"Ну-ка, добрые люди. Раскошеливайтесь. Купите счастье. Пожалейте вдову и сирот. Пожалейте и нас, бедных продрогших и голодных птичек".
— Счастье, купите счастье! — звенели дети.
Но напрасны были старания этой милой компании. Никто не откликался, никто не удостаивал ее вниманием, и сурово глядели на нее закрытые и заплывшие холодной влагой окна.
Надя полезла рукой в карман за монетой, но в кармане, к большому огорчению ее, оказалась безнадежная пустота.
Женщина вместе с детьми покричала еще немножко, спрятала канарейку обратно в клетку и заиграла "Те пташки".
"Те-е-е пта-а-ашки-и ка-а-нарей-ки та-ак жа-а-лобно по-ю-ут…" — затянули дети.
Затянула и женщина.
Заслышав знакомый "родной" мотив, канарейки в клетке встрепенулись и присоединились к общему хору.
"Тювить, тювить, вить, вить! фью-у!" — защебетали они.
Получился адский концерт.
Компания, очевидно, решила не оставлять этот неприветливый дом до тех пор, пока не получит хоть какое-нибудь вознаграждение за свой труд. Она хотела всполошить весь дом.
"Что мы, даром, что ли, пели и играли вам под дождем? — читалось на оскорбленных лицах женщины и детей. — Свиньи вы. Чтоб вам света божьего не видать. Погодите. Уж мы вас доймем".
Замысел компании удался. Она разбудила Симона, крепко спавшего после сытного обеда и бутылки хорошего бессарабского вина — "выморозка".
Он заворочался, как бегемот, на широкой тахте, потер рукой волосатую грудь и оглянулся вокруг. Он хотел узнать, кто осмелился разбудить его. И когда он услышал этот адский концерт, душу выворачивающий романс "Те пташки канарейки", то пришел в ярость.
Проклятая шарманка! Он так сладко спал и такой хороший сон снился ему. Ему снилось, что он сидит в Стамбуле у одного важного паши, которому он привез "товар", на шелковых подушках и ест вместе с ним пилав, причем паша хлопает его дружески по животу, дергает за нос и со смехом говорит ему:
— Хороший ты человек, Симон. Душа-человек. Аллах шикур качкавал эффенди. Кишмиш хочешь? Хады на мой дом. Качкарда якши. Хороший кишмиш.
Фу! Симон фыркнул, поднялся с тахты, вылез на балкон и рявкнул на весь двор:
— Вон!.. Николай! Выбрось их вместе с шарманкой! Я вам покажу!
Апчхи!
Шарманка чихнула, и концерт моментально оборвался. Женщина испуганно схватила в руку клетку с "пташками-канарейками", вскинула на плечо шарманку и быстрыми шагами пошла к воротам. За нею, цепляясь за ее платье и озираясь на Симона, побежали дети.
— В участок их!
Симон выругался по-площадному, выждал, пока компания оставила двор, и потом спокойно завалился па свою тахту.
Во дворе сделалось пусто и скучно. Дождь лил по-прежнему и тянул свою тоскливую мелодию.
Надя отошла от окна, бросилась на кровать и зарыдала. Она рыдала больше четверти часа и затем крепко уснула.
XVIПЕРЕД ВЫХОДОМ
Когда она проснулась, в комнате было совсем темно. В окно глядели звезды.
Надя приподнялась на кровати, крепко обхватила одно колено руками и задала себе вопрос:
"Что же теперь будет?"
Но она не могла сосредоточиться на этом вопросе, так как ее отвлекал шум за дверьми. Каждую минуту кто-то, шурша накрахмаленными юбками, проносился по коридору, кто-то с кем-то обменивался крепкими словечками, кто-то перед кем-то оправдывался. Исключительно были слышны женские голоса.
Надя повернула голову к дверям и с любопытством стала прислушиваться к незнакомым голосам:
— Манька! Это ты забрала мои "тухли"?
— Здорово, кума!
— Пожалуйста, без фокусов.
— Отстань, пластырь! Очень нужны мне твои туфли!
— Фу, дьявол! Летит, как сумасшедшая! Чуть с ног меня не сшибла!
— А ты чего поперек дороги стала, как воз с огурцами?!
— Лелька, чтоб тебя дождик замочил! Одолжи мне на сегодняшний вечер твой пояс.
— Еще что тебе одолжить?
— Ну, чего собрались?! Ишь, благотворительное "засидание" в коридоре устроили. Ступайте по комнатам одеваться. Скоро гости соберутся.
Последние слова принадлежали Антонине Ивановне. Надя узнала ее по ее неприятному, шипящему голосу.
— Антонина Ивановна, — произнес вкрадчиво чей- то женский голос, — можно сегодня не выходить в зал?
— А что случилось?
— У меня сильно бок и горло болят. Спросите у Любы.
— Ничего тебе до самой смерти не будет. У меня тоже бок болит. Марш в комнату…
— И что вы скажете, Антонина Ивановна? Причепилась она ко мне и чипляется, чипляется. Я семь лет жила в одном доме и чтобы с кем-нибудь спор имела. Да Боже меня сохрани.
Надя до того увлеклась этими диалогами, разбавленными какой-то особенной бранью, составляющей принадлежность исключительно подобных домов, вызывавшей в ней то отвращение, то улыбку, что не обратила внимания на легкий стук в двери. Двери вслед за стуком тихонько отворились и в комнату из коридора ворвалась широкая полоса яркого света. Она легла на пол, угол туалетного столика и кровать.
