Зима тянулась. Железная хватка мороза терзала сердце Крокера, разбивая его планы. Работа замедлялась. Насыпи были продвинуты вперед через Неваду на двадцать миль, Крокер ежедневно получал сообщение о ходе работ Тихоокеанского Союза, который уже подходил к Васетч Рендж. Он страшно волновался и сгорал от нетерпения, так как Союз хвастал, что дороги встретятся еще на Калифорнийской линии. Их землекопы уже работали с передовыми партиями Центральной дороги.
В конце апреля Дэви и Кезей были переброшены из гор в равнины. Дэви руководил сотней рабочих по укладке шпал, а Кезей наблюдал за костыльщиками. Пат по свойственной ему приспособляемости настолько проникся интересами Центральной дороги, что прилагал все усилия опередить Тихоокеанский Союз еще до Огдена. Дэви тоже напряженно работал, но его мало интересовал вопрос, кто победит в этом грандиозном строительном спорте. Он заботился только о том, чтобы работа шла правильно, чтобы в конце концов рельсы с той и с другой стороны соединились и Трансконтинентальная железная дорога была открыта. Он работал только ради этой цели. Ему было совершенно безразлично, которая из сторон выиграет или потеряет несколько миль. Ему хотелось поскорее увидеть, что страна наконец-то спаяна воедино железной дорогой. Когда он думал об этом счастливом и неизбежном дне, сердце его начинало биться от радости. За долгие месяцы усиленной работы он в конце концов пришел к заключению, что он упрямый глупец, который тешил свое самолюбие и гордость и сделал благодаря этому и себя и Мэри несчастными, достойными глубокого сожаления. В глубине души он готов был плакать; не раз ему приходила в голову мысль бросить работу и бежать на восток, чтобы упасть на колени перед любимой девушкой и просить прощения. Он проклинал дьявольскую гордость, которая заставила его уехать из Джулесберга, не сказав ей ни слова. Он решил, что теперь никогда в жизни не поддастся этому глупому упрямству.
В декабре он получил письмо от Марша. Марш с необыкновенным энтузиазмом описывал колоссальный успех постройки железной дороги, которая уже продвинулась на шестьсот миль к западу от Омахи, ускоряя продвижение с каждой неделей.
«Вы, Дэви, на стороне, которая отстает, — писал Марш. — Очень жаль, что в день победы вы будете не с нами».
— Я буду там, — нахмурившись, сказал Дэви, и глаза его вспыхнули огнем. — Я отправился бы сейчас же, но я не могу оставить здесь работу. Крокер порядочный человек, он доверяет мне, и я должен так или иначе оправдать его доверие и выдержать до конца. Но — Боже мой — как долго тянутся дни!
В конце письма Марш кратко упомянул о Мэри: «Мэри здорова, но она как-то ко всему равнодушна. Я думаю, Дэви, что она страдает от разлуки с вами, хотя и не говорит мне об этом».
«Она могла бы написать мне хоть словечко, только словечко», — думал Дэви с горечью, в то же время понимая, как несправедливо он рассуждает.
«Я — самый ничтожный и скверный дурак на свете, — говорил он себе. — Иногда я думаю, что никогда не вырасту! Ну, что же… Вот я отказался говорить с ней в поезде; ведь видел же я, что она не прочь заговорить со мной, если бы я вел себя по-человечески; потом уехал из города, не сказав ей ни слова, и ждал, что она сама унизит себя и заговорит со мной. Эх, Давид Брендон, еще многому тебе надо учиться!..»
Он сообщил о письме в тот же вечер Кезею и очень много и горячо говорил о Мэри.
Глаза Кезея заискрились от удовольствия.
— Разве я не говорил вам, Дэви, что она забудет все и простит вас? Ведь вы для нее все на свете, — говорил Пат.
— Хотел бы и я думать так, Пат, — печально ответил Дэви. — Я сознаюсь теперь, что был настоящим идиотом. Каждый раз, как представлялся мне счастливый случай, я его портил. Пришел с гор и сейчас же подрался с Джесоном, потом попал на удочку с этой фальшивой запиской, как дурак бросился в зал Холлера и снова подрался с этим мерзавцем, хотя дал слово не делать этого. Наконец в поезде я был просто подлец, что не подошел к ней и не сказал ей, что действительно было у меня на сердце.
— Ах, Дэви, то же самое было и со мной, — с жаром сказал Пат. — Я помню, как в дни моей глупой юности я повернулся спиной к моей Норе Бреди. Повернулся прямо как шомпол в винтовке, стараясь избегать ее умоляющего взгляда. Я не могу припомнить все подробности, потому что был очень молод и задирал нос слишком высоко.
— И она простила вас?
— По правде говоря, нет, — признался Пат. — Но несколькими ядовитыми словами она сразу выжгла из меня весь дух высокомерия. Потом я услыхал, что она соединилась брачными узами с одним протестантом-негром из Бельфаста.
— Пат, если бы она простила меня, я поцеловал бы краешек ее платья! — сказал Дэви.
— Она стоит этого. Прекрасная девушка, Дэви. Она любит вас, мальчик, это говорит вам старый Пат!
