— Спасибо за память, Том, — сказал Линкольн. — А сколько ей лет? Я думаю, уже около шестнадцати? Молодая леди! Когда вы опять будете в Вашингтоне, возьмите ее с собой — я хочу посмотреть на нее. А что сталось с Брендоном и его сыном? Имеете вы о них какие-нибудь сведения?
— Никаких. Я писал моим знакомым в Калифорнию, просил поискать их следы, но из этого ничего не вышло. Они исчезли с горизонта. Запад слишком далек от нас, и даже эта ужасная война, кажется, мало интересует его.
— Я знаю, — сказал президент задумчиво… — Кажется, наступило время соединить восток и запад. Железная дорога должна быть построена, Том! Та самая дорога, о которой так страстно мечтал чудак Брендон. Между делом я урываю время и для переговоров относительно проекта этой дороги. Мистер Хантингтон из Сан-Франциско несколько раз был у меня по этому вопросу, и я столковался уже с Дюрантом из Нью-Йорка. Скажу вам по секрету, что законодательный акт о постройке Тихоокеанской железной дороги уже готов и будет внесен в конгресс в начале будущего года. Люди, с которыми я говорил об этом проекте, с энтузиазмом приветствуют мое решение. Мы должны построить эту дорогу, чтобы удержать в Союзе Калифорнию и Штаты на берегу Тихого океана. Это единственный путь, который может связать нас с Западом.
— Я теперь понимаю, что это надо сделать, — сказал Марш, — но стоимость… Ведь это чертовски дорого!
— Да, но мы встретим эти затруднения без страха, — спокойно ответил Линкольн. — Когда нужно сделать что-нибудь для счастья и безопасности страны, денег не надо считать, Том, и трудностей существовать не должно. Дорога будет построена. Я хочу, чтобы вы это знали, потому что вам придется приложить руки к этой постройке. Для этой работы понадобятся честные люди, дорога должна быть построена честными путями, Том.
Прошел год со времени этого разговора, год тяжелой, неустанной работы для Марша. Дело у него было хорошо поставлено, и скоро он завоевал себе репутацию честного и умелого организатора. Даже требовательный Стентон принимал Марша в Военном департаменте с дружеской улыбкой и горячими рукопожатиями.
В Нью-Йорке Марш купил для себя и Мэри дом на южной стороне Одиннадцатой улицы, к югу от Шестой авеню, возле красивого Вашингтонского сквера. В этом тихом квартале, под тенью старых деревьев, он чувствовал себя очень уютно и всем сердцем отдавался работе, счастливый присутствием любимой дочери.
Марш сожалел, что работа не дает ему возможности посвящать больше времени дочери, красота которой расцветала с каждым днем, что было заметно даже привычному отцовскому глазу. В семнадцать лет Мэри была так хороша, что нельзя было не заглядеться на нее.
Мэри обладала характером, который иногда вспыхивал как молния. Особенно часто это случалось, когда надменные и гордые девушки в школе позволяли себе подсмеиваться над ней, как над выскочкой из диких лесов. В таких случаях она отвечала такими остроумными ударами, что причиняла боль своим мучителям. Своей смелостью, независимостью, готовностью всегда самостоятельно выполнить ту или иную задачу она вскоре доказала, что она вовсе не пустая болтушка, и тогда окружающая ее школьная атмосфера изменилась: враждебность и надменность уступили место теплым дружеским чувствам.
Неудивительно, что молодые люди вились около нее как рой пчел, и среди них были дети фамилий столь же старых, как остров Манхэттэн[34]. На серебряном подносе в приемной красивого трехэтажного дома на Одиннадцатой авеню, выходящего окнами на чистенькие лужайки, можно было видеть визитные карточки потомков Стивезантов, Ван Ренсэллеров, Бикменов, Ван Кортлендов.
Здесь появлялась также карточка некоего Питера Джесона, фамилия которого играла когда-то видную роль в истории Старого Нью-Йорка. Молодого Джесона познакомила с Мэри ее лучшая подруга Сюзанна Делансей.
— Очаровательная, но дикая, — говорила Сюзанна Джесону. — Попробуйте-ка ее приручить!
После первой же встречи с Мэри Джесон сделался ее страстным и постоянным поклонником. Где бы она ни показалась, Джесон оказывался там. Со временем совершенно оттеснил от нее своих соперников.
Прошел год, и Мэри с тревогой поняла, что Джесон всерьез ею заинтересовался. Он ей нравился и временами даже очаровывал ее. Он был очень воспитан, деликатен и ловок, умел оказывать красивым девушкам тысячу маленьких услуг. Мало-помалу Мэри почувствовала себя в некоторой зависимости от него за оказываемые ей услуги, которые так нравятся девушкам.
Приближалось лето второго года войны. Марш часто выезжал в Вашингтон на совещания с президентом. Его голова всецело была занята проектом трансконтинентальной железной дороги. С этим проектом он познакомил и дочь.
— Законопроект о железной дороге уже внесен в конгресс. В июне он будет зачитан, — говорил Марш. — Я уверен, что он пройдет и президент подпишет его. Правда, многие не верят в это; они считают, что каждый доллар, каждая унция энергии должны быть сейчас использованы для войны, а строительство железной дороги должно быть отложено до ее окончания. Но этот вопрос решится через несколько дней. К этому времени я должен быть в Вашингтоне.
