— Телия никогда не нуждалась в друге и защитнике, пока не убежала из моего дома. Я всегда обходился с ней, как отец!
Но Авель Доэ уже не услышал эти слова.
Кентуккийцы вскоре возвратились на площадь. Для вящего триумфа деревня вместе со всеми хлебными полями была предана пламени и окончательно уничтожена, а победители отправились в обратный путь и беспрепятственно возвратились на родину.
Эпилог
На этом, собственно, и кончается наш рассказ. Но прежде чем распроститься с читателем, мы хотим рассказать ему кое-что о судьбе действующих лиц или разъяснить то, что оставалось неясным во время рассказа.
Несколько слов о Пардене Фертиге; в его появлении не было ничего необычного. Сброшенный с лошади силой потока, он был принесен к деревянной запруде, и кое-как залез на нее. Зная силу течения, он не сомневался в том, что все его спутники погибли, и полагал, что ему предстоит одному сражаться с дикарями, а потому он укрывался на запрудах весь остаток ночи и большую часть следующего дня, пока не убедился, что по близости больше не осталось индейцев. Затем он спустился по скалистому берегу реки, прокрался сквозь леса, и, наконец, присоединился к отряду Бруце.
Что касается Натана, то он после расправы с Венонгой убежал, чтобы привести помощь к своим друзьям. Он наткнулся на отряд Бруце и поторопил его походом. Только на обратном пути из деревни Натан пришел к своему обыкновенному состоянию: воинственный огонь не блестел более в его глазах, шаги его утратили уверенность, и он смотрел на людей, осыпавших его возгласами удивления и похвалы, с беспокойством, замешательством и даже ужасом. Чтобы скрыть свои чувства, избегал общения с кентуккийцами и больше занимался своей собакой.
В своем замешательстве он вдруг увидел Роланда, ехавшего верхом рядом с сестрой, и поспешил к нему, чтобы рассказать ему о существовании завещания, поскольку еще не знал, что важный документ уже перешел в руки Роланда.
— Натан! — сказал Роланд, протягивая руку смиренному квакеру. — Вам обязаны мы своей жизнью, имуществом, всем, — и этого мы никогда не забудем! Но почему это, Нат^н, — прибавил он с улыбкой, заметив скальп, который квакер все еще нес в руке, — почему вы так явно выказываете знаки вашего мужества? Прежде ведь это было вам совсем не свойственно.
— Друг! — сказал Натан, бросая смущенный взгляд сперва на Роланда, потом на скальп, — ты видишь эти локоны? Некогда они украшали головы моих детей. А вот это, — прибавил он, указывая с нескрываемым торжеством на скальп Венонги, — это скальп убившего их. Но довольно, друг… Ты знаешь всю мою историю… А теперь мне надо еще сказать тебе о том, что тебя особенно касается. Существует завещание твоего покойного дяди, по которому тебе и твоей сестре…
— Совершенно верно, Натан, — прервал его Роланд, достав документ. — Вот оно! Оно делает меня богатым человеком, и вы, Натан, станете первым, с кем я поделюсь своими землями. Вы должны оставить эту дикую жизнь и идти со мной на мою родину!
— Я, друг? — спросил Натан, окинув капитана грустным взглядом, — нет, судьба предназначила меня для лесов! В них я хочу жить и умереть. Я нахожу в них все необходимое: пищу и одежду, а более мне ничего не надо. Но хочу я просить тебя об одолжении: ты можешь его мне оказать?
— Натан, считайте, что оно уже оказано! — сказал Роланд поспешно.
— Вот, друг! — пробормотал Натан, бросая умоляющий взгляд на Роланда, — я прошу тебя никогда не говорить о том, что я делал в лесу!
Роланд обещал, и Натан хотел уже удалиться. Но Эдит остановила его:
— Пойдемте с нами, добрый Натан, пойдемте в наш дом! Там никто не будет насмехаться над вами, никто и никогда не упрекнет вас за вашу веру… Но вы, кажется, боитесь?
— Добрая ты девушка! — воскликнул Натан с благодарностью. — Но последовать за тобой я не могу, потому что нет у меня более родины на этой земле. Никого не осталось у меня, кто встретил бы меня со смехом и радостью, никого, кто бы приветствовал меня, когда я возвращаюсь с поля или из лесу, — нет, абсолютно никого, никого! И пускай я останусь в пустыне: тут вид чужого семейного очага не напоминает мне о моем горе.
И когда Натан говорил эти слова, голос его дрожал, губы тряслись, и все его лицо выражало глубокое горе одинокой, настрадавшейся души. Молча отошел он прочь и исчез в чаще: Роланд надеялся увидеть его потом у Бруце. Но Натан не пришел, и никогда более Роланд не видел его верного, честного лица. Натан как бы схоронил себя и свое горе в глубоком одиночестве, и никто, никто после того не слышал о нем…
Роланд прогостил еще несколько недель у полковника Бруце и, уезжая, щедро наградил Телию, которая предпочла остаться в семействе полковника. Также не забыл он Ральфа Стакпола и Пардена Фертига: он подарил каждому из них землю, которая вполне обеспечивала их на всю жизнь.