В течение весны и лета Центральная Тихоокеанская железная дорога продвинулась далеко на запад. Крокер требовал и в конце концов добился прямо-таки невероятных успехов. Он закончил все туннели позади, разобрал все временные постройки, перевез на места и распределил все материалы, паровозы и рельсы, прибывшие морем за девятнадцать тысяч миль. Когда все это было приведено в порядок и подсчитано, он приготовился к последнему и решительному шагу — дойти до Северной Юты и выиграть приз.
Глава XXVIIIЗапад против Востока
За эти последние месяцы, когда обе постройки были охвачены сумасшедшей железнодорожной строительной лихорадкой, вся Америка напряженно следила за ходом работ. Западные и восточные газеты ежедневно печатали подробные отчеты о том, сколько миль построено за день. Многие любители держали тысячные пари за ту или другую сторону, как будто бы дело шло о быстроте и выносливости породистых лошадей. От зала конгресса Белого Дома до деревенских мелочных лавочек и рудников — всюду только и разговоров было о великом состязании железнодорожных титанов, которые двигались навстречу друг другу.
Год приходил к концу, а с ним и Тихоокеанский Союз упрямо и настойчиво шел вперед. Ни холод, ни недостаток воды, ни утомление от набегов индейцев, ни бесконечные препятствия самой природы — ничто не останавливало победоносного продвижения. Со своей стороны и Центральная железная дорога решительно двигалась вперед, пересекая последние горные отроги и безводную пустыню Невады. Только триста миль разделяли соперников-гигантов. Каждая сторона напрягала силы, используя все возможности, чтобы сделать прыжок далеко в пространство, на лесные высоты Басача, где почва была тверда как гранит и резкие холодные ветры пронизывали до костей. Восточный гигант до того истощил свои силы в этой напряженной борьбе, что вынужден был остановиться.
Все благоприятные условия, таким образом, сложились в пользу Центральной дороги, постройка которой шла по свободной от снегов равнине. Чарльз Крокер, посмеиваясь в свою длинную бороду, пристально следил за работой китайцев и бросал смелый вызов генералу Кезементу и Маршу. Марш выходил из себя, связанный по рукам и ногам, с одной стороны, холодами, с другой — тяжелыми горными работами. Калифорнийцы между тем быстро двигались вперед через безводную пустыню. Все материалы у них были заготовлены, и они подобно волшебникам бросали их неутомимым китайцам. Сам Крокер все время призывал свою армию к ускоренным работам.
— Миля в день — и больше никаких! — твердил он, ежедневно Брендону.
К Дэви он благоволил, видя в нем человека, сделанного из хорошего материала, неутомимого, энергичного и, главное, одаренного удивительными организаторскими способностями. Когда они подошли к Сиерре, Крокер начал сам помогать Дэви, неутомимо работая вместе с ним.
— Миля в день! Нам выпал счастливый случай! — волновался он.
Вместе с Брендоном, своим «лейтенантом», Крокер, просыпаясь каждое утро, как тигр бросался на работу, готовый сделать еще больший прыжок в постройке. До восхода солнца он уже завтракал с Брендоном в конце уложенного пути в вагоне, где была спальня, столовая, а также починочная мастерская. Пока они ели, просыпался лагерь китайцев и приготовлялся к работе. Прозрачный воздух пустыни наполнялся тогда клубами дыма от бесчисленных костров и оживленной болтовней рабочих. Затем по лагерю проходили десятники и мастера, главным образом ирландцы, весело подбадривая желтую армию к тяжелой дневной работе. На восходе солнца они сейчас же направлялись на запад, вытягиваясь в длинную линию. Навстречу им плыли облака пыли, поднимаемые обозами, которые везли железо и кедровое дерево, чтобы насытить прожорливую дорогу.
Дэви без остатка отдался грандиозному состязанию, вкладывая в работу всю свою молодую силу. Превосходя даже своего неутомимого начальника, он довел постройку дороги сначала до двух миль в день, затем до двух с половиной и, наконец, до трех миль. Крокер хранил молчание и не обмолвился ни одним словом похвалы, но Брендон, чувствуя большой подъем духа от успешной работы, не придавал этому значения. И только при вечерних докладах Крокеру щеки его от волнения вспыхивали румянцем, когда он говорил:
— Пять миль и три четверти, сэр!
Крокер выслушивал это и немедленно отрывисто диктовал насмешливую телеграмму по адресу Кеземента и Марша, на которую приходил ответ:
«Вы с вашими окаянными китайцами не победите меня и моих ирландцев!»
Но однажды Крокер подал Брендону желтую бумажку. Это была восторженная телеграмма Кеземента, сообщающая о побитии им мирового рекорда в таких выражениях:
«Шесть миль в день! Положите эту депешу в трубку и выкурите!»
Тотчас же в контору были вызваны все помощники и десятники. Крокер прочел им возмутительную телеграмму Кеземента, наговорил по поводу ее много резкостей и обещал им награду золотом, лишь бы сбить спесь с Джека Кеземента и его помощников. На другой день семь миль новых блестящих рельс было уложено и скреплено. Кеземент, уложив семь с половиной, все-таки остался позади, так как Крокер опередил его на несколько сот ярдов. Положение делалось сомнительным. Крокер и Дэви задумались. Они видели, что, несмотря на невероятную выносливость китайцев, они не в силах соперничать с ирландцами, с их физической силой. Следовало прибегнуть к какой-нибудь хитрости, чтобы побить рекорд.