Мэри не скрыла от Джесона разговора с отцом о железной дороге. К ее удивлению он очень этим заинтересовался.
— Вы знаете, Мэри, — говорил он, — я ведь гражданский инженер, хотя, сознаюсь, очень мало использовал свою профессию. Я был очень ленив, но теперь, когда железная дорога начнет строиться — это был бы удивительно подходящий для меня случай поработать. Так как ваш отец очень заинтересован в этом деле, оно становится для меня все более и более привлекательным. А потом, если он возьмет работу на заводе, — это значит, что и вы поедете с ним?
— Ну, конечно, Питер, — сказала Мэри. — Я представить себе не могу жизни без отца! Он уверен, что дорога будет строиться и что она многих обогатит!
— В таком случае я вижу, что и мне нужно взяться за работу, — засмеялся Джесон, — ведь и я не могу обойтись без вас.
Во время этого разговора они сидели в гостиной дома Марша. Джесон встал, подошел к большому французскому окну и несколько минут смотрел на темные деревья. Затем он повернулся, медленно подошел к креслу, на котором сидела Мэри, и, наклонясь к ней, сказал:
— Мэри, я не хотел высказываться так скоро… Но я должен сделать это… Я люблю вас. Скажите: значу я что-нибудь для вас? Согласны вы выйти за меня замуж?
— Питер, — отвечала Мэри твердо, но с некоторой дрожью в голосе, — я не хочу хитрить, говоря, что ваше предложение меня удивляет. Я знаю: вы, кажется, любите меня.
— Кажется?
Но Мэри продолжала:
— Я не знаю, действительно ли это то чувство, которое принято называть любовью. Но вы мне нравитесь, Питер, мне всегда недостает вас, когда вас нет рядом.
— Мэри, — воскликнул он, — так вы любите меня? Он хотел привлечь ее к себе, но она отстранила его.
— Нет, нет еще, — мягко сказала она, — есть кое-что, касающееся вас, о чем я слышала… Это меня беспокоит. У вас, кажется, нет цели жизни. Вы игрок или что-то вроде этого, как говорят. Вы, кажется, много пьете. Я говорю с вами откровенно. Но я должна сказать. Я не синий чулок, Питер, но эти истории… Вы иногда кажетесь мне очень грубым.
— Мэри, у меня много врагов. Все это ложь с начала до конца. Я полагаю, что прошел то, что должен был пройти светский человек в моем положении; но если вы выйдете за меня замуж, я никогда не прикоснусь к картам. Я буду скромен весь и отдамся моей профессии. Я сделаюсь таким, что вы станете гордиться мною.
Он опустился на колени и смотрел на нее умоляющими глазами.
— Осчастливьте меня, Мэри! Я не могу жить без вас! Если вы скажете «да», я буду ждать годы, но я хочу, чтобы вы обещали. Скажите: выйдете вы за меня?
Мэри долго и пристально смотрела на него и наконец сказала:
— Хорошо, я принимаю ваше предложение.
Он вскочил на ноги.
— Нет, не теперь, не так скоро… Я еще слишком молода. Я знаю, что и отец ни за что не согласится. Но через год или два, может быть, после того, как вы зарекомендуете себя и я буду уверена в этом. Довольны вы таким решением?
Он пробовал было возражать, но в нежном и мягком голосе Мэри была непоколебимая твердость, и Джесон вынужден был уступить.
— Вы знаете, — говорил он, — куда я направлюсь сейчас, попрощавшись с вами? Я пойду к Дюранту.
— Мистер Дюрант из новой Тихоокеанской железнодорожной компании? — спросила Мэри, часто слышавшая эту фамилию от отца. Это был крупный капиталист и главная двигательная пружина нового железнодорожного проекта.
— Он самый. Я его прекрасно знаю. Он и мой отец были большие друзья. Я буду просить его дать мне место.
При прощании Мэри позволила Питеру поцеловать ее, но этот поцелуй не затронул ее сердечных струн.
«Но я все-таки люблю его, лучше его я еще никого не встречала», — говорила она себе. Ложась в постель, она много думала о том, что произошло в этот вечер.
Глава IXРешение президента
Через три дня Мэри получила от отца из Вашингтона письмо. Он писал: «Президент желает видеть меня утром 1 июля. Законопроект о Тихоокеанской дороге прошел через конгресс и теперь лежит на письменном столе президента. Я думаю, что он хочет говорить со мной о нем. Проект вызвал большую оппозицию со стороны некоторой части депутатов; они полагают, что правительство должно все свое внимание сосредоточить на войне. Но я знаю, что думает Линкольн.
Время очень тяжелое и неопределенное. Президент сильно изменился, постарел, сделался угрюмым и подавлен заботами. Общественное доверие падает. Страна склонна к компромиссам, чувствуются симпатии к южанам. Даже правительственные департаменты представляют собою настоящий улей нелояльности. Но удивительно, что наш старый друг под этой тяжестью по-прежнему терпелив, бодр и решителен. Он страдает при каждом известии о неудаче на поле сражения и принимает к сердцу страдания каждой матери и жены. Появились клеветники, которые смеются над ним, называют его легкомысленным пустомелей, рассказывающим сказки в такое вр