смешанным чувством неуспокоенного горя и нравственного удовлетворения посмотрел на скальпы, локоны и волосы своих собственных детей, убитых Венонгой, и, содрогнувшись, поспешно выбежал из Вигвама и ушел из деревни. Но в каком-то безумном, диком возбуждении не удержался он, чтобы не испустить пронзительного крика, который возвещал об исполнении давно желанной и наконец удовлетворенной мести. Крик его, пронесшийся в глубокой, молчаливой тишине ночи, разбудил не одного воина и не одну боязливую мать. Но подобные звуки были так обыкновенны в этой деревне, что крик квакера никого не обеспокоил надолго: женщины и воины снова погрузились в сон, а тело их предводителя холодело в собственном жилище, на голой земле, незамеченное и неотомщенное.
Глава XXIIНападение
Роланд спал ночь беспокойно. Проснулся он рано утром от неимоверного шума, поднявшегося вдруг в деревне. Сперва послышался долгий, пронзительный, зловещий женский крик; ему в ответ раздался дикий мужской, а на этот отозвались и повторялись вновь и вновь другие голоса, и вслед за тем вся деревня как бы слилась в страшный вопль ужаса и отчаяния.
Пленник, который, конечно, не мог знать, в чем дело, поглядел на своих сторожей. Они тревожно вскочили при первом звуке, схватившись за оружие, и смотрели друг на друга в смущении и в каком-то напряженном ожидании. Крик повторился… Сотня голосов завыла, и воины бросились из хижины, оставив пленника в недоумении. Роланд между тем напрасно старался угадать, что произошло. В радости подумал он, что Том Бруце с отрядом кентуккийцев явился освободить несчастных пленников. Но эта радостная мысль вскоре исчезла, так как из всего этого шума индейцев не выделялось ни разу «ура» и не раздавалось ни одного выстрела, который возвестил бы о начале стычки. Однако Ро