Внезапный свет ослепил Надю, и она закрыла глаза. И когда она открыла их, то увидала в полосе света, в дверях, молодую, поразительной красоты девушку.
Девушка была вся в красном и с головы до ног искрилась. Одна рука ее, обнаженная по локоть и белая, как алебастр, лежала на груди, а другая — на чугунной ручке дверей. Девушка не двигалась и улыбалась доброй, кроткой улыбкой.
Надя сгоряча приняла девушку за сказочную принцессу, за видение и глядела на нее, широко раскрыв глаза. Но вот видение ласково заговорило:
— Вы не спите, милочка?
— Нет, не сплю, — ответила, заикаясь, Надя.
— Что, вы не узнаете меня?
— Н-нет.
— Я — Бетя, Цукки.
— Бетя?!
Надя вытянула шею и недоверчиво стала всматриваться в ее лицо. Всмотревшись, она радостно воскликнула:
— А я, ей-Богу, не узнала вас! Извините, пожалуйста! Будете богаты!
Бетя засмеялась, кашлянула и ответила:
— Спасибо… Ой, как у вас темно. У вас есть спички?
— Нет.
— Сейчас принесу. — И она ушла.
Пока Бетя искала у себя в комнате спички, Надя думала:
"Неужели это Бетя? Та самая чахоточная, восковая Бетя?"
Она не доверяла своим глазам.
Бетя возвратилась через несколько минут, и скоро розовый ночник заливал своим мягким светом всю комнату. Бетя показалась теперь Наде еще красивее. Она производила впечатление 17-ти летней здоровой, цветущей девушки и была похожа на пунцовую розу, обрызганную росой, в своем "выходном" шелковом, огненного цвета платье, густо усыпанном блестками и поддельными драгоценными камнями, которые при каждом повороте и движении ее сыпали искры,
Сыпали искры и несколько рядов белых, крупных бус, лежащих у нее на груди и эффектно оттенявших ее тонкую, белую шею.
Надя, сидя по-прежнему в кровати, не спускала с нее глаз.
— Чего вы смотрите так на меня? — спросила Бетя и плотно притворила двери, вытеснив полосу света.
— Я смотрю и дивлюсь, — ответила Надя. — Вы теперь — настоящая кукла.
Бетя горько улыбнулась, протяжно, по-еврейски вздохнула и грустно промолвила:
— Это все краска виновата. Краска даже старуху сделает куклой.
Она после этого облокотилась обеими руками о стул и добавила с прежним вздохом:
— Что делать? Надо краситься. Надо быть красивой. Надо обманывать гостей, а то никто тебя приглашать не будет. Вы знаете, как делают "наивысший" сорт табаку? Мешают первый сорт с третьим. Я знаю, потому что работала на табачной фабрике. А как старые, сухие сливы делают мягкими и сладкими, — знаете? Их мешают с патокой. Имейте в виду, дорогая, что всякий товар подкрашивают. Мы — тоже товар.
Бетя засмеялась фальшивым смехом. Надю от этого смеха всю передернуло.
— Так-так, — протянула потом Бетя и повернулась к зеркалу.
Надя через плечо ее увидала, как она охорашивается. Бетя поправляла то завитушки на лбу, то бусы, щурила глаза, кокетливо облизывала губы и строила себе самой улыбки.
— И кто теперь скажет, — опять заговорила она, — что я "потерянная чахотка"?.. Кукла. Не правда ли, я похожа теперь на куклу? А я вам правду скажу. Я люблю краситься. Это самое лучшее мое удовольствие. Сидишь перед зеркалом желтая как смерть, а через две-три минуты ты уже — красная-красная, как будто кровь у тебя из лица брызжет. И ты забываешь, что ты такая несчастная. Знаете? Чтоб я так здорова была. Мне иногда кажется, что я на самом деле — такая румяная и свежая.
Бросив еще один взгляд на зеркало, Бетя спросила Надю:
— Вы что-нибудь ели?
— Нет.
— Ай, ай, ай! Чего же вы не сказали мне?
Бетя исчезла и скоро явилась с тарелкой, на которой лежали — котлетка, половина соленого огурца и кусок хлеба.
— Кушайте, — сказала Бетя.
Надя поблагодарила, взяла тарелку и стала есть с жадностью.
— Когда вы покушаете, то умоетесь и оденетесь. Мыло у вас есть?
— Нет.
— А пудра и краска?
— Тоже нет.
— А щипцов и глицерина, наверное, тоже нет?
Бетя исчезла в третий раз и вернулась с перечисленными предметами.
Расставив принесенное на туалетном столике, она спросила:
— А костюм у вас есть?
— Есть. — Надя указала на стул, стоявший в углу.
Бетя подошла к стулу, разобрала костюм и воскликнула:
— А!.. Костюм гимназистки! Что, она (экономка) не могла дать лучшего костюма?! Вот зловредная женщина. Мало разве у нас других костюмов? Она могла бы дать костюм балерины или сестры милосердия. А вы знаете, кто раньше носил этот костюм? Женька Молодец. Она умерла. Ее подколол ее милый…
— Вот видите, — перебила ее Надя. — Я говорила ей, что не могу носить этого костюма. Я такая большая.
— Это ничего, что вы большая. Женька была еще больше вас. Ей было 45 лет.
Бетя вдруг засмеялась.
— Чего вы смеетесь? — спросила Надя.
— Ой! Если бы вы видели, какой она — Женька — была гимназисткой! Можно было умереть. Все студенты смеялись с нее и один дразнил ее: "Женька! Ифигения! приготовила на сегодня урок? Расскажи, во сколько раз солнце больше твоего носа. Я тебе х