Через несколько лет Роланд услышал, что Телия стала женой Ричарда Бруце, и что Ральф Стакпол, который никогда более не возвращался к своему прежнему ремеслу, а также и Парден Фертиг сделались состоятельными и достойными людьми.
Сам он счастливо жил с Эдит, и только мысль о Натане, так бескорыстно помогавшем ему в опасности и не захотевшем принять от него никакой награды, порой омрачала его спокойную жизнь, которой более не грозили опасности диких стран…
О. ГофманНА ДАЛЬНЕМ ЗАПАДЕ
Глава IФранцуз и мексиканец
Известно, что Луи Наполеон, президент французской республики, овладел императорской короной в результате государственного переворота 2 декабря 1851 года и последовавшей за ним двухдневной резни в Париже и водворился на французском престоле под именем Наполеона III. Кровавая ночь 4 декабря прошла, и завеса утреннего тумана медленно поднималась над столицей. Испуганные жители нерешительно выходили из домов, отыскивая тела своих домочадцев, случайно или из любопытства оставшихся на улицах и вследствие того погибших насильственной смертью.
На опустевших площадях и бульварах расположились солдаты: пешие и конные патрули прохаживались и разъезжали по безлюдным улицам. При виде солдат испуганные жители прятались в своих домах, и только убедившись, что все снова затихло, решались продолжать свое печальное занятие.
Около 7 часов утра из одной великолепной улицы, примыкавшей к бульварам, вышли двое мужчин и, останавливаясь по временам, рассматривали опустошительные следы, оставленные на стенах, окнах и дверях домов пушками и ружьями озлобленных солдат. По-видимому, эти двое людей направлялись в предместье Сен-Дени.
Один из них — человек на вид лет тридцати, от силы — сорока, атлетического телосложения, что, впрочем, не лишало его грации и изящества. Руки его, в тонких шведских перчатках, были малы, также как и безукоризненно обутые ноги; тонкие черты лица, обрамленного темными кудрями, имели решительное выражение, усиливавшееся благодаря отблеску глаз. Вся его наружность обличала знатное происхождение и, действительно, граф Сент-Альбан мог бы похвалиться происхождением по побочной линии от королевского дома Бурбонов. Спутник его, маленькая подвижная фигурка, состоявшая, казалось, только из мускулов, костей и нервов, казался, по крайней мере, на десять лет старше графа и, судя по сильно загоревшему лицу, темным глазам и черным, как смоль, волосам, был южанин. Одет он был просто, но хорошо; в его движениях, во всем его облике чувствовалось какое-то стеснение, как будто ему мешало его платье и он мечтал о легкой одежде рыбаков Лионского залива, где была его родина.
Граф Сент-Альбан, которому события минувшей ночи помешали выехать из Версаля, куда он отлучался вчера, торопился к себе. Когда он уже почти достиг дверей своего дома, его невольно остановил стон, раздавшийся из полутемной ниши в стене.
— Если вы христианин, помогите мне, — послышался чей-то слабый голос, и эти слова, произнесенные на испанском языке, тем более привлекли внимание графа, что он отлично говорил по-испански. Он и его спутник поспешно подошли к нише, находившейся в стене, и увидели человека в полулежачем положении: бледное, как смерть, лицо его указывало, что он был тяжело ранен при столкновении народа с войсками.
— Вы ранены, сеньор? — спросил граф также по-испански.
— Caramba![5] Пуля одного из солдат угодила мне в спину и свалила на землю, как мешок; я едва дополз до этого убежища. Конечно, всякому придется когда-нибудь умереть, но я лучше предпочел бы испустить дух на моей далекой родине — Мексике, в битве с моими исконными врагами, краснокожими. Злой дух, в образе мошенника-янки, привел меня в эту страну, где, вместо удачи, я нахожу бесславную кончину.
— Надеюсь, что этого не случится, — утешил незнакомца граф. — Во всяком случае, следует сделать все для вашего спасения. — Евстафий!
— Monsieur le comte![6]
— Мы должны укрыть этого человека в моем доме, так как туда всего ближе. Возьмите его осторожно и помогите мне перенести его.
Спутник графа улыбнулся:
— Хотя я и не обладаю вашей исполинской силой, граф, однако моих мускулов хватит на то, чтобы нести одному этого бедолагу, иссушенного тропическим солнцем.
Последнее замечание как нельзя более подходило к фигуре раненого, так как он был еще более худощав и сух, чем сам Евстафий. На нем были надеты мексиканские панталоны из коричневого бархата с разрезами по бокам, куртка из той же материи и поверх куртки синий полотняный камзол, какой обыкновенно носят французские мастеровые и поселяне.
— Ну так бери его, — сказал граф, — я следую за тобой. Евстафий взвалил на плечи мексиканца, который невольно застонал от боли, и все трое вышли на улицу, где, по-видимому, не было солдат. Только при входе на бульвар находился жандармский пост. Один из жандармов, кажется, заметил подозрительную группу, потому поскакал по направлению к ней.